– Все, хватит об этом, – отрезал Заметалин, – мне, конечно, нравятся твои грандиозные планы и твоя забота об Антоне Павловиче, но одно дело – пьяные собачки, и совсем другое – пьяный грузовик. И фантазии в голове у захмелевшего медведя куда больше, чем в твоей. Уж поверь мне на слово.
– Послушайте, мальчики, – послышался капризный голосок Изольды, – ну что вы все о работе и о работе? Нашли время. И, главное, место, – справедливо заметила она. – Пойдемте лучше потанцуем. Вольдемар, ты меня пригласишь?
Иллюзионист нехотя глянул на свою ассистентку, зато с готовностью поднялся Заметалин. Вот с кем с кем, а с ним танцевать Изольде хотелось меньше всего. От неприятной ситуации ее спас звонок на мобильный телефон. Звонила мама.
– Извините, Константин, как-нибудь в другой раз. – Она категорично выставила вперед ладонь и отошла чуть подальше от столика и громыхающего оркестра.
Отделавшись от родительницы короткими «нет», «да», «все хорошо», «устроилась прекрасно» и «кормят замечательно», Изольда сунула телефон в сумочку и, глянув на покинутый столик, увидела, что дрессировщик склонился поближе к Жозеффи и по-заговорщицки что-то ему шепчет. Секретностью, впрочем, здесь и не пахло. Мужчины сидели друг против друга, небольшой наклон над столом не слишком их сблизил, и чтобы расслышать собеседника, им приходилось говорить настолько громко, что в паузах музыкальных гоцаний Изольда вполне отчетливо различала обрывки фраз.
– …в этом ресторане попробовать? – это ее патрон Жозеффи.
– …не договаривались… – пренеприятный тип Заметалин, – …я за твои деньги покупаю и перевожу… не мое дело…
– …все время я? – От возмущения Вольдемар даже обронил бокал. Правда, пустой.
– …что ты – обаятельный…
В душе Изольды снова заерзал червячок сомнений: речь явно не о шампанском. И не о медведице – уж ее-то не надо было закупать и перевозить. Тогда о чем? Непонятные полунамеки и тайные перешептывания мужчин немного беспокоили ассистентку иллюзиониста, но захмелевшая голова соображала медленно, мысли то и дело петляли, перескакивая, словно белка, с одного на другое, а торчать в нескольких метрах от столика и открыто пялиться на собеседников было нетактично. Утро вечера мудренее, решила Изольда и вернулась в компанию уже изрядно подвыпивших мужчин.
Оставшись в одиночестве, Александр не долго переживал свою неудачу. Покорить в первый же вечер женщину, сверх всякой меры избалованную мужским вниманием, – дело весьма непростое, и кавалерийским наскоком такую задачу не решить. Тут, и Оршанский это прекрасно понимал, потребуется длительная, хорошо продуманная осада. Другой вопрос – будет ли у него для этого время? Он ведь, в конце концов, не на отдых сюда приехал, а на работу, с которой, между прочим, его могут отозвать в любое время. В его командировочном удостоверении срок пребывания указан не был.
А спустя всего каких-то пять минут после ухода Вероники Александр и вовсе почувствовал себя почти счастливым человеком. Баланс был явно в его пользу.
Первое: идти в ресторан, чтобы там битых два часа читать стихи, угождать, восхвалять и, вообще, извиваться, будто угорь на сковородке, и все это только для того, чтобы надеяться, что в очень отдаленной перспективе он получит свои пятнадцать минут удовольствия… Второе: Оршанский не мог припомнить, когда ему удавалось вот так посидеть вечером, одному, в ресторане, в свое удовольствие… Просто заскочить для того, чтобы на скорую руку пообедать – это одно. Банкеты, свадьбы-юбилеи, друзья-подруги – это другое. А вот так – молча, без натужных тостов, шуток и речей, без перекура после третьей, без пошлых анекдотов – после пятой, а тихо, в свое удовольствие, в отдельной кабинке – это совсем другая песня. И третьим, что согревало душу журналиста, словно терпкая «Коммандора», было то обстоятельство, что, послушав достаточно разговоров троицы за стеной, Александр сделал вывод, что из всех артистов, с кем он уже имел честь столкнуться в той или иной мере, к этой троице стоило присмотреться особо. И сделать это можно было только через Изольду.
Дрессировщик, собственно, как и Оршанский, был бы не прочь перевести свои отношения с прекрасной блондинкой в более интимную плоскость. Изольда же, в свою очередь, относится к Косте-укротителю со скрытой неприязнью, влюбленно, с юношеским благоговением, смотрит в рот своему Жозеффи, получая в ответ лишь слабые знаки расположения. Одним словом, вклиниться в этот классический треугольник ему, матерому женскодаву, будет не так уж и сложно: поддакнуть, похвалить, где-то позволить поплакаться в жилетку, вовремя шепнуть ласковое ободряющее слово… Этой техникой Александр владел в совершенстве. А уж через девушку надо будет выходить на этих подозрительных типов. С такими руками и аппаратурой, как у этого иллюзиониста, не только любой секрет через границу перетащишь, а и небольшую ракету запросто спрятать можно.
Однако возвращаться назад Оршанский не спешил, справедливо рассудив, что окончательные выяснения отношений у подвыпившей сегодня троицы еще впереди. Кто с кем разделит ложе, если такое вдруг произойдет, а кто будет окончательно отвергнут навсегда – этот вопрос еще предстояло узнать. Поэтому расставаться с троицей Александр не спешил и, дождавшись, когда его соседи за ширмой наконец напились-наелись, двинулся за ними, стараясь оставаться незамеченным. Сделать это было легко. Несмотря на довольно поздний час, на ночной прохладный променад вывалила довольно густая толпа народа, в том числе и не совсем трезвого. По улицам от одного ресторана до другого перекатывалась многоязыкая разноголосица, мелькали японцы, арабы, редкая темнокожая братия, проститутки всех мастей и полов. Туристы знакомились, цокали языком, общались, зачастую применяя только один известный всем язык – размахивание руками, фотографировались, отпугивая ночных обитателей неба яркими всполохами фотовспышек. Молодые парочки стыдливо уединялись в почти черную тень маслин и цитрусовых деревьев, пожилые англичанки бодро отплясывали феерический танец прямо под окнами какого-то ресторанчика, а шебутные славяне громко и совершенно не стесняясь в выражениях подыскивали новые словосочетания, чтобы наиболее красочно описать прелести этого прекрасного средиземноморского курорта.
Беззаботно болтая о всяких вздорных пустяках, троица в сопровождении Оршанского медленно дефилировала в сторону цирка.
На площадке, которую, судя по всему, из года в год отводили именно для этих целей, местные рабочие уже успели возвести полотняный купол цирка шапито. Во многих жилых трейлерах горел свет, из некоторых доносились песни, кто-то с задушевной, всеобъемлющей русской тоской нежно перебирал гитарные струны, провозглашая:
Поговори хоть ты со мной,
Гитара семиструнная…
Вся душа полна тоской,
А ночь такая лунная…
Правильно: чем артисты российского цирка отличаются от просто российского артиста или от русского человека? Приезд – это повод и святое дело. А ночь и в самом деле была такой светлой и лунной, что любовь, вперемежку с тоской, просто фонтанировала через край.
Любезно распрощавшись с дрессировщиком, Изольда и Вольдемар неспешно направились к своему временному жилищу.
– Знаешь что, – донеслось до Александра, который, до рвоты насладившись дружеской идиллией, уже собирался составить компанию своему позабытому в одиночестве клоуну, – я, конечно, для тебя не авторитет, но твоя дружба с Заметалиным – это просто неуважение ко мне. Прошу меня от этого избавить.
«Однако! – подумал Оршанский и спрятал обратно в карман сигареты и зажигалку. – Все самое интересное, оказывается, впереди!»
– Послушай, ты мне еще не жена, – раздраженно откликнулся на реплику Изольды иллюзионист, – а уже начинаешь выдвигать условия? Или ты думаешь, что если я тебя распиливаю на арене, то ты имеешь право пилить меня в остальное время? – Жозеффи попытался отшутиться, но ассистентка была настроена на решительное объяснение.
– От того, жена я тебе или просто помощница, аморальность этого типа не станет меньше, – менторским тоном произнесла Изольда.
– Это ты про то, что Костя хочет сдать медведицу на мясо? – снова попытался забалагурить свою пассию Вольдемар. – Так это же шутка.
– Володя, выбирай: или он, или я.
«Вот те на, – подумал притаившийся неподалеку Оршанский, – а с виду так и не скажешь, что их отношения настолько серьезны. Да и девчушка-то – палец в рот не клади…»
– Вот что, Гальчевская, – теперь стальные нотки зазвучали в словах иллюзиониста, – цирк – это не Большой театр. Цирк – это одна большая семья. Любишь ты своих коллег – не любишь ли, это – семья. Запомни это слово. И если в театре из-за сплетен и интриг тебя в крайнем случае просто снимут с роли или переведут во второй состав, то здесь можно и с трапеции «случайно» сорваться. Или поди, вон, накорми Антона Павловича бифштексом, и завтра любимая медведица Заметалина без зазрения совести позавтракает своим же лучшим и единственным другом, господином дрессировщиком. Можно и в нашем ящике слегка похимичить, а послезавтра я живо разделаю тебя бензопилой под орех. Так что давай-ка играть по принятым правилам, – сухо закончил отчитывать свою нерадивую ассистентку Вольдемар и стал ковыряться в замке.
