Значит тут другое.
Вайс подошел к столу и, улыбаясь, попросил коменданта разъяснить, есть ли какие-либо особенности у советского оружия, которые следует учесть.
Комендант с вежливой готовностью дал необходимые объяснения.
Но Вайс заметил, что ротмистр посмотрел на него при этом вопросительно и удивленно.
Иоганн понял, что он переиграл. В школе ведь изучали все образцы советского оружия. И тут же Иоганн заявил коменданту, что ему отлично известны конструктивные особенности советского оружия. Но он задал свой вопрос, чтобы узнать, пристрелян ли его пистолет и какие при этом выявлены особенности, ибо всякое оружие обладает своими особенностями и их следует учитывать при стрельбе.
Комендант сказал:
— Нет, не пристрелян.
— Напрасно, — пожурил Вайс. — Значит, если я промахнусь, отвечать будете вы.
— Правильно, — согласился Герд. — Это — серьезное упущение.
Комендант взглянул на часы.
— Пора. Пообедать придется в самолете.
Солдат помог им надеть парашюты.
Вайс подошел к Герду, протянул руку:
— До свидания, господин ротмистр.
Но Герд, будто не видя протянутой руки, с недоступным выражением лица произнес сухо:
— Желаю вам с честью выполнить ваш долг.
Иоганн мельком поймал тусклый, неприязненный взгляд Герда и сделал вывод, в котором, правда, еще не был окончательно уверен.
Выброску их в тыл Герд не рассматривает как подвиг. Это ясно. Герд не сумел притвориться, будто провожает его как героя на подвиг, и тем самым кое-что выдал Вайсу. Он чем-то озабочен. Уж не тем ли, что так откровенно беседовал с Вайсом и, когда они были в абвергруппе N 315, слишком подчеркивал перед офицерами свое к нему расположение? Но почему это теперь его беспокоит?
Иоганн решил первым подняться по трапу в самолет, чтобы прыгать последним. Зачем? Чтобы выгадать лишние минуты. Они могут пригодиться.
Окна в кабине самолета были заклеены черной бумагой, в какую обычно заворачивают фотопленку.
Самолет выкатился на взлет тотчас, как захлопнулась дверца за Хакке, — у Хакке на груди была подвешена рация, он вошел последним.
Батареи с питанием находились у Синицы.
Несколько минут летели в полном мраке, потом зажглась лампочка в потолочном плафоне.
Синица объявил, что помирать на голодное брюхо не собирается, и развернул свой пакет с едой. На каждого была бутылка водки.
Хакке почти не притронулся к еде, но, держа бутылку в руке, часто отхлебывал понемножку из горлышка.
Синица ел и пил смачно. Он быстро охмелел, стал болтливым. Подбрасывая на ладони ампулку с ядом, сказал, нежно на нее поглядывая:
— Говорят, мгновенно: раз — и готов.
— Кто говорит? — спросил Вайс. — Те, кто пробовал?
— Правильно! — расхохотался Синица. Потом спросил с надеждой: — Все ж таки химия, а вы, немцы, в ней великие мастера, не то что мы, сиволапые... — Вздохнул: — Эх, Россия! — Дунул на другую ладонь: — Была — и нет. — Пожаловался: — А я все ж таки хухрик.
Вайс спросил:
— Хухрик? Это что по-русски?
— Так... — сказал печально Синица. — Вроде тех, кто сами себя обмошенничивают, а других не умеют. Небось те, кто поумнее, сидят себе в Берлине на заседаниях и сочиняют контрреволюции, а тех, кто попроще, тех, как меня вот, швыряют, будто мусор с балкона на головы прохожим.
— Вам это не нравится?
— Нет, почему же! — насторожился Синица. — У каждого своя доля.
Хакке явно презирал Синицу, недовольный, очевидно, тем, что этого русского поставили с ним как бы в равное положение. Он сказал доверительно Вайсу:
— Я полагаю, что этот тип должен быть только нашим носильщиком.
Вайс кивнул. Снова отхлебнув из бутылки, Хакке пробормотал раздраженно:
— Я полагаю, моя кандидатура была выбрана господином ротмистром потому, что я сообщил партии о некоторых его чрезвычайно вольных взглядах.
— И что же? — спросил Вайс.
Побагровев, Хакке ответил озлобленно:
— Мне дали строжайше понять, что господа, подобные Герду, находятся вне досягаемости. И мы, наци, обязаны им, а не они нам. Как вам это нравится?
— Насколько я помню, — строго сказал Вайс, — все крупнейшие промышленники и финансисты оказала фюреру поддержку в самом начале его пути, о чем я вам не рекомендовал бы забывать.
— Да, — согласился Хакке, — это верно. Но я проливал кровь за фюрера.
— Да, но не на фронте и не свою.
Хакке задумался, потом сказал обиженно:
— С гестаповцами так не обращаются, как со мной, их не посылают на подобные задания, они работают в тылу...
— Почему же вам выпала эта участь?
Хакке опять приложился к бутылке, еще больше побагровел, закашлялся, вытер мокрый рот ладонью и прошептал, дохнув в лицо Вайса перегаром:
— Потому, что я, как и многие другие ветераны движения, многовато знаю кое о чем таком... Поэтому вот, — Хакке похлопал себя по спине, где, как горб, возвышался парашют, — меньше свидетелей. Людвиг Рем предупреждал нас, что фюрер пойдет за наш счет на сделку. Вот и получилось, — он скривил рот, — господин Герд — фигура. А я, старый ветеран, наци, — у этого фабриканта под каблуком... И фюрер тоже.
— Господин Хакке, — осуждающе произнес Вайс, — я не желаю слушать ваши рассуждения.
Хакке откинулся к стенке кабины, внимательно и долго смотрел на Вайса, потом сказал совершенно трезвым тоном:
— Это не мои рассуждения.
— А чьи же?
— А ты как думаешь, — грубо заявил Хакке, — мне безразлично, с кем я буду работать? Нет, парень, не безразлично. Я тебя пощупал. Понял?
— И что же?
— А ничего, — сказал Хакке. — Ничего. Сойдешь за ангелочка. Только вот, думаю, советские тебя сразу отгадают.
— Почему?
— Уж очень ты немец, из тех, кому еще в "гитлерюгенд" вколачивали, каким должен быть немец.
— Да, я такой, — с гордостью согласился Вайс.
— Но никто не будет знать, что ты и с петлей на шее захочешь поорать: "Хайль Гитлер!" Никто.
— А ты где в это время будешь? — спросил Вайс. Предупредил: — Ветеран!
Запомни: струсишь — я тебя сразу же к твоему Рему отправлю...
— Правильно, — сказал Хакке. — Правильно говоришь, командир. Настоящие слова, — и протянул руку.
Но Вайс не подал своей. Сказал холодно:
— Ладно, посмотрим, каков ты там будешь.
— Тоже правильно. — И Хакке, довольно улыбаясь, объявил: — Крепкий ты парень, вот такой, какие нам нужны.
И, слушая Хакке и говоря с ним, Иоганн упорно думал, чем вызвано решение "штаба Вали" забросить его в тыл. Он засек время взлета, по его расчетам, самолет уже должен был миновать линию фронта и лететь над советской территорией. Но моторы почему-то работают на одном и том же режиме, и нет расслабляющего ощущения высоты. Вайс знал, что по инструкции самолету полагается брать над территорией противника потолок от четырех тысяч до шести тысяч метров и кабина снабжена кислородными аппаратами. Странно.
Потом он думал о том, что ему придется сразу же овладеть рацией Хакке.
Надо дать знать Центру об опасности, которую представляет сейчас группа, куда входит Гвоздь, а также сообщить о месте своего приземления. Но как завладеть рацией? Применить оружие?
Он может пристрелить и Хакке и Синицу еще в воздухе, когда те будут висеть под ним на парашютах: ведь он прыгает последним.
Но тогда безвозвратно, необратимо погибнет Иоганн Вайс. Останется только Александр Белов, по существу погубивший ефрейтора абвера Вайса, бесценного человека. А его долг — спасти Вайса, сохранить Вайса и вернуть Вайса туда, где он должен сейчас находиться. А как тогда предотвратить злодеяния группы, где Гвоздь оказался блокированным агентами школы "Зет"? Заодно с ним только двое — он успел обработать двоих и в свое время сообщил об этом Иоганну.
В кабину вошел второй пилот и приказал готовиться.
Парашюты были полуавтоматического действия: шпильку крышки дергает не парашютист, а канатик, прикрепленный к самолету. Над люком для сбрасывания протянут стальной трос, а на крышке парашюта уложен змейкой канатик длиной восемь-десять метров, с карабином на конце.
Перед прыжком часть канатика отпускается, карабин защелкивается на тросе, и разведчик вниз головой сползает по желобообразному люку.
Никакой специальной парашютной тренировки, даже объяснений, как нужно прыгать, курсантам не дается. Сообщают лишь, что при приземлении ноги надо держать вместе, а падать на бок.
Эти же рекомендации получили Вайс, Хакке и Синица.
Командование "штаба Вали" считало нецелесообразным расходовать моторесурсы и горючее на обучение курсантов парашютным прыжкам. И так как обычно при приземлении кто-нибудь из агентов получал тяжелые травмы, старшему группы вменялось в обязанность бесшумно избавиться от раненого.
Командование "штаба Вали" — так же как и руководство других разведывательных школ — стремилось к максимальной экономии всех материальных средств, и снижение затрат производилось с необычайной тщательностью. Даже зимнее обмундирование агентам выдавали непарное: к суконной гимнастерке — бумажные брюки или наоборот. Вот почему добротные советские офицерские шинели не получал никто. Их, если они были, распарывали и отсылали в посылках своим домашним.
