Кленов повернул голову. На стволе одного из деревьев белел клочок бумаги, прикрепленный к коре острым сучком. Кленов снял бумажку. На ней большими расползающимися буквами чернильным карандашом по-русски было написано: «В плену я боялся смерти. А сейчас, здесь, на родной земле, понял: лучше смерть, чем предательство. Простите меня и прощайте, товарищи!» На этом короткая записка обрывалась. Ни подписи, ни даты.
Прочитав записку, Кленов тщательно осмотрел дерево, с которого она была снята. Ничего интересного, заслуживающего внимания он как будто не обнаружил. Только один раз зачем-то оглянулся на труп парашютиста и удивленно вскинул плечами.
— Товарищ капитан, разрешите? — спросил Семушкин, снимая с плеча свою «лейку». Капитан кивнул и протянул записку Семушкину. Тот снова прикрепил ее на прежнее место и несколько раз сфотографировал. Отдав записку командиру, Семушкин сфотографировал труп, парашют, а затем, вернувшись назад, сделал несколько снимков с обнаруженных следов, которые Артыбаев обозначил воткнутыми в землю короткими колышками. Фотографируя следы, Семушкин клал возле них небольшую складную линейку, чтобы она запечатлелась на снимке рядом со следом. Так он обычно делал, когда хотел потом, по негативу или по отпечатанному снимку, точнее определить длину следа или какого-нибудь предмета.
— Ну хорошо, — сказал, наконец, Кленов, поворачиваясь к разведчикам. — Не будем терять времени. Этот пусть пока полежит, — он кивнул в сторону трупа, — а мы поглядим дальше. Орехов — на месте, Артыбаев — вперед!
Влажная после дождя земля несколько облегчала поиски. Капитан шел за Артыбаевым. Острый глаз отличного разведчика-следопыта буквально вонзался в землю. Враг петлял, это было очевидно, однако у него был, наверно, определенный маршрут. Он двигался к опушке леса, к проселочной дороге, к обжитым местам. Торопясь, он шагал и по траве, и по песчаным плешинам, ломая ветки, приминая кустики земляники.
Идя за Артыбаевым, Кленов вспомнил найденные перочинный ножик и самодельный свисток. Это сбивало с толку, заставляло строить десятки догадок. А что, если это — только хитрый ход врага, рассчитанный на то, чтобы увести преследователя в сторону? Ведь записка на дереве и труп парашютиста тоже вызывают подозрения…
Солнце стояло высоко в небе. Его лучи пробивались сквозь густую листву. Хотелось пить. Росла усталость после бессонной ночи, длинного пути, напряженных поисков. Кленов поглядел на Артыбаева. Разведчик не заметил этого взгляда. Он шел все той же легкой, крадущейся походкой, иногда припадал к земле, бережно раздвигал траву или опавшие листья и снова шел вперед. Так в молчании все прошли еще около километра. Внезапно Артыбаев остановился. Остановились и остальные. Артыбаев опустился на колени, снова встал, сделал несколько шагов в сторону, вернулся — и так несколько раз подряд. Когда он повернулся к капитану, вид у него был расстроенный и озадаченный.
— Что случилось? — спросил Кленов. Артыбаев недоуменно пожал плечами.
— В чертей не верю, в колдунов не верю, а здесь, товарищ капитан, выходит, что человек шел-шел, потом поднялся и полетел. Следы пропали!
Кленов подошел ближе. В голосе Артыбаева слышалось такое огорчение, что он поспешил успокоить разведчика.
— Ну, куда же он делся? Давай внимательнее везде посмотрим. Не полетел же он, в самом деле.
Но Артыбаев отрицательно покачал головой.
— Я все проверил. — Он несколько секунд помолчал и добавил: — Тут совсем другой человек шел. Большой, тяжелый…
Разведчик продолжал внимательно оглядываться вокруг. Он снова опустился на землю, прополз на коленях некоторое расстояние, потом встал, почистился, не спеша вернулся к командиру и повторил:
— Другой человек проходил. Туда шел, — он кивнул в сторону опушки леса. В словах Артыбаева Кленов уловил неясное еще ему самому подозрение: какая-то неожиданно возникшая, еще смутная догадка волновала разведчика.
— А ну, поглядим… — Кленов тоже опустился на колени начал внимательно исследовать новые следы. Да, они совсем не были похожи на отпечатки тех маленьких, детских следов, которые он видел раньше. Может быть, это следы парашютиста, который сейчас лежит там, в чаще леса? Нет, тот ведь — молоденький, худощавый парень. А здесь, несомненно, проходил грузный человек.
— Измерьте и сфотографируйте, — приказал капитан Семушкину. Младший лейтенант быстро выполнил приказание.
— Ступня — тридцать сантиметров, — доложил он и добавил: — По всей видимости, человек был обут в тяжелые сапоги. Вон как вдавливал каблук да широко ноги расставлял…
Разведчики двинулись дальше. Лес редел. Вскоре сквозь деревья показалась широкая проселочная дорога, а за нею, словно в туманной дымке, виднелись Черенцы. Не доходя до опушки леса, еще скрытые деревьями, разведчики внимательно оглядели дорогу. Проехала машина, оставляя за собой клубящуюся полосу пыли. Пожилая женщина с мешком за плечами шла к деревне. Высоко в небе, направляясь к линии фронта, пролетело звено самолетов.
Дальше идти было некуда, и Кленов повернул назад, к месту, где Орехов дежурил у трупа парашютиста.
— Посидим несколько минут, перекурим — и в штаб, — сказал Кленов. — Отдыхайте, товарищи.
Все расселись на земле и закурили. Семушкин, сняв пилотку, закинул голову и, казалось, наблюдал за легкими пушистыми облачками, проплывавшими в небе над лесом. Артыбаев, подобрав под себя ноги, разгонял рукой табачный дым и прислушивался клееным звукам, шорохам, хрустам. Орехов, насупившись, покручивал усы и незаметно поглядывал на командира. А Кленов, устроившись под большой сосной, продолжал обдумывать и анализировать все, что он обнаружил в лесу.
В лесу было чудесно. Время цветения уже кончилось, пора увядания еще не наступила, и лес в полусонной тишине как бы задремал, ожидая прихода осени. Изредка от ветвей отрывался желтый или багряный лист и, медленно кружась, ложился на землю; срывалась засохшая шишка и, обламывая мелкие сучки, падала в траву. Где-то далеко стучал дятел. Чистый воздух был наполнен запахом хвои, ароматом трав и растений.
Орехов не выдержал молчания и, вздохнув, сказал:
— Хорошо!
— Что хорошо? — не понял Артыбаев.
— Здесь, в лесу. Воздух, тишина… Как будто и войны нет.
— Да, ты прав, — согласился Кленов, с удовольствием вдыхая лесной воздух.
— Очень хорошо. И в степи нашей, в Казахстане, сейчас хорошо, — мечтательно сказал Артыбаев. Он не прочь был поговорить о том, как жилось ему в родных местах; как рос и креп колхоз, в котором он был животноводом. Не прочь был разговориться и Орехов. Но Кленов, позволив себе на минутку отвлечься от дела, снова был мыслями далеко. Он припоминал показания арестованного немецкого парашютиста Грубера, сопоставлял их с событиями в лесу, обдумывал предположения полковника Родина. Кажется, ниточка действительно начинает разматываться. Не упустить бы ее, не сбиться бы в сторону.
У Кленова все более крепла уверенность в том, что обнаруженный в лесу парашютист не застрелился, а был убит.
— Надо искать третьего! — сказал Кленов, вставая. — А пока — домой. Артыбаев, Орехов, труп положите на плащ-палатку, понесем его с собой, в медсанбат.
Повернувшись к Семушкину, капитан добавил:
— Неплохо, чтобы первый парашютист, Грубер, поглядел на этого — второго. Как думаешь?
— Правильно. Думаю, что оба они — из одного гнезда.
Укладывая труп парашютиста на расстеленную плащ-палатку, Орехов вздохнул и проговорил:
— Оказывается, не немец он, а русский. Записку ведь по-нашему написал. Эх, браток! Струсил… Нет того чтобы прийти и обо всем чистосердечно рассказать. Так, мол, и так, грех попутал да фашисты заставили. А он — пулю в лоб…
Капитан, поглядев на разведчиков, медленно сказал:
— Вы правы, товарищ Орехов. Но, может быть, этот парень и не стрелялся.
Орехов удивленно поднял голову.
— Не стрелялся? Тогда как же, товарищ капитан?
Артыбаев, услыхав слова капитана, весь подтянулся, напрягся, а Семушкин негромко кашлянул в кулак. Наблюдая за действиями и выражением лица своего командира, разведчики начинали понимать, что капитан наткнулся на какую-то сложную загадку. Он о ней пока ничего не говорит, но, очевидно, пытается ухватиться за какую-то ниточку. Орехову хотелось задать капитану несколько вопросов, но раньше времени спрашивать не полагается, и Орехов молчал.
— Пока ничего определенного сказать не могу, — продолжил свою мысль Кленов, заметив выжидающие взгляды разведчиков. — Надо еще повозиться. Но мне думается, что записка, которую мы только что сняли с дерева, была написана уже после смерти парашютиста.
— Мне не совсем ясно, — сказал Семушкин.
— А я объясню вам, товарищи, почему я пришел к выводу, что парашютист не застрелился, а был убит. Когда человек стреляется, он подносит оружие вплотную к виску, в результате этого кожа на виске самоубийцы обычно слегка опалена. Это неизбежно. В данном случае, как вы могли заметить сами, этого не произошло. Следовательно, оружие находилось в отдалении от головы.
