— Не понимаю — зачем. Ну, в общем… На этом конце провода — никто. На другом — возможно, Дюбуа. Хотя теперь… Может быть, еще какой-нибудь телефонист.
Понадобилось не более получаса, чтобы выяснить, что не было никакого следа, никакого свидетеля слов, которыми обменялись офицеры около девяти часов. Это первое и безобидное подтверждение условия sine qua non[10] гипотезы, только что зародившейся в голове Финуа, ослепило последнего. Отныне он окончательно и бесповоротно повел следствие в одном-единственном направлении.
Лишь много позднее стало возможным осознать, какой инстинктивный разрушительный гений он направил на то, чтобы подвергнуть сомнению расследование и поставить в тупик тех, кому пришлось взяться за него сызнова.
Финуа вызвал сержанта связи. Это был молодой впечатлительный унтер-офицер и по этой причине очень робкий. Его почтительность понравилась Финуа, который, удовлетворив свое самолюбие, отказался от грубых и оскорбительных приемов.
— Я попрошу вас освежить воспоминания по очень важному пункту, мой друг, — сказал он. — Около девяти часов капитан Брюшо позвонил своим командирам взводов, вызывая их на десять часов и настаивая при этом, чтобы они не являлись раньше. Не заметили ли вы чего-нибудь странного в поведении вашего капитана — нервозности, пристрастности, не знаю… чего-то необычного во время этого разговора?
— Ах, это! Да никакого разговора и не было вовсе, — сказал сержант, едва сдерживая желание рассмеяться.
— Ну, так как это происходило? Похоже, вы точно сохранили в памяти эту сцену, и я вас поздравляю. Расскажите мне подробно.
Молодой человек расцвел от удовольствия; осмелев, он дал волю своей склонности поболтать, к услугам которой была его отличная память.
— Я все слышал по одной простой причине — дело в том, что капитан звонил по телефону, соединившись со всеми четырьмя взводными командирами одновременно на коммутаторной доске в моем зале. Он был очень рассержен и кричал. Он сказал… но я не знаю, позволительно ли мне будет повторить…
— Давайте, давайте. Я, черт возьми, думаю, что это вполне позволительно. Это даже ваш долг, и вы не из тех людей, что колеблются…
С этим сержантом комиссару решительно повезло больше, чем с офицерами.
— Так вот, он закричал: «Господин майор д'Эспинак де Мышиньи де ля Пряжка де мон Ремень удостоит нас чести явиться не ранее десяти часов…» и «Я не желаю видеть ваших физиономий в моем кабинете раньше десяти часов».
— Он был так зол? Вы, наверное, немного преувеличиваете?
— Как это — преувеличиваю! Лучшее доказательство — то, что этим дело не кончилось. Он обрушился и на нас, мне… сделал замечание и в конце концов приказал передавать статью из газеты азбукой Морзе, пригрозив наказанием для тех, кто отстанет, даже для секретарей, хотя это не их работа. Да капитан просто бесился от злости. Я никогда не видел его в таком состоянии.
— Сколько времени продолжались ваши занятия по письму на слух?
— Один час, до самых выстрелов.
— Час такой работы, без перерыва?
— О! Я на свой страх и риск делал паузы. Но поскольку капитан сказал работать «до упора» и поскольку я не получил никакого другого распоряжения, я продолжал, а что мне оставалось делать?
Лицо Финуа просияло. В его мозгу факты выстраивались в гипотезу, становившуюся теорией.
— Так что никто из вас не мог выйти в коридор?
— Никто и не осмелился бы.
— Скажите-ка, капитан и майор д'Эспинак, похоже, не слишком ладили, а? Что у капитана часты бывали такие отклонения от языковых норм?
Последние слова насторожили унтер-офицера, он густо покраснел. Финуа постарался исправить дело:
— Я хочу сказать — что, он часто так шутил?
Но было уже поздно.
Такое в первый раз на моей памяти. И потом, это мои командиры. Я не знаю…
— Не смущайтесь. Ну! То, о чем я вас спрашиваю, — все это в интересах правосудия, вы понимаете?
Но вытянуть еще какие-нибудь показания из молодого человека было уже невозможно. Как только сержант почувствовал, что допрос принимает опасный личностный оборот, он стал оглядываться на полковника Барбе. А насупленное лицо начальника штаба смутило бы военнослужащего и более высокого звания, чем унтер-офицер.
Возвратился судебно-медицинский эксперт. Он не сообщил ничего особенного — майор д'Эспинак скончался от двух пуль, попавших в область сердца. Капитан Дюбуа получил три: две — несерьезные, в плечо, зато третья перебила сонную артерию. Она одна не осталась в теле жертвы.
Смерть обоих наступила мгновенно. Следует подождать вскрытия, чтобы определить путь движения пуль после попадания и, следовательно, относительное направление траектории их полета. Не похоже, что выстрелы были произведены в упор. Вот, собственно, и все.
Осмотр одежды убитых, предпринятый одним из инспекторов, не дал никаких результатов.
Тут заговорил судебный следователь:
— Есть один факт, о котором до сих пор не вставало вопроса и который, как мне кажется, представляет интерес. Почему так внезапно погас свет?
Финуа извинился: невозможно помнить сразу обо всем. Он снова вызвал свое доверенное лицо — сержанта связи, оказавшегося right man[11].
— Починил его я, — сказал он. — Но обрыв обнаружил аджюдан-шеф Марнье…
— Обрыв?
— Да, провод был перерезан — чисто, словно кусачками, как раз напротив лифта.
Финуа мигом подскочил к двери, рывком открыл ее и прогремел:
— Аджюдан-шеф Марнье!
— Аджюдан-шеф, я спросил вас, не знаете ли вы какого-либо факта материального или морального свойства, который мог бы помочь следствию. И вот от другого свидетеля я узнаю, что это вы обнаружили обрыв провода, причем в таком месте, что важность и значение этого факта не могли ускользнуть от вас. Что вы на это скажете?
Ничего, вы не задали мне ни одного вопроса на эту тему.
— Как это так — не задал? Какая неслыханная дерзость!
— Но послушайте, имеется протокол свидетельских показаний. Это можно проверить.
Секретарь суда потихоньку отрицательно покачал головой. Это остудило пыл Финуа. Он проворчал:
— Во всяком случае, вы должны были нам сами сказать. Это очень существенно. Поскольку теперь оказывается, что преступник оставался в коридоре еще несколько секунд, чтобы перерезать провод после совершения преступления, то капитан Брюшо должен был его увидеть… если только это не…
Лицо Марнье передернула гримаса. Финуа захотелось использовать его явное замешательство.
— Хм… если только это не…
Старый унтер-офицер весь напрягся.
— Капитан Брюшо не может являться преступником, — сказал он резко.
— Так, — возликовал Финуа, — так, так! Смею вам заметить, что вы первый высказали эту мысль. Таким образом, она напрашивается сама собой. Впрочем, мы об этом еще поговорим. В настоящий момент я в вас больше не нуждаюсь.
Он начал насвистывать бравурный марш, потом перестал свистеть, чтобы немного подумать над запачканным полотенцем, и торжествующей походкой направился к двери.
— Господин капитан Брюшо! позвал он. — Месье, извольте показать мне ваши руки.
Многозначительный тон, похоже, не произвел на Брюшо никакого впечатления. Он без колебаний раскрыл ладони и протянул вперед руки. Его правый мизинец в области второй фаланги слегка распух.
— Откуда эта рана?
— Что? Вот это — рана? Да это я упал на складе и поцарапал руку о какую-то металлическую стружку.
— Когда?
— Сегодня утром.
— Кто-нибудь видел, как вы упали?
— Может быть. Там были оружейник и два его помощника. Правда, они были очень заняты работой, да и мотор гудел. Очень возможно, что они меня не видели и не слышали.
Допрос оружейников показал, что именно так и случилось. При тщательном осмотре склада никаких следов крови гге обнаружилось, но Финуа пришлось признать, что это не может являться бесспорным доказательством того, что Брюшо лжет. Когда его, в который уже раз, отпустили, комиссар обратился к начальнику штаба:
— Господин полковник, признаюсь вам, сначала я подумал, что можно поранить руку, в спешке перерезая электрический провод. Теперь же меня интересует такой вопрос… у автомата затвор устроен так же, как у автоматического пистолета?
— Да.
— Вы не находите, что…
— Откровенно говоря, нет, господин комиссар, если при отдаче затвор ударит неумелого стрелка по пальцу, то он может нанести ушиб, который никак не будет похож на свежий порез о металлическую стружку.
— Дело в том, господин полковник, что это как раз и есть ушиб. Вы видели руку капитана?
И Финуа стал насвистывать, а полковник, приведенный в замешательство, тихо произнес:
— Может быть, он сказал «металлическая стружка» случайно, просто предположительно?
