Алексей Нагорный - Я — из контрразведки

На заседании коллегии ВЧК решался вопрос о принятии самых срочных, самых неотложных мер в связи с резкой активизацией антоновских банд в Тамбове. Пользуясь слабостью местного чекистского аппарата, а подчас и прямым бездействием властей, антоновцы захватили несколько фабрик и усилили террор против местного населения. После доклада командующего внутренними войсками республики Корнева выступил Дзержинский. Он отметил слабость советских войск на антоновском фронте, особенно слабость кавалерии, и зачитал записку Ленина, в которой тот предлагал незамедлительно направить на антоновский фронт архиэнергичных людей. Мог ли кто из присутствующих думать тогда, что до полной и окончательной ликвидации антоновщины пройдет еще долгих два года. Потом перешли ко второму вопросу и рассмотрели доклад особоуполномоченного ВЧК Лукашова о положении на Северном Кавказе. Лукашов доносил, что руководство Кавказского бюро ЦК личные взаимоотношения сплошь и рядом ставит выше интересов дела, а в борьбе с инакомыслящими товарищами пользуется недозволенными методами. Дзержинский зачитал доклад Лукашова, потом — опровержение Сталина, который требовал предать Лукашова суду за дезинформацию, и, наконец, выводы специальной комиссии, которая признавала оценки Лукашова справедливыми.

— От этого вопроса только один шаг до его обратной стороны, — сказал Дзержинский. — Я имею в виду кадровый вопрос. В центральном аппарате ВЧК и его периферийных органах есть примазавшиеся и просто откровенные карьеристы и проходимцы. Я хочу предупредить членов коллегии, что чистка должна быть беспощадной, а реакция на любое беззаконие — незамедлительной. И так называемых «мелочей» в этом вопросе нет. С завтрашнего дня я предлагаю в те часы, когда население обращается в нашу приемную, посадить у окошечек начальников отделов и их заместителей — все руководство.

— Есть элементарная логика, расчет, — возразил кто–то. — Часы, потраченные руководителем на сидение у окошечка, обернутся невосполнимыми потерями на незримом фронте, на фронте борьбы.

— Сказано красиво, — кивнул Дзержинский. — Но тогда потрудитесь подсчитать дивиденты от несомненного укрепления престижа Советской власти, в случае если коллегия примет мое предложение. Или никто из присутствующих не слышал о бонзах? «Зажравшихся» советских вельможах? Почитайте сводки по этому вопросу и все это вы увидите. Мы должны дорожить чистотой и незапятнанностью наших рядов… И мнением народа о нашем руководстве, а стало быть, мы должны поднимать престиж руководства, и не словами, а делом.

Заседание окончилось. Все разошлись, только начальник особого отдела Менжинский и начальник оперативного отдела Артузов остались в кабинете Дзержинского. Вечерело. Откуда–то издалека донесся звонок трамвая и, вторя ему, затянул свою бесконечную песню басистый заводской гудок.

— Это у Гужона, — сказал Менжинский.

— Да бог с вами, Вячеслав Рудольфович, — улыбнулся Артузов. — Это гораздо ближе, это Трехгорка.

— Вы несомненный знаток Москвы, — без тени иронии произнес Менжинский. — Где Гужон, а где Трехгорка? — Короткими жестами он обозначил точное местонахождение обоих предприятий.

— Помиритесь, — предложил Дзержинский, — скажем, на том, что это на электрической станции.

Погас свет. Все рассмеялись. Дзержинский пожал плечами:

— Все очень просто, вы забыли взглянуть на часы. До окончания заводских смен час с лишним. Что–то на станции.

Секретарь внес керосиновую лампу.

— Давайте посумерничаем, — предложил Артузов.

Лампу погасили. Дзержинский спросил:

— Ваше мнение о письме из Харькова?

— Это серьезно, — сказал Артузов.

— Я знаю Оноприенко, — поддержал Менжинский. — Вполне уравновешенный и здравомыслящий человек, преданный товарищ, проверен в деле. Нужно принимать меры решительные, самые решительные…

— Давайте подумаем, — сказал Дзержинский. — Ситуация достаточно деликатная. Украинская республика формально не входит в состав РСФСР. По соглашению с украинским правительством мы должны известить их о предстоящей проверке, то есть предать все дело огласке. Между тем я ознакомился с личным делом Рюна, — Дзержинский начал перелистывать папку. — Только на протяжении 19–го года его работу трижды проверяли специальные комиссии, один раз по жалобе арестованных, — и все впустую. О чем это говорит? — Дзержинский начал говорить торопливо: слова обгоняли слова, словно он боялся, что вдруг не успеет высказать главную свою мысль — это случалось с ним всегда, когда он начинал волноваться и любой ценой стремился подавить это волнение. — Только о том, что либо Рюн и в самом деле не виновен, либо он умело прячет концы в воду.

— Я верю Оноприенко, — повторил Менжинский.

— Я тоже, — кивнул Дзержинский, — но нам нужны доказательства. Уверен, что официально мы их не получим. Рюн хитер, изворотлив, в конце концов, он профессионал.

— Проведем особую инспекцию, — предложил Артузов.

— Иного выхода все равно нет, — поддержал Менжинский. — Командование Южного фронта в стадии формирования, партийные организации только налаживают работу, да и прав Феликс Эдмундович: в этом деле нужен специалист.

— И политически зрелый работник, — сказал Дзержинский. — Предлагаю обсудить кандидатуру товарища Марина. Мои доводы: огромный стаж конспиративной работы, прекрасно разбирается в людях, авторитетен, заслуживает стопроцентного доверия.

— По–моему, его лучше направить к Врангелю вместо Крупенского, — сказал Артузов. — Опытен, смел, находчив. А для проверки Рюна мы подумаем о другом человеке.

— Дорогой Артур Христианович… — вздохнул Менжинский. — А ведь нет «другого». Есть только Марин — на таком уровне. Пока он. Можно сказать — один. Потом появятся не хуже. Но пока… — он развел руками.

— Что вы предлагаете? — спросил Дзержинский.

— К Врангелю путь один — через Харьков. Там Марин проведет проверку Рюна и двинется в Севастополь. Я понимаю — для одного человека много, — улыбнулся Менжинский. — Но у нас нет другого выхода. Ведь мы решили, что и Рюн не лыком шит. Об этом говорят факты. — Он постучал пальцем по обложке личного дела Рюна.

— Марин справится, — уверенно сказал Артузов, — он и профессионал, и политик. Если хотите, мы можем устроить ему экзамен.

— Хм, хотим, — сказал Дзержинский. — Вызовите его, расскажем ему о предложениях шведов и американцев.

С точки зрения Запада Россия агонизировала: бездействующий транспорт, минимум работающих электростанций, заводы, на которых кустарным способом изготавливали зажигалки и горелки для примусов, разоренное сельское хозяйство и несколько поутихший, но все еще свирепый и крайне опасный политический и уголовный бандитизм, и голод, голод, которому не предвиделось конца. По христовым заповедям, России следовало протянуть руку дружбы и помощи. Вместо этого ее границы пересекали бесконечные потоки террористов и диверсантов. «Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень, и когда попросит рыбы — подал бы ему змею?» В России умирали от голода дети и старики. А там, на Западе, до них никому не было дела, ибо там, на Западе, уже устали повторять, что все люди мира — братья во Христе. А в многочисленных залах и хранилищах Московского Кремля и Эрмитажа лежат несметные сокровища: Рубенс, Ван–Дейк, Рублев, Леонардо да Винчи, золото и серебро величайших мастеров готики и Возрождения, драгоценные камни, равных которым не знали ни августейшие особы, ни сталелитейные и нефтяные магнаты. Почему бы все это не прибрать к рукам всего лишь за кусок хлеба? Какие–то второстепенные вещи в самые трудные месяцы 18–го и 19–го Советское правительство все же вынуждено было обменять на хлеб и консервы. Высокопоставленные барышники из Лондона и Вашингтона не сомневались в успехе и теперь, осенью 20–го года.

Марин вошел в кабинет Дзержинского. Он был уверен, что речь пойдет о плане проникновения в ставку Врангеля, а разговор пошел совсем о другом.

— Сергей Георгиевич, — сказал Дзержинский, — у республики нет самого необходимого: от сахара и соли до станков и паровозов, нет хлеба…

— Все это можно получить на Западе. Шведы и американцы предлагают обмен, — сказал Менжинский. — Нужно учесть, что мы готовим наступление на Врангеля.

Дзержинский подошел к Марину вплотную.

— Переброска войск потребует огромного количества подвижного состава, особенно паровозов, а их–то… у нас в обрез.

— Что они хотят взамен? — спросил Марин.

— Рубенса, Ван–Дейка, английское серебро XVI века из Оружейной палаты и многое другое. Вы специалист, вы окончили Академию художеств, ваше мнение?

— Нет.

— Почему?

— Вы же сами сказали, что я специалист. Какой же русский художник согласится на грабеж? Феликс Эдмундович, здесь должен решать не специалист, а политик.