С точки зрения Михаила Борисовича, все шло прекрасно — рынок, как акула, щелкал страшными своими челюстями у самого горла громадной, парализованной распрями страны, рынок манил западным изобилием, сулил всем богатую, счастливую жизнь, если только эта измученная, некогда процветающая страна откажется от своих идеалов, изменит политический курс, бросит на растерзание прессе армию, органы госбезопасности, саму идею социального равенства. Народ не может быть хозяином, сладко пел в самые уши Гонтаря холеный, известный всему деловому миру экономист в больших модных очках, и Михаил Борисович всей душой соглашался с этим Павлом Григорьевичем, любил его и лишь мысленно укорял златоуста, что не идет пока дело дальше разговоров, медленно движется. Сколько можно говорить о приватизации?! Пора проводить эту самую передачу государственной собственности в частные, надежные руки! Какой бы он сделал шикарный супермаркет из зачуханного и пустого ЦУМа — главного магазина города! Ахнули бы все!
…Но вдруг, в один день, мечты Гонтаря рухнули и сжалось в тревоге сердце: он узнал — Боб принес эту тревожную весть — арестованы Долматова и Битюцкий, в лапах следствия Дюбель и Семен Сапрыкин… По его, Гонтаря, следам шли чекисты!
С этой минуты жизнь Михаила Борисовича круто изменилась. Он понял, что надо бежать, и как можно скорее. Все равно куда, лишь бы подальше от Придонска, а может быть, и от России. Он теперь состоятельный человек, он теперь проживет в любой точке земного шара — золото, деньги открывают любые двери.
Они решили с Мариной, что продадут все ценное, что у них есть, превратят его в драгоценности. Часть она отвезет к своим родственникам, в деревню — это далеко от Придонска, никто туда не догадается ехать и искать, она все устроит лучшим образом. Часть золота он возьмет с собой. Вырвавшись из страны, устроившись где-нибудь в Кельне или Мюнхене, вызовет и ее.
Так они условились — и энергично взялись за осуществление плана.
Михаил Борисович мотался по городу, сбывал то, что надо было срочно сбыть, чего не увезешь. Он купил уже билеты на поезд в Москву, купил и на самолет, на автобус — знал, что ему постараются отрезать все пути из города, что его обложат, как волка, красными флажками — попробуй, убеги!
Но, может, зря он паникует и так спешит? И не так уж все для него опасно? Ну, знал эту бабенку, Долматову, ну, покупал у нее раза два «сигареты»…
«Да что ты, Михаил Борисович, простачком прикидываешься?» — урезонил он сам себя. И «сигареты», и хищение оружия, и убийство прапорщика — ко всему этому он имеет прямое отношение. А если чекисты начнут шерстить его кооператив — а они обязательно начнут! — то только держись, господин Гонтарь! Пощады тебе от власти не будет.
Через знакомых он навел справки о Валентине Долматовой. Да, сидит в городском следственном изоляторе, пока молчит… Долго ли будет молчать, какие ей обвинения выдвинут чекисты — трудно сказать. Но Гонтарь знал твердо: Долматова рано или поздно заговорит, женщина есть женщина.
…Он нарушил все правила конспирации, позвонил Вадиму Иннокентьевичу на работу, попросил принять его.
— Да ты с ума сошел! — сказал Каменцев на том конце провода. — Я же тебе запретил, нельзя.
— Тогда давайте у меня в машине, я приеду.
— Нет, в твой «мерседес» я не сяду, слишком заметно. Давай так договоримся: через час жди меня без машины у кафе «Нептун». Знаешь где?… Ну вот. Я приеду.
Ровно через час Вадим Иннокентьевич подкатил к указанному месту на какой-то задрипанной «Волге» (и где только добыл?!), велел шоферу отъехать от кафе и минут пятнадцать погулять.
Гонтарь и Каменцев остались вдвоем.
— Что случилось, Миша? Что за звонки?
— Влип я, Вадим Иннокентьевич. Чекисты на хвосте.
— Почему? Разве в наших документах…
— В наших с вами документах все в порядке, и более того. Тут, понимаете…
— За побочное дельце взялся? — Каменцев строго смотрел на проштрафившегося, судя по всему, компаньона.
— Да, грех попутал. С золотишком связался, Вадим Иннокентьевич. Парни мои набрели на жилу, как было отказаться?
— На «Электроне», что ли? Я слышал, там бабенку одну замели.
— Да, она. Долматова.
Каменцев смерил Гонтаря презрительным, но сочувствующим взглядом.
— Говорил я тебе, Михаил: занимайся только честным бизнесом. Пожадничал ты; меня, видно, решил переплюнуть. Напрасно. И глупо. У твоего кооператива был хороший оборот, жил ты безбедно. На роскошь потянуло… Жаль.
Каменцев отвернулся, долгое время молчал. Потом, не поворачивая головы в высокой норковой шапке, сказал спокойно:
— Из города тебе надо уехать. Немедленно. Попадешься если и меня назовешь — везде найду.
— Не назову, Вадим Иннокентьевич. Не надо предупреждать.
— Хорошо. Если не выкрутишься, волну не гони, потерпи. Поможем. Жди. Главное — молчи!
— Да я-то буду молчать…
— Еще что-то натворил? Кроме золота? — быстро и зло спросил Каменцев.
— Долго рассказывать, Вадим Иннокентьевич. Времени нет.
— Да, времени у тебя действительно нет, — Каменцев нажал на клаксон, вызывая водителя. — Мы тебя высадим там же, где и взяли, у кафе.
— Хорошо, машина у меня за углом.
— Пока, Миша. Думай!
Старенькая «Волга», вихляя задом по скользкой мостовой, умчалась, растаяла в сумраке вечерней городской улицы.
Бежать пришлось уже на следующий день. Явившись в контору к Гонтарю, Боб сообщил, что о нем наводили справки в домоуправлении — у него там родственница-паспортистка. Ее, не подозревая, конечно, о родстве, и расспрашивали два молодых сотрудника госбезопасности. Расспрашивали хитро — сразу о нескольких жильцах, в их числе как бы вскользь и о нем. Она быстро сообразила, что к чему, примчалась к нему вечером домой, выложила все как на духу — словом предупредила. И не бескорыстно: о некоторых его делах она знала, самой кое-что перепадало с «кооперативного», торгового стола — и сапоги зимние он ей по дешевке сделал, и шубу, и холодильник…
Что ж, бежать так бежать. «Мерседес» он уже успел продать, Марина уехала в деревню, а все остальное — хоть трава теперь в России не расти!
Уже в сумерках преступники поймали у главпочтамта такси и ринулись в аэропорт…
* * *
…Очнулся Безруких часа через два. Лежал он неподалеку от шоссе, лицом вниз. Затылок саднило, по щеке текла еще кровь. Ни «Волги», ни пассажиров поблизости не было, редкие машины катили по асфальту с зажженными фарами. Было холодно, Славика колотила дрожь.
Он поднялся с трудом, в теле была неимоверная слабость, хотелось лишь одного — лежать. Постоял, держась за ствол дерева, потряс осторожно головой. Сознание было отчетливым, хотя голова сильно болела: Славик хорошо помнил все, что с ним случилось. Он поднес циферблат часов к самым глазам — около семи. Но чего — утра, вечера?… Часы с него не сняли, как не взяли из кармана куртки деньги, дневную выручку. Странно… Впрочем, ясно — им нужна была машина.
— Сволочи! — выругался Безруких. — Гады ползучие!
Он, пошатываясь, выбрался на дорогу, постоял. Кровь на затылке запеклась, перестала течь. Славик потрогал пальцами большую шишку, поморщился от боли. Поделом тебе! Сам хорош, соблазнился легким заработком, впредь наука будет.
Ноги почти не держали, и Славик сошел с асфальта, сел на торчащий черный пень. Дрожащими руками почерпнул чистого, пахнущего лесом снега, приложил к разбитому затылку. Кажется, стало немного легче.
Шоссе справа озарилось светом сильных фар, на большой скорости приближалась какая-то машина. Славик снова встал, вышел на самую середину асфальта, раскинул руки: остановитесь, прошу!
Недовольно завизжали тормоза, белый «Москвич» все же не успел остановиться сразу, проскочил, потом сдал задом. Разом распахнулись дверцы, вышли двое парней, заругались:
— Ты что под колеса лезешь? Жить надоело?
— Ребята, таксист я. Ударили меня, из машины выбросили… Помогите! Вот, видите, что наделали?
В свете фар парни теперь хорошо рассмотрели Безруких: голова его и куртка были в крови.
— Сейчас перевяжем, у меня аптечка есть! — сказал водитель, и оба они кинулись искать аптечку, потом осторожно и неумело перевязывали Славика, а он, присев на капот, лишь тихонько постанывал и дергал головой.
— Да, крепко они тебе врезали, земляк, — сочувственно говорил спутник водителя, очкастый и высокий парень. — А я вижу: вдруг ты перед колесами. Говорю Сереге: не иначе пьяный…
— Да какой пьяный! — возразил Славик осевшим голосом. — Пятнадцать километров от города. А что сейчас: утро? вечер?
— Вечер, — усмехнулся водитель, зубами затягивая узел. — Давай садись, подбросим до больницы.
— В больницу я потом… — замялся Славик. — Вы меня, парни, в КГБ везите, тут дело керосином пахнет. В аэропорт эти гады на моей машине поехали, теперь-то я понял, что к чему…
