— Алло?! Да, Гонтарь. Слушаю.
«…Шаг ни в коем случае нельзя прибавлять, ничто не должно насторожить этого бородатого громилу. Зрачок автомата следит по-прежнему зорко… Спокойно, Витя, спокойно. Там, в кабине, Гонтаря отвлекли разговорами. Коняхин рядом с Фриновским. У Валеры прекрасная реакция, он сделает все, как надо… Не упустят нужного мгновения и Кубасов с Гладышевым, у них там численный перевес, за кабину беспокоиться нечего. Фигура номер один — это Басалаев…»
Басалаев насторожен — смотрят на Виктора Ивановича, сверлят ненавистью и зрачки красных, невыспавшихся глаз, в них — отчетливое, легкочитаемое: «Быстрей, чекистская шкура! Сколько можно ходить за своей паршивой шапкой?! И без шапки ушел бы, ничего с тобой не случилось бы. Держал тебя зачем-то Гонтарь; экипаж, пожалуй, и без тебя бы дали… С каким удовольствием нажал бы сейчас на спусковой крючок, палец так и чешется! Но в самолете стрелять нельзя, будут пробоины. Пусть он начнет спускаться по трапу — тут уж я дам волю своим чувствам. Это же они, чекисты, раскрутили нашу дружную компанию, они вынудили Михаила Борисовича свернуть дело и бежать за границу от такой славной, налаженной во всех смыслах жизни. Как это можно простить чекистам? И пусть хоть один из них падет здесь, у трапа, обливаясь кровью! Получит сполна за всех. Жить тебе, подполковник, осталось несколько секунд. Ровно столько, сколько нужно, чтобы преодолеть десяток ступеней шаткого самолетного трапа…»
Он чуть посторонился, пропуская Русанова. Они поравнялись — два рослых, физически крепких человека. Виктор Иванович успел прочитать в глазах Басалаева приговор себе, понял, что ни на какие колебания и компромиссы не имеет права — этот человек не остановится ни перед чем. Значит, и они, чекисты, должны поступить согласно разработанной в мельчайших деталях операции захвата.
С призывным кличем «Ха!» Русанов нанес резкий и неожиданный удар по шее бандита, левой рукой схватился за ствол автомата, отводя его в сторону, вверх, в серое утреннее небо. Басалаев нажал на спусковой крючок, автомат задергался, зарокотал, левое плечо Виктора Ивановича ожгло, но он не выпустил ствол, понимая, что должен во что бы то ни стало продержаться несколько мгновений и удержать здесь, у двери, этого разъяренного негодяя. И он, изловчившись, нанес своему смертельному врагу еще несколько боевых ударов по ногам и в пах, и Боб охнул, скорчился.
Коняхин в этот же момент сбил с ног растерявшегося Фриновского, сорвал у него с шеи автомат, бросился на помощь Русанову. Второго, мощнейшего удара каратэ Басалаев не выдержал, пальцы его разжались…
А в пилотской кабине зажатый между кресел Гонтарь, которому заломили назад руки, уже просил пощады сиплым, сорвавшимся голосом:
— Всё, безопасность, хватит! Понял я все! Обвели вы меня… Руку-yl Больно-о!
И, рухнув на колени, застонал от бессильной ярости.
Виктору Ивановичу оказали необходимую медицинскую помощь в медпункте аэропорта, перевязали плечо, предложили остаться в местном госпитале. Но он отказался — решил, что полечится дома.
В Придонск оперативная группа возвратилась этим же самолетом. Преступники сидели в разных местах салона с наручниками на запястьях. Гонтарь с Фриновским молчали, а Боб ярился злобой, поглядывал на раненого Русанова, шипел:
— Жаль, не прикончил я тебя, подполковник. Чувствовал, что беду ты нам на борт принес, руки чесались укокошить тебя…
— Помолчи, Басалаев! — строго прикрикнул Кубасов. — На суде поговоришь.
…Придонск встречал их ярким солнцем, высоким небом, чистой серой бетонкой.
Едва самолет приземлился и зарулил на стояночную площадку, к нему вместе с самодвижущимся трапом хлынула группа людей. В иллюминатор Виктор Иванович увидел генерала Кириллова, Зою и Сергея. Много было у самолета аэропортовских работников в синих форменных пальто, милиции.
Виктор Иванович, у которого левая рука висела на перевязи, первым спускался по трапу, улыбался Зое и сыну — видел он сейчас только их одних, и им одним говорили его уставшие, но счастливые глаза: «Все в порядке, мои дорогие. Жив. Ранен, да, но это ничего, это заживет. Главное дело сделано, а оно было опасное, очень опасное, чего уж теперь скрывать! Но все уже позади…»
Он спустился вниз, и Зоя со слезами на глазах порывисто шагнула к нему, бережно обняла. Он прижал ее к себе здоровой рукой, успокаивал:
— Все нормально, Зоя, не переживай. Подлечимся…
Сергей топтался рядом, улыбался смущенно и растерянно, не знал, наверное, как вести себя при посторонних, гладил раненую отцовскую руку, спрашивал:
— Больно, па? Сильно задело?
Виктор Иванович коротко обнял и сына, сказал:
— Думаю, полегче, чем тебя в Афгане. Но полежать и мне придется…
Спускались в это время по трапу Гонтарь со своими боевиками, все в наручниках, под охраной чекистов. Угрюмо, исподлобья, поглядывали на примолкших, с неприязнью рассматривающих их людей.
— Помнишь, па, я однажды дома не ночевал? — спросил Сергей.
— Да, помню. У тебя тогда мотоцикл заглох…
— Нет, я неправду тогда сказал. Я следил за этими тремя, на дачу за ними ездил. Ну… Светлана с ними была.
— А, понятно. И конечно, себя обнаружил? Не утерпел?
— Ты бы тоже не утерпел, па! — серьезно сказал Сергей. — Если бы на твоих глазах паскудничать стали. И вообще… Они меня избили, в Дон бросили. Да руки еще связали. Еле спасся.
— Сережа! — ахнула Зоя, и лицо ее сделалось бледным. — Да что ты говоришь?! Их же… судить за это надо! Сволочи какие, а! Витя, чего ты молчишь?
— Да ладно, мам, чего теперь… Дело прошлое, — отмахнулся Сергей. — Мы им с парнями тоже подсыпали.
— Вот видишь, сынок, как жизнь-то оборачивается. Когда тебя лично преступность не касается, кажется, что все нормально в обществе и зря органы «свирепствуют». Ты и про ненужное «насилие» говорил, помнишь разговор? Мол, чему ты, отец, служишь? А представь, что могло бы получиться! Целый самолет женщин-заложниц с детьми, три вооруженных головореза на борту…
Сергей слушал отца серьезно, виновато улыбнулся.
— Па, ты не думай… Я за это время многое понял. Когда нам с мамой сказали, что ты в самолете… один на один с этими мерзавцами… Мы каждый час Ивану Александровичу звонили — как да что.
— Верно, звонили, — добродушно сказал подошедший вместе с Кирилловым генерал — они обнялись с Виктором Ивановичем. — У десантника твоего, Виктор Иванович, голосок дрожал, когда спрашивал: ну, что там, Иван Александрович? как папа? А мы сами ничего не знали… Зоя Николаевна, дорогая, все теперь позади, успокойтесь, пожалуйста!
…Увезли в специальной, закрытой машине преступников. Чекисты ждали генерала — он говорил о чем-то с начальником авиаотряда.
Коняхин с Кубасовым стояли возле одной из машин, курили. Увидели, как подкатила к зданию аэропорта салатная машина с шашечками на дверцах, как выскочил из нее Славик Безруких с перебинтованной головой. Но держался таксист бодро.
— Вот, вернули мою тачку! — улыбаясь, говорил он чекистам. — Сволочи!… А я видел, когда их в «воронок» сажали, — те самые, что выкинули меня из машины. Я как раз свою «Волгу» принимал у милиции, гляжу, а их выводят… Бородатый меня и долбанул, он сзади сидел… Слышь, ребята, садись, а? Поехали, отвезу, куда вам надо. Денег не возьму. Вы такую операцию классную провернули…
— Да у нас своя машина, Слава, — сказал Копяхин. — Сейчас начальство придет, и поедем. Спасибо. Голова-то сильно болит?
— А, ерунда! — отмахнулся Безруких. — В другой раз думать буду. Соблазнился деньгами, чего там!… А я и с вашим генералом разговаривал, ребята. Ты, говорит, Безруких, молодец, не растерялся. Чего, говорю, теряться-то, сразу же видно, что за типы. Я на границе служил… Ладно, ребята, поехал я, раз такое дело. А вы, если что нужно будет, намекните. Подбросить куда, помочь. Мне с вами понравилось, хоть и по затылку получил. Меня Люська теперь чекистом считает.
— Ты с ней все же поменьше на такие темы беседуй, Вячеслав, — посоветовал Кубасов. — Работа у нас мужская, серьезная.
Посмеялись все вместе и расстались друзьями.
Виктор Иванович и Зоя ехали в машине генерала. Иван Александрович все спрашивал заботливо: сильно ли болит рана? Но Русанов отвечал, что терпимо, температуры он не чувствует, хотя лоб и мокрый. К тому же медицина рядом — он с улыбкой глянул на жену, — пятнадцать минут роли не играют, они ведь едут в больницу, а перевязку ему в Адлере сделали хорошую, боли он почти не чувствует.
— Хорошо, что кость не задета, — потеплевшим голосом сказал генерал, осторожно, чтобы не причинить боль, обнял Виктора Ивановича. — Значит, дело быстро пойдет на поправку…
— Залеживаться особо некогда, Иван Александрович, — в тон генералу ответил Русанов. — Надо думать, что мы лишь верхушку айсберга тронули, как любят выражаться газетчики. Чувствую, за группой Гонтаря стоят люди посерьезнее. Есть кое-какие соображения, я собирался их вам доложить.
