class="p1">— Так вот, этот джентльмен решил, что его в очередной раз проверяет служба внутренней безопасности посольства. И, естественно, отказался принять послание русского.
— Ну, попытка, согласитесь, сомнительная… — побарабанил пальцами по столу Малкольм. — Как и сама версия о серьезном поиске контактов. Слишком уж непрофессионально подставлялся этот «посольский подкидыш».
— Именно так этот инцидент и следовало бы воспринимать, сэр, если бы не одно обстоятельство.
— Кстати, я припоминаю, что кое-что слышал об этой истории от «посольских», хотя обычно о подобных проколах они стараются не распространяться. Впрочем, на этом наш русский коллега не успокоился, так ведь?
— В том-то и дело, сэр, наш «посольский подкидыш», как вы изволили выразиться, явно не успокоился. Вскоре последовала вторая попытка установления контакта, в ходе которой Пеньковскому все же удалось передать свое письмо в посольство. Как ни странно, проделал русский эту операцию до предела рисково. Он попросту вручил послание одному из завсегдатаев Американского клуба, который был накоротке со вторым секретарем посольства. Причем вручил, едва познакомившись с этим американцем.
— Все-таки любят русские время от времени крутануть наганный барабан судьбы на своей «русской рулетке», — вальяжно развел руками полковник.
— Или же положиться на перст судьбы, не забывая при этом о тонком психологическом расчете.
— Человек, который информировал меня о первой попытке, сказал, что речь одет о каком-то странном русском типе из Иностранного отдела Управления внешних сношений. И только вчера я убедился, что этим «странным типом» оказался наш нынешний подопечный, полковник Пеньковский.
— Увы, теперь он подопечный Сикрет интеллидежнс сервис, а не наш. По простоте своей душевной второй секретарь посольства тут же переправил это письмо советского полковника вместе с двумя десятками всевозможных материалов, переданных русскими диссидентами, дипломатической почтой в Париж.
— Вы, очевидно, имели в виду Лондон. Однако звучит ваша версия неправдоподобно.
— Потому что письмо Пеньковского в самом деле ушло Париж.
— Париж — это хорошо. С удовольствием поменялся бы с тамошним атташе. Стоп, а при чем здесь Париж?
— Потому что, осмелюсь напомнить, сэр, главной достопримечательностью этого города является Европейское бюро Центрального разведывательного управления США.
Малкольм снял очки, помассажировал переносицу и устало взглянул на Дэвисона. Он вообще производил впечатление человека, давно страдающего неизлечимой хронической бессонницей.
— Точно так же, как второй секретарь нашего посольства является главной достопримечательностью Европейского бюро ЦРУ в Москве. Все логически сходится, капитан.
— Да только наши коллеги из Европейского бюро ЦРУ решили, что речь идет о банальной провокации русских. Еще одной, предельно наглой и до тупости примитивной… Иначе как объяснить, почему до сих пор никакой реакции из Парижа не последовало?
— Все-таки правы те, что считает Европейское бюро ЦРУ — не чем иным, как скопищем бездельников. И таковым оно было всегда.
Капитан понимающе покряхтел. Но из благоразумия ни возражать, ни поддакивать шефу не стал.
В свою очередь, Малкольм прекрасно знал, что его помощник только потому и попал в штат военного атташата, что начинал дипломатическую карьеру в Европейском бюро. Да еще благодаря своему знанию русского языка, который изучал, вплоть до «блатного жаргона», будучи следователем военной полиции в лагере для интернированных лиц из республик Союза.
— Что же на самом деле ценного содержалось в письмах этого русского полковника? — спросил тем временем атташе.
— Открытым текстом набивался в сотрудники американской разведки.
— Что, просто так вот, со всей мыслимой непосредственностью?
— Со всей мыслимой…
— Все-таки полковник военной разведки. Судя по чину и должности, — за плечами немалый опыт…
— Причем самое удивительное, что в этом письме Пеньковский сообщил не только свой домашний адрес, но и номер домашнего телефона, а также уточнил, что звонить ему предпочтительнее по воскресеньям, между девятью и десятью часами утра. Мало того, он даже подсказал, что связник посольства или разведки может встретиться с ним в любой из вторников, в переулке Турчаниновых, стоит только этому гонцу назвать пароль: «Ваш друг письмо получил, я — от него» [8].
— Потрясающе!
— Кстати, в папке, что у вас под рукой, имеется фотокопия этого письма.
Однако обращаться к тексту письма полковник не торопился. Над бумагами он предпочитал работать в одиночестве. Даже когда речь шла о такой «истоптанной» бумаге, как давнишнее письмо Пеньковского. Точнее было бы сказать, что бывший пилот вообще терпеть не мог бдения над какой-либо бумагой, кроме давно не попадавшихся ему под руку «летных карт». Так что, выдержав небольшую «техническую» паузу, он вдруг спокойно поинтересовался:
— Извините за праздное любопытство, Дэвисон: вы и сейчас, здесь, в Москве, все еще продолжаете работать над своими военными мемуарами?
— Продолжаю. Но вдумчивее, без былого, послевоенного азарта и фанатизма.
— Мудрое решение. За всякими мемуарами возникают силуэты конкретных людей, с их прошлыми увлечениями, грехами, служебными и политическими просчетами, знать о которых нынешнему поколению не следует, это не имеет смысла. Так что все что угодно, кроме фанатизма.
— Особенно политического.
— Вот видите, даже такой неукротимый мемуарист, как вы, со временем начинает проявлять, если не благоразумие, то хотя бы элементарную осмотрительность, — окончательно, до презрительности, охладел взгляд полковника.
— Извините, сэр, — тут же воспользовался случаем Дэвисон, — вы сами подвели меня к прямому, лобовому вопросу: кто из тех людей, чьи имена неминуемо возникнут на страницах моей книги, обратился к вам с просьбой поинтересоваться степенью готовности моих мемуаров?
— Как это ни странно, пораженными грехом «любопытства» оказались сразу несколько человек, чьи имена в разговоре с вами я обещал не упоминать. Впрочем, вычислить их особого труда не составляет.
— Полагаю, что среди этих, клятвенно «неупоминаемых», имя нашего бывшего врага, оберштурмбаннфюрера СС Отто Скорцени пока еще не возникало? Речь, напомню, идет о германце, точнее австрийце Скорцени, бывшем личном агенте фюрера по особым поручениям, судьба которого, в общем-то, волновать нас не должна.
Малкольм саркастически усмехнулся.
— Мне не нужно напоминать о том, кем был эсэсовец Скорцени. Мало того, можете смело вычеркивать его имя из числа «подозреваемых», поскольку, кого и чего этому авантюристу от разведки и диверсий опасаться в наши благословенные времена? Военным преступником он не признан, от следствия и суда не скрывается.
— Мало того, он и сам уже издал собственные, весьма впечатляющие мемуары.
— Убийственность ситуации в том и заключается, что за контакты и связи этого «личного агента фюрера по особым поручениям» с американцами, англичанами и прочими антифашистами и демократами журить его никто не станет. Скорее, наоборот, ему, как и множеству других нацистов, это следует ставить теперь в заслугу.
— А вот связи высшего командования американской военной разведки с нацистами… — подыграл Дэвисон своему шефу, — все еще никакому оправданию не подлежат. Причем в оценках их послевоенные поколения становятся все более категоричными — вот
