Йоханнес Марио Зиммель.
Пятый угол.
Роман
— Нам, немцам, дорогая Китти, легче сотворить экономическое чудо, чем приготовить хороший салат, — говорил Томас Ливен черноволосой девушке с приятными формами.
— Ваша правда, господин, — ответила Китти, затаив дыхание, она была без памяти от своего обаятельного работодателя. Влюбленными глазами она смотрела на Томаса Ливена, стоявшего рядом с ней на кухне.
Поверх смокинга — темно-синего с узкими лацканами — Томас повязал фартук. В руке он держал салфетку, в которую были завернуты нежные листья двух кочанов первоклассного салата.
«Что за мужчина», — думала юная Китти, ее глаза блестели. Влюбленность Китти не в последнюю очередь объяснялась тем, что ее работодатель, владелец виллы с множеством комнат, совершенно естественно и непринужденно чувствовал себя в ее царстве — на кухне.
— Правильно готовить салат — искусство почти утерянное, — говорил Томас Ливен. — В центральной Германии в него добавляют сахар, и по вкусу он напоминает неудавшийся пирог, на юге Германии он кислый, словно кроличий силос, а на севере Германии домохозяйки используют даже салатное масло. О святой Лукулл! Дверные замки нужно смазывать этим маслом, а не в салат класть!
— Как верно, господин, — повторила Китти, у которой по-прежнему перехватывало дыхание. Вдали послышался звон колоколов. Было 19 часов 11 апреля 1957 года.
11 апреля 1957 года казался обычным днем в череде прочих. Но не для Томаса Ливена! Ибо в этот день он рассчитывал окончательно подвести черту под прошлым — мрачным и далеко не безупречным в глазах закона. Обладатель солидного счета в Рейн-Майн-банке и роскошного спортивного автомобиля немецкого производства стоимостью 32 тысячи марок, Томас Ливен, которому незадолго до этой даты исполнилось 48 лет, проживал на вилле, снятой им в аристократической части Цецилиен-аллеи Дюссельдорфа. Стройный, высокий, загорелый, с умным, слегка меланхоличным выражением глаз и нервным ртом на узком лице, Томас Ливен для своих лет чрезвычайно хорошо сохранился. Черные волосы его были коротко подстрижены, на висках проглядывала седина.
Женат Томас Ливен не был. Среди соседей он слыл спокойным и приятным человеком. Они считали его солидным западногерманским предпринимателем, хотя их несколько раздражало, что о нем нельзя было узнать ничего определенного…
— Моя дорогая Китти, — продолжал Томас Ливен, — вы привлекательны, молоды; без сомнения, вам предстоит еще многое познать. Не хотите ли поучиться чему-нибудь и у меня?
— С радостью, — согласилась Китти, на этот раз едва дыша.
— Хорошо, я выдам вам сейчас рецепт, как сделать кочанный салат вкусным. Что мы делали до этого?
Китти изобразила книксен:
— Два часа назад мы вымочили в воде два кочана салата средней величины. Потом мы удалили кочерыжки и отобрали только нежные листья…
— А что мы сделали с нежными листьями? — продолжал расспрашивать он.
— Мы завернули их в салфетку, а потом, взявши за ее четыре угла, связали узлом. Потом вы, господин, махали этой салфеткой…
— Вращал ее, дорогая Китти, вращал, чтобы избавиться от последних капель воды. Чрезвычайно важно, чтобы листья были совершенно сухими. Однако теперь сосредоточим все наше внимание на приготовлении соуса. Передайте мне, пожалуйста, стеклянную миску и прибор для салата.
Случайно коснувшись длинной узкой руки своего работодателя, Китти ощутила сладкий трепет.
«Вот это мужчина», — подумала она…
«Вот это мужчина», — думало бесчисленное множество людей, познакомившихся за минувшие годы с Томасом Ливеном. Что это были за люди, можно понять, если вспомнить, что любил и что ненавидел Томас Ливен.
Томас Ливен любил:
красивых женщин, элегантную одежду, антикварную мебель, быстроходные машины, хорошие книги, изысканную еду и здравый смысл.
Томас Ливен ненавидел:
мундиры, политиков, войну, тупость, вооруженное насилие и ложь, дурные манеры и грубость.
Было время, когда Томас Ливен считался образцом почтенного гражданина, далекого от любых интриг, стремящегося к жизни, в которой ценятся безопасность, покой и удобства. И именно такого человека причудливая судьба вырвала из спокойной и привычной среды (о чем будет рассказано подробно), заставив его, добропорядочного гражданина, участвовать в фантастических акциях, не обходившихся без насилия. И при этом он ухитрялся водить за нос такие организации, как германские абвер и гестапо, британскую «Сикрет сервис», французскую разведку, американское ФБР и советскую секретную службу.
Образцовый гражданин Томас Ливен в течение пяти военных и двенадцати послевоенных лет был вынужден пользоваться шестнадцатью паспортами девяти разных стран. Во время войны Томас вносил неслыханную сумятицу в немецкие и союзные штаб-квартиры, что не доставляло ему никакого удовольствия.
После войны у него, как, впрочем, и у всех нас, создалось было ощущение, что с хаосом, в котором он жил и который использовал в своих целях, покончено навсегда.
Заблуждение!
Секретные службы уже не отпускали его. За это он мстил своим мучителям. Он брал свое с богатых в период оккупации, с гиен, вскормленных валютной реформой, с нуворишей периода экономического чуда.
Железного занавеса для Томаса Ливена не существовало. Он действовал, переходя с Востока на Запад. Чиновники трепетали перед ним.
Депутаты различных ландтагов и парламентарии в Бонне трепещут и по сей день, поскольку Томас Ливен жив и знает немало об игорном бизнесе, строительных подрядах и заказах для нового немецкого бундесвера…
Конечно, его зовут не Томас Ливен.
Читатели простят нас, что с учетом обстоятельств мы изменили его имя и адрес. Но история этого некогда мирного гражданина, страстью которого до сих пор остается стряпня и который вопреки своему желанию стал одним из крупнейших авантюристов нашего времени, — эта история не вымышлена. Мы начнем ее с вечера 11 апреля 1957 года, в тот исторический момент, когда Томас Ливен педантично наставлял Китти, как готовить салат. Так что вернемся на кухню его виллы.
— Салат никогда не должен соприкасаться с металлом, — говорил Томас Ливен.
Словно загипнотизированная, Китти не отрывала глаз от тонких рук работодателя и, вся трепеща, слушала его лекцию.
— Для соуса, — продолжал Томас Ливен, — берем перец на кончике ножа, столько же соли, чайную ложку острой горчицы. Добавляем мелко рубленное крутое яйцо. Побольше петрушки. Еще больше лука-резанца. Четыре столовые ложки настоящего итальянского оливкового масла. Китти, масло, пожалуйста.
Покраснев, Китти подала требуемое.
— Четыре столовые ложки, как сказано. А теперь еще четверть литра сметаны или сливок, это дело вкуса, я беру сметану…
В этот момент кухонная дверь распахнулась, и вошел человек-гигант. На нем были темно-серые в полоску брюки, голубая в белую полоску домашняя куртка, белая рубашка, белый галстук. На голове — жесткий ежик. Будь он лысым, то показался бы увеличенной копией Юла Бриннера.
— В чем дело, Бастиан? — спросил Томас Ливен.
Слуга, в надтреснутом голосе которого сквозил легкий французский акцент, ответил:
— Прибыл господин директор Шалленберг.
— Минута в минуту, — сказал Томас. — С этим человеком можно иметь дело, — он снял фартук. — Итак, еду подавать через десять минут. Обслуживать будет Бастиан, а вы, дитя мое, на сегодня свободны.
Пока Томас Ливен мыл руки в ванной комнате, облицованной черным кафелем, Бастиан еще раз прошелся щеткой по его смокингу.
— И как выглядит господин директор? — спросил Томас Ливен.
— Как обычно, — ответил великан. — Толстый и солидный. Бычья шея и брюхо арбузом. Типичная провинция.
— Звучит не так уж плохо.
— И еще два шрама.
— Беру свои слова обратно, — Томас поправил смокинг. При этом кое-что обратило на себя его внимание.
— Бастиан, ты опять прикладывался к коньяку, — в его голосе прозвучало неодобрение.
— Всего глоточек. Я немного волновался.
— Брось! Если события примут скверный оборот, мне понадобится твоя ясная голова. Пьяным ты не сможешь как следует отделать господина директора.
— С толстяком я управлюсь даже в состоянии белой горячки.
— Тихо! Ты понял, как действовать, если я позвоню?
— Так точно.
— Повтори.
— Один звонок — я несу очередное блюдо. Два звонка — приношу фотокопии. Три — являюсь с мешком, набитым песком.
— Буду тебе признателен, — сказал Томас Ливен, обрабатывая свои ногти, — если ты ничего не перепутаешь.
— Суп великолепен, — сказал директор Шалленберг. Он откинулся в кресле и промокнул камчатой салфеткой тонкие губы.
