После обсуждения строительных вопросов выступает бледнолицый сутулый полковник. Оказывается, это представитель наркомата минометной промышленности. Он особенно заинтересован в скорейшем пуске завода спецпорохов. Эти пороха служат топливом для реактивных снарядов. Нервно взмахивая худыми руками, полковник требует быстрейшего пуска всего комбината и завода спецпорохов в частности.
— Поймите, товарищи, тянуть дальше некуда! — горячился он. — Мы дожили до такой жизни, что с повестки дня временно снимается вопрос о формировании новых дивизионов гвардейских минометов. Дай бог обеспечить реактивными снарядами уже созданные части.
Селивестров хмурится. Ему ясно, что темпераментная речь минометчика в нынешней обстановке никому ничем помочь не может. И без его жарких слов всем присутствующим ясны тяжесть положения и задачи, стоящие перед каждым. «Подстегнуть приехал, поддать пару, — мрачно думает Селивестров. — Тут ведь несознательные бездельники собрались!»
Дубровин с Кардашем тоже хмуры и молчаливы. Оживляются они лишь тогда, когда Батышев просит Селивестрова сообщить о результатах своей деятельности.
Формулировка вопроса не нравится майору, но он не подает виду и немногословно докладывает о том, что формирование подразделения закончено, а затем рассказывает о своих выводах.
— Ого! — иронически усмехается полковник. — Мы ждем готовую продукцию, а тут, оказывается, только-только начинают думать, где искать воду! Здорово! Обрадую я в Москве…
Селивестров оставляет реплику без ответа.
— Речь, достойная гидрогеолога, — после недолгого молчания внушительно произносит Батышев. — Вода — не сообщение. Нас же интересует вещь конкретная — действительная пресная вода. Когда, где и в каком количестве она будет?
Селивестров напрягается.
— Меня это тоже интересует.
— Говорите конкретно.
— Рано.
— Это как понимать?
— Буквально. — Селивестров отчетливо видит, как в выпуклых зеленых глазах Батышева закипает гнев.
— Вы дипломатические штучки бросьте, майор. Нас интересует срок, количество, место.
— Рано говорить об этом, — внешне спокойно повторяет Селивестров. — Еще не время.
— А когда придет это время? — Батышев подымается со стула. — Это вы можете сказать?
— И этого не могу.
— Вот так солдатский разговор! — Батышев возмущенно разводит руками.
— Да, я солдат. Поэтому пальцем в небо тыкать и не желаю, и не умею.
— Зато сумели в Белоруссии на армейских складах оставить немцам тысячи вагонов боеприпасов! — взрывается Батышев.
— Глеб Матвеевич… — укоризненно качает головой Кардаш.
— Что Глеб Матвеевич?.. — дергает плечами Батышев. — Вы же сами требуете: дай для снарядов и бомб взрывчатку, дайте промышленности пироксилиновые, нитроглицериновые, вискозные и специальные пороха! А я вам что? Палец в небо?! — директор говорит вроде бы Кардашу, а сам смотрит на Селивестрова.
Майор невозмутимо выдерживает его гневный взгляд.
— Хватит! — Дубровин стукает пухлым кулаком по столу, тяжело поднимается. — Без истерик. Петр Христофорович прав, — негромко говорит он, кивнув Батышеву, чтобы садился.
Директор покорно опускается на стул.
— В самом деле, слишком рано требовать от гидрогеологов конкретный план дальнейшего ведения работ, — по-прежнему тихо и бесстрастно продолжает Дубровин. — В таком деле пара недель — не срок.
— Безусловно, — произносит очнувшийся от своей отрешенности Купревич.
Селивестров остается внешне бесстрастным, а сам недоумевает. Ему понятна озабоченность директора, которому позарез нужна вода, но почему Батышев вдруг невзлюбил его — майор понять не может.
Селивестров недалек от истины. Он в самом деле не понравился директору с первого взгляда. Еще на вокзале, увидев рядом с Купревичем высоченного, бравого майора, Батышев сразу почувствовал смутное раздражение. Подобных породистых молодчиков он навидался на своем веку. Такие обычно околачиваются при высших штабах в должностях начальника почетного караула, ответственного дежурного, ассистента при знамени… Вымуштрованные бездельники, которых держат для «представительности», для смотров. Привыкший верить своему цепкому, наметанному глазу, Батышев именно так и подумал тогда о приехавшем с Купревичем майоре. Конечно, болтался в былые довоенные годы при каком-нибудь штабе, а теперь, когда парадные времена кончились, сумел выпроситься на должность командира безопасного тылового подразделения. А у самого Батышева оба сына на фронте, и от одного уже пять месяцев ни слуху ни духу, зять — муж дочери — лежит в госпитале без обеих ног…
Правда, Купревич на днях обронил вскользь, что Селивестров когда-то действительно был известным гидрогеологом. Ну и что из того? «Когда-то» — ничего не значит. Такому здоровенному битюгу в теперешние времена место не в тылу, а на войне.
Селивестров покидает заводоуправление химкомбината, когда улицы притихшей Песчанки прочно укутаны волглой весенней темнотой. Рядом, старчески шаркая подошвами, идет Купревич. Майора подмывает расспросить о неприятностях, которые сделали особоуполномоченного столь молчаливым, но первому начинать разговор не хочется, и он тоже отмалчивается. Так, не проронив ни слова, подходят к стоянке машин. Пожимают друг другу руки. Только сейчас Купревич вдруг подает голос. Спрашивает неожиданно:
— Петр Христофорович, вам скоро сорок?
— Да. А что? — удивляется Селивестров.
— Почему вы до сих пор не женаты?
— Я? Гм… Право, не знаю… А что?
— Так… Почему-то подумалось…
— У вас что-нибудь случилось? — догадывается Селивестров.
— Да нет… Ничего. Я так… — бормочет Купревич и распахивает дверку «эмки». — До свидания, Петр Христофорович. Я к вам на днях заеду.
— Милости прошу! — откликается Селивестров, втискиваясь под брезентовый тент низкого «виллиса», — ему нехорошо, он ясно различил в глухом голосе поникшего Купревича нотки безысходного горя.
Шофер включает фары и с места дает полный газ.
Мало утешительного ожидает Селивестрова и дома. Только что приехавший из Зауральска Бурлацкий зол и голоден. Он передает майору пачку бланков с химанализами воды, отобранной из колодцев, и с жадностью набрасывается на остывший ужин.
— Та-ак… Анализы — один дряннее другого, — констатирует Селивестров, быстро просмотрев бланки. — Черт возьми, никакого просвета не видно. А надо что-то решать!
— Да, надо, — соглашается Бурлацкий.
— Ну, а у тебя как дела?
— Тоже просвета не видно! — Бурлацкий сердито втыкает ложку в загустевшую холодную кашу. — Произвели эксгумацию. Студеница действительно скончался от сердечного приступа. Был выпивши. Это установлено точно.
— Насчет второго что-нибудь прояснилось?
— Нет. Загадочная фигура. Еще раз заезжал в трест и к Марфе Ниловне. Результат тот же. Этакий непримечательный тип в черном полушубке.
— Что, и Марфа Ниловна ничего особенного не приметила?
— Нет. Говорит, что приходил как-то раз со Студеницей незнакомый человек в черном полушубке. Посидели и ушли.
— Что же они делали? Просто сидели?
— По ее выражению, выхлестали бутылку чего-то спиртного и отправились на вокзал, — усмехается Бурлацкий. — Это было в ноябре.
— На вокзал? — Селивестров вскакивает с койки. — Значит, не исключено, что этот, второй, уже числился в штате отряда! Не исключено, что они поехали вместе!
— Не исключено, — соглашается Бурлацкий, отправляя в рот большой ком каши.
Селивестров возбужденно расхаживает по комнате, привычно трет кулаком подбородок. Останавливается.
— Послушай… Зачем ему брать обязательно кого-то из инженерно-технических работников? А если Студеница просто-напросто пригласил кого-нибудь из рабочих, из буровиков, у которого грамотешки побольше, почерк получше?..
Бурлацкий отставляет котелок в сторону, с интересом смотрит на майора.
— Пожалуй, это мысль! Надо поднять все приказы по формированию Песчанского отряда.
— И побеседовать с буровиками, — добавляет Селивестров. — Собрать что-то вроде собрания бывших сотрудников отряда и выяснить все подробности личной жизни и смерти Студеницы. Он же жил и работал у них на глазах. Они знают о нем в сто раз больше, нежели достопочтенная сестрица…
Несмотря на усталость, Селивестров долго не может заснуть. Он ворочается под одеялом, то и дело закуривает. У противоположной стены тихо посапывает Бурлацкий. Он уснул, едва голова коснулась подушки, и сразу превратился из старшего лейтенанта-чекиста в белобрысого мальчишку, избившего за день ноги на футбольном поле. Таким, по крайней мере, спящий Бурлацкий всегда кажется Селивестрову. Младших братьев у майора не было, детей — тоже, потому воображение у него скудное, все представления о мальчишках неизменно ассоциируются с футбольным мячом, а о девчонках — с куклами.
