Чтобы занять время, Майкл занялся обучением Аполлонии чтению и английскому языку. Иногда он гонял автомобиль вдоль ограды усадьбы и давал ей подержаться за руль.
Дон Томмазино опять стал исчезать на целые недели: его отвлекали неотложные дела. Доктор Тазио, поясняя, что дон пропадает не по своей воле, рассказал о «новой мафии» и новых формах бизнеса. Молодые мафиозо в Палермо упорно наступали на пятки старым вождям.
Однажды к Майклу обратилась одна из старых служанок, подававшая на стол блюдо со свежими фруктами. Впрочем, она была даже не служанкой, а крестьянкой, взятой в дом для услужения молодым. Прямо в присутствии дона Томмазино и доктора Тазио старуха спросила:
— Скажите, молодой синьор, правда ли, что ваш отец — дон Вито Корлеоне?
Дон Томмазино, услышав это, с неудовольствием покачал головой: ничего себе тайна, когда ее знает каждый встречный. Майкл посмотрел на женщину пристально, и по ее глазам увидел, что его ответ для нее жизненно важен.
— Вы знали дона Корлеоне? — вопросом на вопрос ответил он.
— Крестный отец спас мне жизнь, — сказала она. — Или уж во всяком случае уберег от дурдома.
Майкл почувствовал, что она сказала не все, что хотела, и ободряюще улыбнулся. Тогда она задала второй вопрос, преодолевая застарелое чувство страха:
— А правда ли, что Люка Брази мертв?
Майкл подтвердил это кивком головы, и чувство облегчения сейчас же озарило морщинистое, темное от старости лицо, Майкл подумал, что женщина, наверное, знает кое-что о страшном Люке Брази, чего не подозревает никто другой, и любопытство, всегда одолевавшее его по отношению к Люке, поднялось опять.
— Может, вы расскажете мне о Люке Брази и моем отце? — попросил он, приглашая женщину сесть рядом и наливая ей вина в большой стакан. — Не бойтесь ничего, — продолжил он мягко.
Женщина, которую звали Филомена, подняла глаза на дона Томмазино, словно спрашивая у него позволения говорить, Тот кивнул, и она начала рассказ.
Тридцать лет назад, когда Филомена была повивальной бабкой в итальянских кварталах на Десятой авеню в Нью-Йорке, где бедные эмигрантки беременели то и дело и рожали из года в год, дела у повитух шли лучше не надо. Да и муж Филомены преуспевал в своей бакалейной лавке, сейчас-то он помер, царство ему небесное. Но как-то в злосчастную ночь, когда все добрые люди спят, кто-то постучал в дверь к Филомене. Она совсем не испугалась, потому что привыкла к ночным приглашениям: дети любят являться на божий свет, когда вокруг тихо. Поэтому, наскоро накинув одежку, приоткрыла дверь и увидела Люку Брази, уже тогда слывшего ужасом в их округе. Филомена знала, что жены у него нет, поэтому страх сразу же подкатил к горлу: вдруг Люка пришел сводить счеты с мужем? Все лавочники дрожали перед Люкой Брази.
Но Люке нужны были услуги самой Филомены. Он сказал, что хочет увезти ее с собой, потому что в одном доме, довольно далеко — он назвал адрес, — рожает женщина. Сердце подсказало Филомене, что дело неладное. Достаточно было увидеть лицо Люки, которое и обычно-то производило жуткое впечатление, а сейчас вообще выглядело дьявольским, будто самые страшные бесы раздирали его изнутри.
Она хотела отказаться, но Люка всучил ей пачку зеленых банкнот и потащил за собой. У нее не хватило решимости сказать «нет».
На улице их ждала машина, за рулем которой восседал водитель не менее злодейского вида, чем Люка Брази. До дома в Лонг-Айленде ехали примерно полчаса, так быстро летела в ночи дьявольская машина. Дом, рассчитанный, вероятно, на две семьи, стал бандитским пристанищем. В кухне несколько головорезов играли в карты и потягивали виски.
Роженица оказалась очень симпатичной ирландкой, совсем девочкой, с огромным, как бочонок, животом и совершенно запуганным видом. Стоило Люке войти в комнату, как ее, бедняжку, затрясло от ужаса. Да, чего-чего, а любви между ними не было, тут и к бабке не ходи, так видно.
Но Люка не стал задерживаться около нее. Повитухе помогали двое дюжих молодцов.
Когда все благополучно завершилось, измученная мать тяжело закрыла глаза, забывшись усталым сном, а Филомена, завернув ребенка в одеяльце, вышла к Люке Брази и протянула ему сверток, говоря по обычаю:
— Я сделала свое дело, вот девочка, и я передаю ее в руки отца.
Но Люка Брази не принял ребенка. Он посмотрел на Филомену безумными глазами, и жуткая гримаса перевернула его лицо, как это видишь в кривом зеркале.
— Да, я отец, — произнес он, — и потому не желаю, чтобы эта порода жила на белом свете. Отнеси ее вниз и брось в огонь.
Филомена не поверила своим ушам. Ее поразило слово «порода» и то, как он произнес его. Что он хотел сказать этим? Что мать ребенка не сицилийка? Или что он сошелся с нею, подобрав на панели, потому что, судя по виду роженицы, по выкрашенным ее волосам, порода у нее и впрямь была, попросту говоря, дворняжья. Или он имел в виду, что дитя, рожденное от него, не имеет права жить на свете?
Она решила, что он просто грубо пошутил. Если Люка Брази умел шутить, то его шутки скорее всего бывали такого пошиба. Поэтому сказала сухо:
— Ребенок ваш — поступайте с ним, как вздумается.
Но тут из соседней комнаты донесся сдавленный крик матери, увидевшей сквозь открытую дверь, как впились в пакет с малышкой грубые пальцы Люки Брази.
— Люка, — кричала она беспомощно, — смилуйся, Люка!
Тот повернул к ней свое лицо, и взгляды скрестились, как клинки, как клыки диких зверей. В них нельзя было прочитать никаких человеческих чувств, кроме ненависти, переходящей любые границы, и какой-то болезненной животной страсти. Казалось, для этих двоих никого больше в мире не существует, даже новорожденного ребенка. Их взаимная ненависть обжигала и притягивала, как вечное проклятие.
Люка Брази отнял руки от девочки и приказал Филомене:
— Сделай, что я велел — не пожалеешь. Золотом осыплю.
Филомена, онемев от ужаса, только замотала головой. Потом собралась с силами и сказала еле слышно:
— Делайте это сами, ведь вы отец.
— Молчать! — рявкнул он хрипло. — Глотку перережу, если вздумаешь препираться.
Наверное, она была в прострации все дальнейшее время, потому что помнит только, что стоит у жарко полыхающей печи рядом с Люкой Брази, держит в руке мирно спящую девочку, завернутую в одеяло, и кто-то открывает печную заслонку.
Девочка не издавала ни звука, закричала Филомена. Тогда Люка и правда достал большой нож из-под рубашки, и она поняла, что он ни на секунду не засомневается, стоит ли убивать ее. Глаза Брази горели не менее ярко, чем огонь на угольях.
Филомена замолчала. Скрестив костлявые руки на груди, она посмотрела прямо в лицо Майклу. Он понял, что она не может произнести вслух то, что случилось дальше, и чтобы избавить женщину от необходимости назвать все своими именами, мягко спросил:
— И вы сделали это?
Филомена кивнула. Она залпом осушила стакан вина и несколько раз перекрестилась. Скороговоркой пробормотала слова молитвы и только потом продолжила рассказ.
Ей всучили полный кошелек денег и отправили домой на машине. Она понимала, что любое сказанное слово может стоить ей жизни. А два дня спустя Брази убил все-таки юную ирландку, мать малютки, и его арестовали. Смертельно напуганная, Филомена отправилась к Крестному отцу и выложила ему все. Он приказал ей покрепче держать язык за зубами и пообещал все уладить.
В ту пору Люка Брази еще не работал на дона Корлеоне.
Прежде, чем дон вмешался, Люка сделал попытку покончить с собой, перерезав собственное горло куском стекла. Его перевели из одиночной камеры в тюремный лазарет, и пока он там поправлялся, дон Корлеоне успел сделать все, как надо. У следствия не оказалось неопровержимых улик, и Люка Брази за отсутствием состава преступления прямо из зала суда вышел на свободу.
Хотя дон заверил Филомену, что ей не надо бояться ни полицию, ни Люку, места она себе не находила от беспокойства. Нервы ее вконец расшатались, даже работа не успокаивала. В конце концов она убедила супруга продать дело и вернуться в Италию. Ее муж был добрым человеком, он поддался на ее уговоры. Но в Италии по слабости характера он в два счета спустил все, что дала им Америка. Удача отвернулась от него, вот и пришлось ей после смерти мужа идти в услужение.
Этими словами Филомена закончила свою историю, выпила еще стакан вина и сказала Майклу:
— Я всю жизнь благословляю имя вашего отца. Он не раз присылал мне деньги, когда я об этом просила, и спас меня от лап Люки Брази. Передайте ему, что я каждый вечер молюсь за него и прошу Господа, чтобы страх смерти не коснулся его души.
Когда она ушла, Майкл спросил дона Томмазино:
— Так все и было?
Дон Томмазино кивнул, подтверждая. «Ничего удивительного, — подумал Майкл, — что никто не хотел посвящать меня в историю о Люке Брази. Ничего себе история. Ничего себе Люка…»
