Зашли в избенку. Хозяйка, измученная женщина лет тридцати, возится у печки.
Ребятишки, мал мала меньше, за столом ждут обеда. Худые, глазенки запали. Что им лишних сто граммов хлеба на рот!
Ох, и незавидная у меня сегодня работенка. Как меня будут клясть в этом доме!
— Вы — Афиногенова?
Запахнула дырявый платок:
— Ну?
— Мы с обыском. Вот постановление.
Даже не смотрит. А мне обязательно нужно, чтобы посмотрела. Там есть такая графа: предмет поиска.
— Вы прочтите. Так положено.
— Нечего у нас искать. Не воры, слава богу, не разбойники. Все добро здесь, за столом сидит.
— К нам поступило сообщение, что вами не сдана хлебная карточка вашего… — тут я запнулся, — …вашего умершего сына Никиты.
Говорю, а у самого сердце переворачивается. Мать! Десять дней назад сына схоронила! А я ей — хлебная карточка.
Даже Трофимовна смотрит на меня ненавидяще. Я нарочно дорогой ничего ей не сказал. Пусть для нее неожиданность. Пусть знает, каких мы здесь ищем преступников.
— Бог мой! — восклицает женщина. — Да ведь карточка-то…
Я не дал ей досказать, повысил голос:
— Если карточка обнаружится при обыске, — дело может пойти в суд и виновные будут строго наказаны. — Обратился к Трофимовне: — Прошу вас пригласить понятых. — И женщине: — Покажите ей, где тут у вас соседи…
У нее сжаты губы, вот-вот с языка сорвутся резкие и обидные слова.
— Пойдем, пойдем, голубушка, — торопливо и ласково взяла ее за руку Трофимовна. — Такой закон…
Они ушли. Я вздохнул с облегчением. Теперь, кажется, порядок! Трофимовна ей все объяснит, что и как сделать.
Ребятишки пялили на меня свои голодные глаза.
— Он челт? — спросила девочка с льняными кудряшками, указав на меня крохотным пальчиком.
— Чертов не бывает! — уверенно сказал мальчонка постарше. — Дядя — красноармеец.
Я погладил его по головке.
— Папка твой где?
— На лаботе, — ответила за братишку девочка. — Он всегда-всегда на лаботе…
Вернулись Трофимовна с хозяйкой. За ними порог робко перешагнули две молодые женщины. Не скинув еще пальто, хозяйка сразу прошла к детям, обняла их со словами: «Маленькие вы мои», одновременно бросая на меня испытующе недоверчивые взгляды, словно я мог в ее отсутствие причинить им какое-либо зло.
— Мамка, есть! — затребовала девочка с кудряшками.
— Обожди, вот дядя уйдет.
— Есть, есть хоцу!
— Накормите их, — предложил я. — Мы тут пока займемся бумагами.
Никаких особых бумаг не было. Нарочно медля, я внес в протокол обыска фамилии понятых, разъяснил им обязанности.
Женщина похлопотала у печки, разлила детям жидкого крупяного супа, они принялись жадно хлебать, забыв обо всем на свете. Я походил по комнате, заглянул для порядка за печку, приподнял на столике в углу чистую тряпицу, заменявшую скатерть.
— Сумка у вас где? Ну, с которой в магазин ходите.
Хозяйка, поджав губы, поставила передо мной пустую соломенную сумку.
— А хлебные карточки?
— Вот.
Я пересчитал. Две рабочих, четыре детских. Все верно, лишних нет.
— Так…
Трофимовна ликующе переглянулась с хозяйкой. Провели они неопытного опера, провели!
Пусть себе думают…
Понятые с напряженным вниманием следили за каждым моим движением, словно я выполнял очень сложный иллюзионный номер и вот-вот должна была произойти потрясающая неожиданность, завершающая фокус.
— При обыске ничего не обнаружено… Прочитайте и распишитесь, пожалуйста, — подал понятым химический карандаш.
Пока они старательно, опробуя каждое слово в отдельности, вычитывали протокол, я смотрел в оконце, выходившее на кручу. Вниз по дороге медленно, словно проверяя путь, скользил газогенераторный зисок, груженный красным кирпичом.
Но вот движение машины убыстрилось, еще, еще. Шофер отпустил тормоза.
Рано! Еще только начало спуска.
Машина стремглав неслась вниз. Что он, с ума сошел?
Зисок исчез из моих глаз — дорога завернула под нависший край обрыва. Теперь появится вновь лишь метров через сто.
— Расписались уже, товарищ лейтенант, — несмело напомнила одна из понятых.
— Сейчас, сейчас… — Я не мог оторваться от окна.
Зисок не появлялся. Время уже, время! Или шофер все-таки опомнился, успел затормозить?
И вдруг послышался удар. Звук донесся приглушенно, будто издалека, и вполне можно было не обратить на него внимания. Но я точно знал: это зис!
Случилась беда!
Схватил со стола ушанку, планшет и кинулся на улицу. Меня проводили недоумевающими взглядами — ведь никто, кроме меня, ничего не видел.
Подбежал к краю обрыва. Вся дорога отсюда как на ладони. Пустая, никакой машины на ней нет. И там, где извилистая серая лента, сползая с берега, расстилается через белую гладь замерзшей реки, — тоже ничего. Словно зиса и не было!
И лишь три одиноких малюсеньких кирпичика едва заметными пятнышками алеют на снегу далеко внизу, под обрывом.
Красные кирпичи! Из кузова!
Я съехал на подошвах по обмерзлому скату, побежал, припадая от боли, к сбитому столбику на обочине.
Далеко внизу, колесами вверх, среди рассыпанного кирпича лежал опрокинувшийся зисок. Мотор заглох, стояла мертвая тишина.
— Водитель! — позвал я отчаянно. — Водитель!
Никто не отозвался.
Подоспела запыхавшаяся Трофимовна.
— На комбинат, к телефону, живо! — приказал я. — Вызовите скорую. И к нам в отделение, пусть Федосеева пришлют.
— О, господи! — Она затопала вверх по дороге, отдуваясь как паровоз на крутом подъеме.
С трудом, при помощи слетевшейся к месту аварии ребятни, я вытащил шофера из вдребезги разбитой кабины, уложил на брезент. Он был без сознания, тяжело, с хрипом дышал. Чуть подрагивали седоватые усы.
— Дядя Коля Васин! — воскликнул испуганно один из ребят.
— Знаешь его?
— Ага! Тети Матрены муж, шофер химкомбинатский. Они здесь близко живут, у задних ворот комбината.
— Ну-ка, быстро туда!
Приехала скорая помощь, сразу вслед за ней прибежала жена Васина. Без звука кинулась к пострадавшему, а когда ее подняли, глухо и протяжно зарыдала.
— Ну как? — спросил я старенького врача.
Он покачал головой.
— Мертв?
— Еще дышит каким-то чудом. Но очень сомневаюсь, успеем ли довезти. Грудная клетка вся раздавлена. Обширнейшее внутреннее кровоизлияние.
— Не пьян?
— По-моему, нет…
Притащился на Стратегии неторопливый степенный Федосеев, наш гаишник, и с ним фотограф из горотдела. Мы начали свою кропотливую работу. Предстояло составить протокол осмотра места происшествия, обследовать машину и выяснить причину катастрофы, нарисовать схему, допросить свидетелей — не один я, оказывается был очевидцем аварии; две женщины развешивали наверху белье, мальчишка из школы бежал…
Я не очень удивился, когда Федосеев подозвал меня к опрокинутой машине и показал порванный шланг возле одного из тормозных цилиндров.
— Вот в чем причина.
— Тормоза?
— Ага! Нажал сильно, шланг старый, в обед сто лет, его и прорвало. Вся тормозная жидкость к черту.
— А ручник?
— Он пробовал — вон, затянуто. Да разве на таком склоне ручником удержишь? Да-а, жаль, хороший был шофер…
Приехали химкомбинатские, стали рядить-гадать, как поднять машину.
Нам больше нечего было здесь делать. Федосеев подбросил нас на Стратегии — меня до столовой, фотографа к горотделу, а сам поехал докладывать начальнику.
Наверное, у меня был тот еще вид, потому что Зинаида Григорьевна, взглянув, ужаснулась, всплеснула своими тонкими руками:
— Что-то случилось!
— Автокатастрофа, — я устало опустился на табуретку. — Машина всмятку.
— Ужас какой? Надеюсь, жертв нет?
— Есть, к сожалению. Шофера убило. Ваш, комбинатский.
— Кто? — спросили они обе, Зинаида Григорьевна и Дина, в один голос.
— Васин. Знаете?
— Николай Иванович?!
Зинаида Григорьевна так расстроилась, что даже есть больше не стала…
Вернувшись в отделение, я застал Федосеева в своем кабинетике. Дотошный автоинспектор с лупой в руках колдовал над растянутым на столе шлангом, который снял с машины с соблюдением всех необходимых формальностей.
— Интересный коленкор вырисовывается, товарищ лейтенант.
— Что такое?
— У вас зрение хорошее? Посмотрите сами.
Разорванные края шланга с нижней наружной стороны неплотно прилегали друг к другу, когда их соединяли. Оставалась незаполненной двухмиллиметровая выемка, суживавшаяся кверху и сходившая на нет у внутренней стенки шланга.
Я поднял глаза на Федосеева.
— Слушайте, но это ведь значит…
— Ага! — кивнул он. — Шланг не сам по себе порвался. Подпилили снизу. Напильником или там еще чем…
