— Хорошо сказал, — похвалил губернатор. — Ладно, я все знаю. Молодцы. Похвали своих ребят и себя лично. — Василий Иванович сдержанно гоготнул. — А Козякин меня насмешил, звонил, понимаешь, среди ночи, каялся в своей гомосятине, просил уволить, я поначалу и не понял, что он там курит… Ты уверен, что вторая фигурантка утонула?
— Девяносто девять процентов, Василий Иванович. Многолетний опыт подсказывает, что оставшимся процентом можно пренебречь. Но даже если допустить, что фигурантка выжила — нам это никак не угрожает. Она потеряла любовника и партнера, все их сообщники в городе накрыты, остается лишь уйти на дно и побыстрее отсюда сматываться. Но повторяю, Василий Иванович, вероятность, что Левторович жива — предельно ничтожна. Наши люди осматривают Бурлинку ниже по течению — возможно, где-нибудь всплывет.
— Ну, дай бог, дай бог… — добродушно произнес Василий Иванович. — Будет минутка, Алексеич, зайди ко мне с полным отчетом по данному вопросу. Посидим, покумекаем, как это дело лучше подать. Буду очень признателен, если эта минутка найдется у тебя через полчаса. Не забыл, что в четверг едем на охоту?
Григорий Алексеевич помнил. Четверг — рабочий день, и в этом вся прелесть. В выходные устраивать мероприятие опасно. Ау любителей пострелять в заповеднике по крупной дичи имеется уникальная способность находиться в нескольких местах одновременно. Вроде бородатого анекдота: «Жене сказал, что к любовнице, любовнице — что к жене, а сам — на чердак, и учиться…»
— Я прекрасно помню, Василий Иванович. Знаете… — генерал замялся, — понимаю, что ритуал, место встречи изменить нельзя, все такое… Но не кажется ли вам, что в свете произошедших событий это мероприятие уместнее отложить? Скажем, на недельку? Понятно, что опасности никакой, но чисто психологически, да и береженого, сами понимаете…
— Слушай, ты, оппортунист! — возмутился губернатор. — Все идет по плану, и чтобы больше я от тебя подобного не слышал, господин генерал полиции! Ключевые слова в твоем бормотании: никакой опасности. Так что давай без психологических заморочек и упоминания того, чье имя не называем… — губернатор снова хохотнул. — А в качестве дополнительного адреналина, Алексеевич… — губернатор помялся. — Имеется тут у меня одна идейка. Впрочем, появишься на ковре — обсудим. И еще — в шесть вечера на центральной площади состоится согласованный с мэрией митинг: что-то про рост тарифов ЖКХ, бесплатный проезд для пенсионеров, еще какая-то маета. Понятно, что за пределы не выплеснется, покричат, помашут плакатами, но руку лучше держать на пульсе. Твой ОМОН уже подал заявку на разгон митинга? — губернатор сегодня просто лучился остроумием, что насторожило Григория Алексеевича.
— Мы держим руку не только на пульсе, но и на горле, Василий Иванович, — проворчал Олейник. — Хорошо, я все понял. Не возражаете, если я возникну на вашем ковре не через полчаса, а, скажем, через пару часов? Имеется у меня настойчивое желание допросить в СИЗО задержанного Россохина.
— Ну, допроси, допроси, раз уж хочется, — не стал настаивать губернатор. — Только смотри, чтобы не сбежал во время допроса. Ну, будь здоров, фельдмаршал, — и грубовато пошутил под занавес. — Хайль Гитлер, как говорится.
— Зиг хайль, Василий Иванович, — пробормотал Олейник, отключая трубку.
Дрожь пробежала по телу избитого узника. Никита распахнул глаза и безучастно уставился в заплесневевший потолок. Пальцы заскребли по вшивому матрасу, проткнули истлевшую мешковину, застыли, скрюченные. Лицевые мышцы пришли в движение, но и их разбил паралич. Несколько минут в неестественной позе, и тело стало расслабляться. Снова промчалась дрожь, и арестант размяк окончательно. Из глаз, затянутых болотной тиной, потекли слезы. Он шмыгнул носом, обвел глазами сырые стены, уставился незрячим оком на железную дверь, в верхней части которой располагался глазок, а ниже — запертое оконце. Площадь камеры составляла от силы пять метров. Полтора на три. Слева — вмурованные в стену нары с щуплым матрасом, над головой зарешеченное окно. И больше ничего, только дверь. Голый отсыревший бетон — внизу, сверху, сбоку. Даже повеситься не на чем…
Глухая тоска гнобила душу. Он не мог смириться с утратой, он никогда не сможет с ней смириться. Он не монстр, а обычный человек, у которого погибла любимая женщина. Разум соглашался, что она мертва, а рассудок противился. Он не видел ее труп. Но что это меняет? В глазах застыла страшная картина — Ксюша выныривает из омута, умоляет о помощи, вот ее уносит на дно этим чертовым водоворотом. Она не Ихтиандр, и умение плавать в данном случае роли не играет. Он может жить надеждой (сколько там ему осталось?), но кого он при этом обманет?
Он видел только омут, ничего другого не замечал. Думать о себе не хотелось, и во что его превратили, он пока не догадывался. Видимо, напрасно. Что-то надоумило Никиту оторвать голову от шконки. Боль швырнула обратно, в голове разразилась канонада, он начал задыхаться. С силой сжал зубы. Нет, эти твари не дождутся, он не потеряет интереса к жизни. Теперь он будет мстить, как никогда не мстил!
Он со скрипом поднимался, будто возрождался из тлена. Каждое движение давалось с боем. Скрипели суставы, ныли мышцы. В бедрах разбойничала судорога — их испинали так, что там места живого не осталось. Он принял сидячее положение, стал ощупывать лицо и голову. Под глазами зрели мощные синяки, кожа разбухла. Он смотрел на мир сквозь узкие щелочки-бойницы. Волосы спутались, прикоснуться к черепу было невозможно — судя по всему, его пинали не только по ногам…
Он был обязан прийти в себя, он должен снова научиться двигаться! Раны на Никите заживают, как на собаке, в организме — неисчерпаемые резервы. Первые несколько минут от начала разминки он был на грани коллапса. Голова кружилась, Никита хватался за стены. Но пересиливал немощь, разминал скрученные мышцы, приводил в порядок голову. Дыхание восстановилось, он был уже не тем беспомощным растением, что очнулось двадцать минут назад. Немного передохнул, и снова в путь. Он должен отринуть внешние факторы, сконцентрироваться на самовнушении. Йога, аутотренинг — не пустые звуки, если человек хочет быстро восстановиться и занять свое место в жизни…
Вернулось зрение, он отметил, что в камере нет подсматривающих устройств. За дверью послышались шаркающие шаги, и когда к глазку припало недремлющее око, арестант уже лежал на кровати и бессмысленно таращился в потолок.
— Эй, подъем, блин! — проговорил кто-то, приоткрыв оконце в двери.
Он поднимался так, чтобы надзиратель ничего не заподозрил. Стонал от боли, хромал, хватался за стены. А тот терпеливо ждал, даже усмехнулся, когда у заключенного переплелись ноги, и он едва не треснулся носом о дверь.
— Кругом! — скомандовал надзиратель, и Никита принялся со скрипом поворачиваться.
— Руки сюда! — Ион, присев и выгнув спину, просунул сжатые конечности в оконце. Тюремщик не церемонился, схватил их за запястья и потащил к себе в коридор, не обращая внимания на стоны и протесты. На запястьях сомкнулись наручники.
— Четыре шага вперед! — И Никита на подгибающихся ногах, с вывернутыми за спиной руками, побрел к своей шконке.
— На месте! — заскрежетали острожные запоры, со скрипом отворилась дверь. — На выход, касатик! Да без глупостей!
Генерал Олейник сидел в комнате для допросов, за видавшим виды массивным столом, и неприязненно разглядывал цветастые пугалки на сигаретной пачке. Двое дюжих контролеров втолкнули арестанта с поникшей головой — он висел между ними и почти не мог переставлять ноги.
— Разрешите, господин генерал-майор?
— Разрешаю…
Арестанта взгромоздили на прикрученный к полу табурет. Он обвис, словно под рваниной не было ничего, качался, но пока не падал. Созерцал пространство между коленями. Избили его, конечно, с усердием. Не человек, а несчастье. Руки оставались скованными за спиной, отчего он казался каким-то вывернутым. «А побуду-ка я добрым полицейским», — подумал Григорий Алексеевич.
— Оставьте его здесь и можете идти, — распорядился он. — Ждите за дверью.
— Вы уверены, товарищ генерал-майор? — растерялся один из контролеров, на глазок оценивая расстояние от арестанта до стола (порядка трех метров). — А может быть, лучше…
— Ой, идите уж, — отмахнулся генерал. — Боитесь, что я его побью?
— Простите, товарищ генерал-майор… — контролер стушевался, и оба покинули помещение.
Закрылась тяжелая огнеупорная дверь. Себя не уважать — бояться такого доходягу. Григорий Алексеевич расслабился. Слева под рукой кнопка для вызова охраны, справа — выдвинутый ящик с компактным «Браунингом». Царила тишина, генерал с растущим интересом разглядывал «мстителя» — он просто пожирал его глазами. В изможденном существе не было ничего угрожающего. В тюремную одежду его пока не переодели — весь рваный, в грязи, в кровоподтеках. Такое ощущение, что он клонился набок и в любую секунду мог упасть.
