Серия «ЗАРУБЕЖНЫЙ ДЕТЕКТИВ» основана в 1990 г.
ВКЛЮЧАЕТ В СЕБЯ МАЛОИЗВЕСТНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ЛУЧШИХ ЗАРУБЕЖНЫХ ПИСАТЕЛЕЙ — ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ ДЕТЕКТИВНОГО ЖАНРА
Сойдя с трамвая, Янош Мареско с облегчением заметил, что дождь кончился. Он постоял немного на месте, взглянул на ручные часы, что-то посчитал в уме и, успокоившись, направился в сторону площади Виктории.
Осенняя ночь была сырой и холодной, улица как вымерла. Машин не было видно, прохожие тоже попадались редко. По-видимому, люди не хотели выходить из дома в такую погоду.
Дойдя до Шоссе[1], Мареско остановился. Прежде чем перейти на авеню Жиану, он постоял две или три минуты, рассеянно глядя на светящиеся отражения высоких электрических фонарей на мокром асфальте.
Мрачными казались ему большая опустевшая улица, светящиеся лужи, черное тяжелое небо, угрожающе нависшее над городом… Все это походило на картину художника-сюрреалиста, заставлявшую почувствовать отчаяние мира и немую скорбь безутешной метрополии.
Мареско, чрезвычайно чувствительный и впечатлительный от природы, тяжело вздохнул. Подойдя к витрине мебельного магазина, стал всматриваться в свое отражение в зеркале. Перед ним был невысокий, худой, сутуловатый мужчина пятидесяти восьми лет с грустным лицом и усталым взглядом. Лишний раз он убедился, что облик его был малопривлекателен. Серое пальто, приличное, но не модное, еще больше подчеркивало это ощущение физической и моральной усталости, исходившее от всего его облика.
Разочарованная улыбка скользнула по тонким губам румына. Он пытался отогнать от себя мрачные мысли, но они были сильнее его. Ежегодно с наступлением ноября он отмечал у себя упадок духа.
В действительности Мареско никогда не был оптимистом или весельчаком. Даже в нормальное время, когда все шло неплохо, он был скорее мрачноватым человеком. Дело в характере. Он родился грустным, как другие рождаются веселыми. Но хуже всего он чувствовал себя осенью. Как только желтые листья начинали отрываться от веток, его жизненные силы угасали, и он становился настоящим неврастеником. Сейчас — а это продолжалось уже более недели — он почти побил свой собственный рекорд по хандре. Мрак, окутывающий его душу, постоянно сгущался. Он чувствовал себя подавленным.
Мареско пошел к парку Филипеску, прямая аллея которого выходила на улицу Минку. Он свернул на вторую тропинку налево, не спеша подходя к кустарникам. Мокрый гравий прилипал к подошвам.
В условленном месте он различил высокую импозантную фигуру Людвига Кельберга, которая вырисовывалась на фоне карликовых деревьев с пышной листвой.
Как обычно, немец был безукоризненно пунктуален.
Уже почти год они встречались по ночам один раз в две недели, и ни разу Кельберг не опоздал.
Великолепно организован! Впрочем, как и вся его нация. Но и очень придирчив! У этого гиганта с бычьим затылком была мания старой девы.
Низким и гортанным голосом немец прошептал:
— Добрый вечер, друг. Сегодня вы вовремя. Как дела?
— Плохо, — пробурчал румын.
— Неприятности? — спросил Кельберг, нахмурив брови.
— Да нет, — ответил Мареско разочарованно. — У меня хандра, Кельберг.
— У вас всегда хандра, — язвительно заметил немец. — Я вас другим не видел.
— Вы правы, — признал Мареско, — но за последние дни она приняла чудовищные размеры. Помимо тревоги, у меня жуткие предчувствия. Я не сплю по ночам.
— Обратитесь к врачу, — проворчал Кельберг. — В наши дни врачи умеют лечить депрессию. В следующий раз, когда я поеду в Париж, я привезу вам модитен.
— Что это?
— Очень эффективный медикамент, действующий на центры высшей нервной деятельности.
— Заранее благодарю, — вздохнул румын недоверчиво.
Вдруг Кельберг резко спросил:
— Сегодня есть что-нибудь интересное?
— Урожай неплохой. Мне наконец удалось раздобыть копию секретного отчета, относящегося к металлургическому комплексу. Кроме того, я получил цифры следующей трехлетки по производству вооружения.
— Поздравляю, — с удивлением сказал Кельберг.
— Я заслужил комплимент, — поддержал Мареско. — Получение этой информации оказалось трудоемким и опасным.
— Не сомневаюсь.
— Не забудьте предупредить вашего корреспондента, чтобы он был осторожен. Трехлетний план военного производства — это взрывчатка. Поскольку эти цифры отражают весь военный потенциал Варшавского Договора, то здесь замешаны русские. Вы представляете, каким может быть ответный удар, если ваш корреспондент допустит неосторожность при передаче сведений?
— Можете на меня положиться, Мареско, — пообещал немец, лицо которого приняло почти торжественное выражение. — Можете передать мне документы совершенно спокойно.
— Надеюсь, вы располагаете средствами? — вкрадчиво спросил румын.
— Естественно.
— Вы не думаете, что справедливость требует выплатить мне небольшую специальную премию? — поинтересовался Мареско. — В некотором роде за риск.
Людвиг Кельберг колебался. Затем сказал с упреком и предостережением:
— Вы неблагоразумны, Мареско. Финансовый вопрос был решен раз и навсегда, и я не потерплю, чтобы мы его пересматривали при каждой встрече. Договор есть договор.
— Я мог бы ограничиться выполнением контракта, — возразил румын.
— Что вы хотите сказать?
— Передавать вам текущую информацию и сведения, попадающие мне под руку. Вы ни в чем не могли бы меня упрекнуть, и это избавило бы меня от риска, на который я пошел.
— Я не спорю, — согласился Кельберг, — ваши сведения очень ценны. Но вы могли бы, по крайней мере, оставить за мной инициативу в начислении ваших гонораров. Я не против жеста, но я против, чтобы меня на него вынуждали.
И он добавил не без горечи:
— Я принимал вас за идеалиста, но теперь мне кажется, что вы человек корыстный.
Лицо Мареско исказилось.
— Вы ошибаетесь, Кельберг, — сказал он изменившимся голосом. — Если бы я был корыстен, то давно бы уже занимал другую должность. Именно потому, что я искренний идеалист, остаюсь внизу иерархической лестницы. Всю свою жизнь презирал почести и деньги. В университете я выделялся, и профессора предсказывали мне блестящую карьеру, но мой идеализм обрезал мне крылья.
Кельберг был озадачен.
— Мой бедный друг, — пробормотал он, — я совершенно ни при чем в провале вашей карьеры. Каждый сам правит своей лодкой.
— Вы оскорбили меня, обвиняя в корысти.
— Поставьте себя на мое место, — ответил немец. — За последние три месяца вы уже в третий раз требуете маленькую премию. Однако раньше вы безоговорочно принимали мои условия.
— Я прошу деньги не для себя, — сказал Мареско. — Моя агентурная сеть обходится мне теперь гораздо дороже.
— Вы что, платите теперь членам вашей организации?
— Нет, но мы помогаем нашим соотечественникам. Некоторые из них…
Внезапно Мареско умолк и обернулся.
— Здесь кто-то есть поблизости! — тревожно зашептал он.
— Ерунда, — ответил Кельберг спокойно.
— Уверяю вас, я видел промелькнувшую тень.
— Не бойтесь, это мой человек. Я пришел в сопровождении двух коллег, обеспечивающих мою охрану.
— Вашу охрану? — спросил изумленный Мареско.
— Ну да, если хотите, они обеспечивают тылы. Вы думаете, мое положение лучше вашего? В некотором отношении намного хуже. Вы здесь в своей стране и собираете сведения в рамках нормальной деятельности. Мой случай особый, не забывайте этого! Я подозрителен уже тем, что являюсь иностранным служащим. Я обязан был принять меры предосторожности для проведения наших встреч.
— Вы — человек мужественный, — униженно произнес румын.
— Мы встретились не для того, что сравнивать наши заслуги. Передайте мне, пожалуйста, документы. А вот деньги.
Он вынул из внутреннего кармана своего твидового пальто толстый коричневый конверт и быстро сунул его в руку Мареско. В обмен тот передал ему несколько сложенных вчетверо листков, которые немец тотчас же сунул во внутренний карман.
Мужчины медленно пошли по извилистой тропинке публичного парка.
Кельберг сказал дружелюбно:
— Я попрошу своего корреспондента пересмотреть вашу ставку. Через две недели я дам вам ответ. От своего имени и обещаю нам ежемесячную добавку, если вы снабдите меня информацией, которой мой корреспондент придает большое значение. Речь идет о передаче мне копии подробного перечня предложений, сделанных разными странами и касающихся строительства четырех заводов, предусмотренных для нового промышленного комплекса в Бразове.
