— Я слушала вчера радио. В приказе НОАЮ говорилось, что войска 2-го Украинского фронта вышли на румынско-югославскую границу. Что будет с нами, если красные придут сюда?
— Надо вам, Ирена Львовна, понять, на чьей стороне правда! Кто спасает человечество от коричневой чумы? В том числе и ваше отечество — Польшу! — сказал Хованский.
— Да кто же вы, Алексей Алексеевич? — выдавила Ирен, бледнея. — Людвиг уверен, что вы агенты Си-ай-си…
— Мы русские! Карамба! — рыкнул Черемисов…
— Людвиг Оскарович был странным в последнее время и рассказал мне много такого, что я не поверила, — вдруг заплакала Ирена.
— Завтра, Ирена Львовна, вы поплачете вдоволь, а сейчас нельзя… Пора уходить…
Уже на третий день стало известно, что Людвиг Оскарович действительно погиб под развалинами, когда пришел арестовывать Хованского.
Со слезами и с тоской, совершенно потерянная, Ирена Львовна рассказала Хованскому: за несколько дней до своей гибели Людвиг Оскарович, словно чувствуя приближающийся конец, стал с ней откровенничать.
— Вначале он речь вел о двуликом адмирале Канарисе. Еще в середине сорок второго года, когда положение адмирала пошатнулось, тот задумал превратить отдел под руководством Гелена в своего рода запасную позицию абвера. Хитроумный «Кикер» решил наделить этот отдел всеми видами разведывательной работы: политическим, экономическим и военным шпионажем, саботажем и диверсиями, «психологической» войной и подбором кадров. Он хотел создать как бы «маленький абвер». Договоренность эта получила и свое название — «Концепция Воронино». Выходило, что отдел Гелена давал отчет не Гитлеру и вермахту, а только генштабу и самому Канарису. Канарис готовился к сепаратному сговору с Западом. И отдел Гелена, получивший в свое распоряжение архив абвера, касающийся агентуры в Восточной Европе, и данные о проведенных на советской территории операциях, являлся бы настоящим козырным тузом. Вот так рассказывал Людвиг.
— В последнее время муж очень много пил и сравнительно быстро пьянел, становился болтлив… — продолжала Ирена Львовна. — Он говорил: «Главным козырем Канариса было то, что он, Канарис, был единственным лицом, с кем англичане и американцы согласились бы вести переговоры. В разговоре с Кальтенбруннером в Флоссенбурге адмирал, ссылаясь на свои международные связи, обещал «походатайствовать» за Кальтенбруннера и Гиммлера на Западе. Но если Канарис был приемлемой фигурой для некоторых деятелей Англии и Америки, то для главарей Третьего рейха он оценивался в «рамках всего заговора» как враг № 1»…
— Скажите, а почему Людвиг Оскарович после длительного со мной сотрудничества задумал выдать меня немцам?
— Он меня в это не посвятил, — покачала головой Ирен. — Людвиг был уверен, что вы агент Си-ай-си. Шеф Берендса, майор «Кригсорганизацион Абвер цвай» в Югославии фон Гольдгейм, поручил Берендсу искать связь с Си-ай-си. Тогда, как я поняла, за вами была установлена слежка: все собранные данные подтверждали вашу связь с партизанами Тито и с «Союзом советских патриотов». Постфактум Людвиг Оскарович узнал, что в вашу конспиративную квартиру попала бомба, а спустя неделю ему все-таки удалось через штаб четников Михайловича связаться с американским резидентом. Там он убедился, что вы к Си-ай-си отношения не имеете, и задумал от вас избавиться. Правда, последнего он мне не говорил…
— Почему же вы, Ирена Львовна, не предупредили меня? Мы ведь условились!… — нахмурился Хованский.
— Хотела назначить с вами встречу на другой день, я не придавала значения его пьяной болтовне. О вас он не обмолвился ни словом… речь шла об абстрактном человеке. Я заподозрила неладное, когда поздно вечером, уже уходя, он сказал: «Фортуна отворяет зал… Сегодня ты, а завтра я! Мой милый князек!» И я сразу подумала о вас, Алексей Алексеевич, сердце подсказало… Он взял свой кольт, ввел в ствол патрон и, ласково приговаривая: «Ну, Коленька, не подведи», сунул в карман. Я спросила, куда он уходит так поздно. А он только отмахнулся. Потом за ним пришла машина. Вот и все, что я знаю…
Хованский вздохнул, задумался.
— В Старой Пазове свиноторговец Арсо Жованович — английские агент. Вы тоже работали на Интеллидженс Сервис — найдите с ним общий язык. Постарайтесь узнать, какие переговоры ведут с ним главари «Охранного Корпуса» и «Туркуловцев». Есть данные, что представитель последних, князь Долгорукий, пытается наладить с Западом связи. С вами поедет Буйницкий. Это человек смелый, сумеет вас защитить.
Уходя, Хованский подумал: «Совсем растерялась. Но работать еще будет. Напугана смертью Берендса и всей вакханалией фашизма!…»
Через несколько дней от Хованского в Центр ушло очередное донесение.
«15.9.44. ГРАФУ. В настоящее время в Югославии оккупационные власти контролируют стратегические пункты, шоссейные магистрали. Войска снабжены тяжелой артиллерией, танками, авиацией и численно превосходят НОАЮ. Группа фашистских армий «Ф» насчитывает 200 тысяч солдат. Воинских, казачьих, шюцкоровских и прочих квислинговских частей, включая четников и ванчомихайловцев, 230 тысяч человек. Кроме того, на северо-востоке дислоцировались две дивизии венгерских фашистских войск. Настроение у них подавленное. Народ в любую минуту готов подняться против ненавистного врага. ИВАН».
Прошедшего житья подлейшие черты.
Грибоедов
Берлинский поезд, то и дело спотыкаясь, медленно приполз с опозданием на Силезский вокзал.
Глядя глазами художника в окно на разрушенные дома, церкви, поваленные памятники, Граков с грустью отметил: «Как быстро все уничтожено! Сотни лет строить — один час разрушать… Почему? Какие темные силы в людях?»
На привокзальной площади он спустился в Убан (подземку) — единственное надежное место, куда прятались от бомбежки жители города, проехал несколько остановок и, выйдя, подняв ворот плаща, надвинув на уши кепку, проклиная Майковского и октябрьский дождь, долго шагал в сторону Бритцештрассе.
Шеф русского отдела «Комет» жил в большом громоздком кирпичном доме, окруженном такими же унылыми строениями с приземистыми трубами и высокими крышами, откуда сползал на ущелье улицы густой вонючий черный дым, отчего першило в горле.
Прежде чем отворить дверь, Вадим Майковский посмотрел в глазок, зазвенел цепочкой, щелкнул замком, и наконец массивная фигура хозяина в халате появилась на пороге.
— О, Граков! — сделал приветственный жест: лицо Вадима Семеновича и вся его фигура выражали ожидание, настороженность и даже подозрительность. — Промокли? Раздевайтесь, ставьте сюда свой чемодан. Как съездили? Благополучно? Повидались с Георгиевским?
— Всех видел: и Георгиевского, и Хорвата, и Позэ. — Граков разделся, повесил мокрый макинтош на вешалку, вытащил из внутреннего кармана два конверта и протянул их Майковскому: — Вот письмо от «Мага», а это от Хорвата…
— А кто такой «Маг»?
— «Магом» в НТС зовут Георгиевского, это его кличка — «Михаил Александрович Георгиевский», то есть МАГ.
— О! Немедленно едем на Александерплац к Эбелингу. Сделаем фотографии и просветим, а потом дадим расшифровать. Оставьте свой чемодан у меня, мы вернемся, сегодня вы к Байдалакову не поедете.
Майковский засуетился, вызвал по телефону машину, забегал по просторной квартире, наконец сбросил халат, отворил дверцу шкафа и стал одеваться в офицерскую форму.
В приемной Эбелинга было много народу, однако красивая белокурая девушка-секретарь при виде Майковского понимающе и кокетливо кивнула, тотчас проскользнула за дверь в кабинет шефа и скоро объявила, что Эбелинг их ждет.
Тот в новеньком черном мундире, стоя на ковре у дверей, ожидающе глядел на Гракова.
— Мой гауптштурмфюрер, наш новый сотрудник Александр Граков, великолепно говорит по-немецки, — заискивающе объявил Майковский. — Он выполнил задание, привез письма, их остается расшифровать. Наши подозрения подтверждаются: Байдалаков налаживает связь с Интеллидженс Сервис.
Указав жестом на стулья, Эбелинг прошелся, поскрипывая сапогами, по кабинету, с высоты своего огромного роста поглядывая на Гракова, наконец опустился в кресло спиной к висевшему на стене портрету фюрера.
Граков подробно рассказал о свидании в Земуне с Георгиевским и высказал предположение, что ключом к шифровке писем, по-видимому, является какое-то стихотворение Гумилева из цикла «Серый жемчуг»; подробно описал свою встречу в Братиславе с Хорватом и Позэ. И тут же, вынув блокнот, карикатурно изобразил последних и протянул листок с рисунком Эбелингу.
— Похоже! Вы, оказывается, художник, — похвалил Эбелинг, — но почему вы предлагаете сначала заняться Хорватом?
