В том, что оставленный сверток начинен взрывчаткой, Громов даже не сомневался. Очень может быть, что парень возился в салоне «Оки» так долго потому, что мастерил растяжку. Стоит Рае потянуть на себя дверцу, и ее не станет. Неужели она отважится на подобную глупость? Он ведь ее предупреждал…
– Уходи! – прошептал Громов. – Убирайся оттуда, идиотка!
Разумеется, Рая его не услышала. Повесив сумку на плечо, она открыла машину, поставила одну ногу внутрь.
В этот момент и грохнуло.
Огненный шар встряхнул автомобильчик как жестянку, разметав обломки по стоянке. Очевидцы замерли в тех позах, в которых их застиг взрыв. Мужчина с бутылкой минералки зачарованно следил за кувыркающейся над его головой дверцей, и вода лилась из его разинутого рта. Заголосили на все голоса сработавшие противоугонные сирены. Кричал мойщик машин, заброшенный ударной волной на крышу джипа. Ему пронзительно вторила женщина с дымящимися волосами. Ее лицо, иссеченное раскрошившимися стеклами очков, стремительно окрашивалось в красное.
А от Раи вообще мало что осталось. Лишь тлеющие клочья пальто валялись на мокром асфальте, на соседних автомобилях, на газоне с жухлой травой.
Громов сглотнул, чтобы избавиться от воздушной пробки в ушах, и в этот момент рвануло вторично – воспламенилось горючее в бензобаке одной из машин. Выброшенный наружу водитель принялся кататься по земле, пытаясь погасить горящую одежду. Теперь закричали почти все, кто находился рядом. Застывшие человеческие фигуры задвигались вновь, порывисто, нелепо, как при ускоренных съемках.
На площадке и вокруг нее началось настоящее столпотворение. Взвыли двигатели автомобилей, которые одновременно рванули в разные стороны, спеша покинуть опасное место. Бросились врассыпную пешеходы. Женщина в разбитых очках сослепу налетела на едущую наперерез иномарку, перекатилась через ее капот и как ни в чем не бывало побежала дальше, продолжая вопить на одной высокой ноте:
– Уби-и-или! Уби-и-или!
Она-то как раз была жива. Но люди расступались перед ней, и на лицах их был написан мистический ужас.
Автомобильные клаксоны рявкали, ныли, а один из них даже выводил начальные такты «Yesterday», что усиливало ощущение абсурдности происходящего. У доброй половины тронувшихся с места машин стекла были тонированы – не разглядеть, кто сидит внутри. Понимая, что его планы рушатся, Громов выскочил наружу. Его едва не сбила «Хонда», за рулем которой сидел водитель с белым, как у мертвеца, лицом. Следующая машина обдала его фонтаном грязной воды из-под колес. Остальные хаотично выруливали куда попало и как попало, тяжело переваливая через бордюры, сметая барьеры, царапая друг о друга лаковые бока.
Какая тут слежка, к чертям собачьим! Сунув в зубы сигарету, Громов закурил, разглядывая эпицентр взрыва. На опустевшей площадке полыхали два почерневших автомобильных остова с выбитыми окнами. Вокруг стремительно разрасталась толпа зевак.
– Во, звери чечены дают! – возбужденно прокомментировал происходящее мужчина рядом с Громовым. – Прямо Нью-Йорк какой-то, мать его так!
Это был тот самый погорелец, на машину которого перекинулось пламя от «Оки». Избавившись от горящей одежды, он остался в трусах и майке, но, похоже, не испытывал ни стеснения, ни холода. Из его ушей струилась кровь.
– Это работа наших дорогих соотечественников, – сказал ему Громов. – Чеченцам до них далеко.
– Что? – забеспокоился мужчина. – Не слышу!
Он еще не знал, что у него повреждены барабанные перепонки.
– Не важно.
Махнув рукой, Громов вернулся в свою «семерку» и включил зажигание. До предполагаемого звонка похитителей оставалось менее восьми часов, а он понятия не имел, как будет действовать дальше.
Глава 5
Вольная борьба с организованной преступностью
Фролов, начальник оперативного отдела Регионального управления по борьбе с организованной преступностью, тянул в весе ровно на девяносто два килограмма. Его зам, подполковник Ивасюк, – на четыре килограмма меньше. Для того чтобы уравняться с ними, потребовалось бы целых три младших оперативных сотрудника комплекции Костечкина, но такой Костечкин имелся в единственном экземпляре, и ему было тяжко.
Утром Фролов поручил ему подготовить доклад об успехах рубоповцев Курганской области, изъявших за отчетный период столько-то единиц огнестрельного оружия, задержавших столько-то членов вооруженных группировок, и так далее и тому подобное. С каждым годом эти цифры увеличивались. Фролов почему-то полагал, что это свидетельствует о снижении уровня организованной преступности. Андрей Костечкин придерживался прямо противоположной точки зрения, но держал ее при себе, потому что за вольнодумство девяностодвухкилограммовый начальник запросто мог размазать его по стенке. Поговаривали, что в трезвом состоянии Фролов мужик очень даже неплохой, хотя Костечкину об этом было трудно судить. За полгода службы в управлении он часто сталкивался с начальником, однако абсолютно трезвым не видел его ни разу. Так что отнекиваться от написания доклада он не посмел и теперь маялся над листами бумаги, которые предстояло заполнить грамотно построенными предложениями.
«Проявляя профессиональные навыки и личное мужество, – писал Костечкин, – сотрудники оперативного отдела регионального управления ведут упорную борьбу с многочисленными группировками города, представляющими угрозу для мирных граждан».
Впившись зубами в колпачок ручки, Костечкин вздохнул. Упорная борьба продолжалась слишком долго, чтобы верить в ее благополучный исход. Великую Отечественную выиграли за четыре года, а с организованной преступностью боролись с самого начала перестройки, и конца краю этому видно не было. Никто не хотел побеждать. Милиция нуждалась в бандитах, те – в милиции. Какой-то круговорот воды в природе. И толочь эту воду в ступе должны были рядовые сотрудники РУБОПа. Такие, как Костечкин.
Он снова вздохнул и принялся записывать очередную фразу, пришедшую ему на ум. Что-то про профилактику правонарушений, которая не менее важна, чем уголовное наказание.
В кабинете было пусто и тихо. Несмотря на вечно открытые форточки, пахло затхлым табаком и потом. Во второй половине дня большинство оперов разъехались кто куда – на встречи с осведомителями, в пивные, по бабам. Двух оставшихся сотрудников отправили на проспект Толстого – там произошел подрыв автомобиля, имелись убитые и раненые. Один лишь Костечкин сидел на месте. Сидел и выдавливал из себя казенные фразы, одна обтекаемее другой. Никакого вдохновения он не испытывал. Это ведь не Болдинская осень была, а самая обыкновенная, с насморками, слякотью и вечно грязной обувью. Проза жизни.
Осмелевшие тараканы шастали по покинутым столам, один раз из-под плинтуса высунула мордочку мышь. Костечкину было так тоскливо и одиноко, что он бросил ей кусочек колбасы, но мышь угощением побрезговала, исчезла из виду.
«Офицерский состав оперативного отдела, – написал Костечкин, – неустанно повышает свой профессиональный уровень, чтобы сделать свою работу более эффективной».
Честно говоря, лично он пошел в милицию вовсе не для того, чтобы повышать свой профессиональный уровень. Просто когда-то, много лет назад, у Костечкина имелась старшая сестра. Она бы и сейчас у него была, если бы не вышла замуж за богатого кооператора.
Однажды в дом кооператора ворвались рэкетиры и, как водится, стали требовать у него деньги. Следствие потом установило, что преступники были лицами кавказской национальности, к тому же до одури обкуренными анашой. Для начала они отрезали кооператору все пальцы на правой руке. Костечкин даже видел садовые ножницы, которыми это было проделано, – новенькие, блестящие, с пластмассовыми оранжевыми накладками на рукоятках. Они были приобщены к делу в качестве вещественного доказательства. А еще там фигурировало опасное лезвие английской фирмы «Уилкинсон» – им срезали кооператору верхние веки, чтобы он не закрывал глаза, когда насиловали его жену, в девичестве Костечкину. Потом обоих убили, но прежде запихнули им в ушные каналы горящие сигареты.
Костечкин заставил себя присутствовать на опознании тел только потому, что рассчитывал на скорую поимку преступников. Их действительно задержали. А через неделю без всякой шумихи отпустили за отсутствием улик. Следователь, не глядя Костечкину в глаза, пробормотал, что мерой пресечения для подозреваемых избрана подписка о невыезде. Они, само собой, такую подписку дали, но больше их в Курганске никто не видел. А Костечкин бросил институт и поступил в милицейское училище. Тогда он верил, что убийцам, садистам и насильникам станет от этого худо. Теперь сидел в пустом кабинете и писал никому не нужный доклад, каждый абзац которого был фальшивым, как семирублевая купюра.
