Землемер постоял еще минут пять и хотел уже вернуться в палатку, как вдруг в лесу раздался выстрел и жалобный человеческий крик. Кандауров, Миша и все остальные бросились в лес и вскоре увидели Гжибу, который нес что-то на руках.
— Девчонка, — сказал Гжиба глухо. — Увязалась-таки, а! — Он подтолкнул ее к костру. — Ну, испужалась, глупая? Да ты не дрожи: я же вверх стрелял.
Настя глядела затравленным зверьком, но не плакала.
— Вот видите, не хотела у Пелагеи Семеновны остаться, — взволнованно сказал Миша, — убежала за нами в лес!
— Что с ней делать теперь? — спросил Петр.
Землемер помедлил, подумал.
— Пускай с нами идет. Не бросать же ее в тайге!
На следующий день к вечеру отряд достиг Долгоозерного. Для бивуака была выбрана большая поляна на склоне сошки, в самом центре участка. Это было веселое, сухое и тихое место, высокие деревья защищали поляну от северного ветра, а с южного края ее открывался чудесный вид на сопки и тайгу. Палатку разбили на берегу горячего источника, который разлился, образовав небольшой пруд. Видимо, источник вытекал глубоко из-под земли. В холодные дни над ним поднимался пар.
С утра приступили к отводу участка. За четыре дня обошли его границы, поставили межевые столбы, началась съемка. Первые два дня стояли теплые, на третий ударил мороз. Быстрее начал осыпаться пышный, праздничный наряд тайги. Но зато рабочим не докучали теперь тучи комаров, надоедливая мошкара, алые оводы. Палящий зной не валил с ног, не лишал аппетита — все были здоровы, веселы. Только Гжиба поглядывал на всех так, словно был чем-то недоволен. С особым рвением работал Петр. Ему нравился именно тот участок, который они теперь отводили. Петр решил закрепить его за своей артелью и по вечерам у костра подолгу толковал с землемером, советовался со всеми и составлял письмо домой, в Донбасс, с описанием Долгоозерного.
Настя пыталась помогать Фоме, но тот очень ревниво относился к своим обязанностям кашевара.
— Ладно, ладно, — говорил он, — иди лучше гуляй, без сопливых обойдемся…
Мишу не покидало все это время ощущение нависшей над ними опасности. И как это Гжиба сумел опутать землемера? Почему Владимир Николаевич нанял именно его?
Миша замечал, что землемер несколько раз уже пытался вызвать охотника на откровенный разговор. Но тот отмалчивался. Видно было по поведению Гжибы, что в нем нарастает глухое раздражение.
Поужинав еще до захода солнца и захватив дробовик, землемер отправился на охоту. С ним пошла Настя.
Эта молчаливая, задумчивая девочка сразу как-то привязалась к Кандаурову. Может быть, была благодарна ему за то, что не прогнал из отряда и всегда был ровен, ласков с ней.
Вскоре землемеру удалось убить фазана. Подстреленная птица упала на землю, скользя среди веток и сбивая сухие листья.
Кандауров с удовлетворением взвесил добычу на руке. Начало было удачным. Теперь в нем пробудился охотничий азарт.
Кандауров осторожно шел по тайге, тихой и светлой в этот предвечерний час. Рядом так же бесшумно скользила Настя, посматривая время от времени на землемера внимательным, изучающим взглядом. Путникам встретился замерзший ручеек. Недавние морозы прочно сковали его.
Землемер пошел по прозрачному льду, как по узкой извилистой тропинке.
Ручеек иногда пропадал, прячась под выползшими на землю, растопыренными, как птичья лапа, корневищами дубов. Землемер осторожно обходил их и снова ступал на лед. Подо льдом просвечивали разноцветные камешки. Кандауров долго шел так и, наконец, попал в совершенно незнакомую часть тайги. Ручеек исчез.
— Досадно, — оказал землемер, оборачиваясь к Насте. — Хотел проследить, куда же он впадает. Впрочем, наверно, стекает в ту лощину, — он указал рукой вниз, на дно крутого, густо поросшего кустарником оврага. — Отыскать ручей не так уж трудно. Давай отыщем его, хочешь?
Девочка посмотрела на Кандаурова и ничего не ответила. На лицо ее как будто легла тень.
— Ты что? — спросил землемер. — Устала?
Настя отрицательно покачала головой.
— Или, может быть, не знаешь, что каждая дорога к жилью приводит, а каждый ручеек в речку впадает? — с ласковой настойчивостью расспрашивал девочку Кандауров. — Ты училась в школе?
— Два года, — отрывисто сказала Настя.
— Хочешь, устроим так, что эту зиму ты будешь учиться? — предложил Кандауров. — И не только эту, а много-много зим…
Настя подняла голову и посмотрела на землемера так, будто раздумывала, шутят с ней или же говорят серьезно.
— Ну, так как же, спустимся в овраг и попробуем пройти вдоль ручья? — предложил землемер.
Настя отрицательно покачала головой. На лице ее теперь было ясно заметно беспокойство.
— Туда нельзя, — сказала она. — Почему?
— Нельзя в ту сторону, ну, нельзя, — твердила девочка, потупив глаза, — я знаю…
— Что ты знаешь?
— Там плохое место — Мерзлая падь.
— Чем же плохое?
— Плохое! — с особым значением повторила девочка. Глаза ее потемнели, губы упрямо сжались. — Не могу объяснить, очень плохое. Ах, плохое! — сказал Кандауров таким тоном, как будто только сейчас до него дошло значение этого слова. — Если плохое, не будем туда ходить.
Он сел на пень и стал разжигать трубку. Девочка опустилась рядом на землю, устланную толстым, мягким ковром из опавшей листвы. Опершись острым подбородком на смуглую ладонь, Настя подняла глаза к верхушкам сосен, отчего лицо ее приняло мечтательное выражение.
— Миша говорил: придет такое время, что не останется ни одного, который бы голодал… — прошептала Настя. — И сирот, говорит, не будет… У кого умерли отец и мать, о тех будут заботиться самые известные и добрые люди.
Кандауров посмотрел на девочку и задумчиво кивнул. Правильно говорит Миша. Так это и будет.
— Хорошо здесь, — со смущенным видом, как бы
признаваясь в своей слабости, сказала Настя. — Здесь всякие мысли приходят.
— Любишь это место? — удивился землемер. — Значит, оно тебе знакомо?
— Угу, — подтвердила Настя. — Мы здесь охотились и рыбу ловили. Там, за лесом, озеро. — Девочка задумалась, глядя вдаль.
Перед ними расстилалась земля, желтая от опавших листьев и полосатая от длинных вечерних теней. Метнулась с дерева юркая белка, побежала по земле. Она вспыхивала, словно охваченная огнем, выбегая на солнце, и гасла, попадая в тень. Так она и скользила через полянку, вспыхивая и угасая, и вот нырнула за корявый красный пень. И стволы берез были красные, и небо пылало. Закат.
— Я Потому и убежала к вам. Учиться хочу, — сказала вдруг Настя.
— Знаю. Ну что ж, будешь учиться.
Кандауров, прищурив глаза, рассматривал приплюснутое солнце, исчезающее за лесом.
— Ну, будет, — сказал он таким тоном, будто упрекал себя в чем-то. — Пора идти!
Оглянувшись на Настю, Кандауров свистнул по-фазаньему.
— Я тоже умею так, — сказала девочка и, вытянув губы, в точности воспроизвела тот же звук.
Они пустились в обратный путь.
Острым взглядом таежницы Настя приметила легкие следы на земле.
— Рысь, — сказала она радостно. — Видите, рысь, — повторила она, подбегая к кривой березке и впиваясь глазами в кору дерева, пересеченную глубокими царапинами. — Вот какая рысь, — Настя показала ее рост.
Прошли еще несколько шагов.
— Бёрд! — воскликнула Настя, заметив на ветке дуба синицу.
Землемер остановился.
— Бёрд? Вот как! А кто тебя научил этому слову?
Настя посмотрела на него и ничего не ответила.
По дороге Кандауров настойчиво расспрашивал девочку о Ли-Фу, о Гжибе, о ее прежней жизни. На некоторые вопросы она отвечала, другие оставляла без ответа, только качала головой.
За полкилометра до лагеря Кандауров увидел Мишу, который бежал навстречу, прижав локти к бокам. Это была его вечерняя прогулка. Миша приблизился к землемеру и сказал, покосившись на Настю:
— Вот вы где! А знаете, Гжиба что-то замышляет. Увидите, натворит он дел!
Землемер выколотил трубку о твердый, как камень, пень и взглянул на небо. Над соснами теснились тучи.
— Ладно, в лагере поговорим, — сказал он, пряча трубку в карман.
Я знаю, вы боитесь Гжибы, — воскликнула Настя, — а я не боюсь! Он, правда, страшный… Он человека убил.
Миша вздрогнул и повернулся к Насте.
— Человека? За что же?
— Этот человек ногами на него затопал, а Гжиба схватил табуретку и ударил его, а потом в тайгу ушел.
— Вот видите, Владимир Николаевич, — возмутился Миша, — для него это пустое дело: взял и убил человека ни за что. И ничего ему не было? — снова обратился Миша к девочке.
— Нет. Он сразу в тайгу ушел. А потом вернулся. Только избу его спалили-
