В буфете торговали бутылочным пивом, интересующиеся никелем едва ли не в полном составе направились туда, и тут Леденев потерял инженера Кравченко из вида. Прямо удивительно: был человек — и пропал.
Он с сомнением посмотрел на очередь в буфете, на занятые столики, и тут его окликнули:
— Юрий Алексеевич!
Это был Исидор Матвеевич, сторож со спасательной станции, дед Еремей, создатель «бормотушки». На нем был вполне приличный костюм и рубашка в полоску, без галстука, застегнутая доверху. Исидор Матвеевич сидел за столом, где стояло с полдюжины непочатых бутылок и столько же опорожненных, — сидел за столом один и рукой подзывал Леденева.
— Прошу ко мне, — сказал Исидор Матвеевич, когда Леденев приблизился. — Негоже вам в толпе тискаться, а мне пива еще поднесут, угощайтесь пока, вот и стакан чистый.
Юрий Алексеевич, несколько удивленный свежим видом старика и его присутствием во Дворце культуры, присел на стул.
— По какому случаю праздник, Исидор Матвеевич? И не есть ли это измена «бормотушке»?
— Никак нет, Юрий Алексеевич. Пиво идет по особь-статье. А пришел я сюда согласно своим правилам: раз в неделю на одетых людей глянуть, чтоб не одичать вконец среди пляжных голяков. Обычное сегодня мое правило. А пиво вы пейте.
— Спасибо, — сказал Леденев и наполнил стакан. — Пиво я люблю. Угощение за мной. Я ведь еще и за знакомство с «бормотушкой» отблагодарить вас должен.
— Стоит ли об этом говорить? Для хорошего человека мне ничего не жалко.
— А как вы различаете их, Исидор Матвеевич, плохих и хороших?
— Это простое дело. По глазам.
Леденев вдруг увидел, что в буфет вошел Кравченко и еще один человек, который что-то горячо втолковывал инженеру. Тот слушал его внимательно, медленно водил головой по залу, то ли место искал свободное, то ли увидеть кого хотел.
Потом Леденев и сам не мог объяснить себе, почему он задал деду Еремею вопрос именно в этот момент, хотя Корда и относил это за счет закрепившихся в определенной комбинации внешних и внутренних связей, соответствующего настроя психики, словом, вполне научно раскладывал все по полочкам.
Но вопрос был задан Юрием Алексеевичем именно в том миг, когда в буфете появились эти двое.
— Интересно, — сказал Леденев, — а по незнакомым, впервые увиденным глазам, Исидор Матвеевич, вы можете определить сущность человека?
Дед Еремей кивнул и поднес стакан ко рту.
— Видите этих двоих? — показал глазами Леденев на Кравченко и его спутника. — Хорошие они или плохие?
Рука Исидора Матвеевича, державшая стакан с пивом, чуть дрогнула. Дед Еремей медленно опустил стакан на стол и быстро глянул на Леденева.
Юрий Алексеевич с любопытством смотрел на старика.
— Который из них вас интересует, начальник? — спросил Исидор Матвеевич.
— Худощавый, тот, что впереди.
— А, лектор… С этим проще. Я ведь его сегодня слушал. Этот человек — большая умница. Но характером слаб, твердости в нем мало, мягкотел он характером, а вообще — добрый.
— Вы и никелем интересуетесь? — спросил Леденев.
— Случайно, — равнодушно ответил дед Еремей. — Буфет был закрыт, вот и зашел в зал, убить время.
— А что про второго скажете?
— А он спиной ко мне стоит. И потом, дорогой начальник, за такие фокусы в цирке деньги берут, а вы вот задарма хотите. Хватит с вас и пива бесплатного.
Старик зло сощурился и пристально смотрел на Леденева.
— Возьмите за пиво, — сказал Юрий Алексеевич, доставая деньги.
«Зачем я связался с ним, с этим пропойцей?» — подумал он и внутренне улыбнулся, потому как вдруг получил второй сигнал за последний вечер.
Старик неожиданно рассмеялся.
— Вот я и подловил вас, Юрий Алексеевич, — сказал он. — Ведь сказал нарочно, чтоб на вас поглядеть и еще раз убедиться. Нет, не ошибся, доброй вы души человек, и работа на вас не повлияла. А деньги спрячьте. Напоите меня пивом в следующий раз. Вы ж теперь наш постоянный житель, трубежанин. Пейте, пейте еще.
— Ну, спасибо, — сказал Леденев, краем глаз продолжая следить за Кравченко и его спутником, которые уселись за столик в другом ряду. К ним тотчас же подошла женщина в переднике, ее Леденев до того в зале не видел.
Вскоре и за тем столом, где сидели эти двое, появилось пиво.
— Пойду, — сказал Леденев, поднимаясь. — Спасибо, что приветили, Исидор Матвеевич.
— Пустяшное дело. Вы ко мне, ко мне забегайте. Для вас особую питьевину сооружу, приходите.
Леденев пересек фойе и вошел в мужскую комнату. Когда он стоял у писсуара, к соседнему подошел Володя Кирюшин.
— Вы видели в буфете Кравченко и того, кто с ним? — негромко спросил Юрий Алексеевич, не глядя на помощника.
— Видел.
— Ты давай — за инженером, а напарник твой — за тем. Доклад по телефону, в гостиницу. Я буду часа через полтора. Того, второго знаешь?
— Знаю, — ответил Кирюшин.
— Скажите, Михаил Петрович, вы, действительно, настолько любили покойную Марину Бойко, что готовы были оставить жену и двоих детей?
Инженер Травин тяжело вздохнул, приподнялся в кресле, куда усадил его начавший допрос Корда, и вытер лоб смятым уже платком.
— Я не понимаю, — сказал он, — мне неизвестно, имеете ли вы право задавать такие вопросы, тем более, их задают мне уже не первый раз.
— Кто вас еще спрашивал?
— Ваш коллега, который присутствует сейчас здесь.
Инженер Травин кивнул на Леденева, устроившегося в кабинете начальника трубежской милиции, который уступил ему Корда для проведения допроса.
— Было такое, — сказал Леденев. — Спрашивал.
— Хорошо, — глухим голосом произнес Травин. — Да, я любил эту женщину и был готов оставить семью ради нее.
Наступило молчание.
— Нет, — сказал инженер, — не так выразился. Оставить жену — это да. Детей оставлять я не собирался.
— Жена знала о ваших намерениях? — спросил Корда.
— Я хотел ей сказать, но Марина запретила мне. Марина не хотела причинять боль другой женщине. Это был необыкновенный, святой человек!
Неподдельная глубокая скорбь прозвучала в голосе Травина. Леденев и Корда переглянулись.
— Вы, конечно, думали и о судьбе детей, — сказал Юрий Алексеевич, — когда принимали решение о союзе с Мариной Бойко?
— Думал, — ответил Травин, — я хотел их взять с собой.
— А жена ваша согласилась бы на это? — задал вопрос Корда.
— Нет, — глухо проговорил инженер и опустил голову.
— Скажите, — спросил Юрий Алексеевич, — в каких спектаклях и какие роли вы играли в народном театре?
Михаил Петрович поднял голову и слабо улыбнулся.
— Был я и Отелло, и Сирано де Бержераком, и дядей Ваней, и Бароном… Кем я только не был!
— Бойко ставила классиков или не отказывалась и от современной темы?
— В нашем репертуаре было десять спектаклей. Шесть из них — классика, четыре пьесы — современные. За неделю до моего отъезда в командировку у нас начался застольный период репетиции пьесы «Сталевары». Марина предложила свое прочтение этой вещи, она хотела вынести спектакль в цехи комбината, превратить в сцену само производство. Мы все загорелись ее идеей… я возвращался из командировки с нетерпением, кое-что придумал, торопился поделиться мыслями с Мариной…
— Спектакль в цехе — это интересно, — сказал Леденев. — Видимо, ваш режиссер был человеком с выдумкой.
— Если бы вы ее знали, — горестно вздохнул Травин. — Какая нелепая игра случая!
— Скажите, Михаил Петрович, — спросил Корда, — где вы встречались с Мариной Бойко?
Инженер заметно смутился.
— В каком смысле? — проговорил он, запинаясь.
— В самом прямом. В каких местах вы виделись с нею?
— Во Дворце культуры, на репетициях. Дома я у нее бывал. За город ездили. Ну и у общих друзей встречались…
— А на комбинате?
— Марина часто бывала в цехах, она всегда говорила, что должна знать тех, для кого работает. Виделись мы с нею и на комбинате.
— И к вам она заходила? — спросил Юрий Алексеевич.
— Ко мне домой? — воскликнул Травин.
— Нет, зачем же, — сказал Алексей Николаевич. — В лабораторию.
— В нашу лабораторию с обычным пропуском не попадешь, — проговорил, успокаиваясь, Михаил Петрович. — Да и чего ей там делать?
— Хорошо, — сказал Корда. — Благодарю вас, Михаил Петрович.
Он повернулся к Леденеву.
— Хотите спросить еще что-нибудь?
— Нет, достаточно, — ответил Юрий Алексеевич.
— Тогда вы свободны, товарищ Травин.
Инженер Травин вышел.
— Ну, — сказал Корда, — как он тебе показался?
— Сложное впечатление… За сорок ему?
— Да, сорок пять.
— Бывает, что и сильные духом мужчины теряют голову в таких ситуациях…
— Я тебя понял, Юрий Алексеевич.
