— Вашу честность тоже еще надо доказать, Питер.
— Вот вы и заставьте меня доказать ее. Чем больше человек экономически заинтересован жить честно, тем он честнее.
— Пока что все ваши претензии — в области общих фраз, — напоминает мне Дрейк.
— Перейдем к конкретным фактам. Во-первых, если вы собираетесь перебрасывать гашиш, то это глупость, о которой и говорить не стоит.
— Мне лучше знать, глупость это или нет, — хладнокровно возражает шеф. — Потому что на этом деле зарабатываю я, а не вы.
— Сэр, мы с вами смотрим на вещи с разных точек зрения. Гашиш — штука объемистая, а цена на него не бог весть какая. Переправлять его трудно, а толку мало. Стоит ли возиться?
— Что же вы предлагаете? Бриллианты в двадцать каратов?
— Героин.
— Героин, мой друг, производят здесь, на Западе. С Востока привозят опиум и делают из него героин.
— Значит, надо действовать по-другому. Делать героин на Востоке и везти на Запад в готовом виде. Стоит миллионы, объем невелик — вот это товар.
— Вам легко фантазировать. А сделать это гораздо труднее.
— Я не фантазирую, а говорю серьезно. Если вы хотите одним ударом сорвать хороший куш, это — единственная возможность. Систематическая переброска объемистых пакетов исключается. И если вы остановились на гашише, то лучше возите его на машинах, как и раньше, и пусть девяносто процентов товара у вас забирают на границе.
Шеф погружается в размышления. Потом лезет в кармашек смокинга, достает длинную сигару и начинает аккуратно разворачивать ее целлофановое одеяние, чтобы перейти к следующей операции — отрезанию кончика. А потом, само собой, закуривает.
— Хорошо. Этот вопрос мы сейчас обсуждать не станем. Валяйте дальше, — велит Дрейк, направляя на меня струю дыма, чтобы я мог оценить аромат его сигары.
— Если вы сможете подготовить пакет героина весом в пять, даже в десять килограммов…
— Десять килограммов героина? — Дрейк поднимает брови. — А вы знаете, что это такое в денежном выражении?
— Приблизительно. Но когда у вас есть надежный канал, десять килограммов лучше, чем пять или два…
— Этот канал должен быть абсолютно надежным, Питер! — перебивает меня рыжий.
Надо сказать, что уголек на его физиономии в эту минуту раскален до предела, и это кажется странным, потому что ни перед ним, ни рядом я не вижу ничего похожего на горючее.
— Надежный на девяносто восемь процентов, — уточняю я. — Я оставляю два процента на всякие неожиданности.
— Бросьте, мы сейчас не говорим о процентах.
— У нас в Болгарии, если хотите сказать, что все идет гладко, говорят: как по воде. Я моряк, сэр, можете мне поверить: по воде действительно лучше всего. Не так трясет, как на суше.
Я ненадолго умолкаю, чтобы закурить и посильнее разжечь любопытство шефа.
— От ваших людей требуется, чтобы они как следует упаковали героин и соответствующим способом прикрепили его к подводной части определенного судна, идущего из Босфора в Варну или Бургас, как решите. И все. Всю остальную часть операции обеспечу я и мои люди. Единственная ваша забота — забрать товар в Вене. Вас это устраивает?
— Точнее, если можете! — призывает меня Дрейк.
— Можно и точнее: мой человек забирает товар с корабля и перевозит его в соответствующий порт на Дунае, где таким же образом прикрепляет к днищу какой-нибудь баржи. А вы забираете его в Австрии. Чего же еще?
Дрейк молчит, наполняя комнату клубами дыма.
— В общих чертах ваш план искусителен, — констатирует он наконец. — Но чтобы воплотить его в жизнь, понадобится немало уточнений.
— Я готов и к уточнениям.
— Например, формы связи. Вы знаете, что это — вопрос очень деликатный.
— Связь должна быть очень простой и очень надежной. Когда мы узнаем название судна и время его прибытия в Болгарию, я пошлю моим людям несколько почтовых открыток с самым невинным текстом. А когда героин будет переброшен на баржу, на ваш адрес в Австрии придут другие открытки, такие же невинные. Баржа — тихоходное судно, и хотя бы часть открыток обязательно дойдет. Надо только подумать, где указывать название баржи: на самой открытке, или на марке, или, если угодно, под маркой. Для этого существует сто способов.
— А люди? — спрашивает шеф, щурясь от дыма, который сам же и напустил в комнату. — Вопрос с людьми еще деликатнее, Питер!
— Людей я вам не дам. Дюжину, две, три дюжины надежных людей, за скромное вознаграждение готовых на все. Но лично я предпочел бы группу в четыре-пять человек; один из них будет всем руководить и за все передо мной отвечать.
— Чем меньше помощников, тем лучше, — кивает Дрейк. — И расходов меньше, и шансы на успех выше. Но много их или мало, этих людей надо завербовать. Да еще и контролировать их действия.
— Это — мое дело, — заявляю я. — Весь участок от Варны до Вены я беру на себя. Вам остается только считать денежки.
— Я сказал, не хвастайте, — бурчит шеф. — Все это еще надо проверить. Тщательно проверить, Питер, прежде чем приступить к операции.
— Чтобы приступить к операции, нужно еще одно, — вспоминаю я.
— Как вы себе представляете это «одно»?
— В виде десяти процентов.
— Вы с ума сошли, — заявляет Дрейк без пафоса, но совершенно категорически. — Вы знаете, что это такое — скажем, десять килограммов героина?
— В Америке это не меньше десяти миллионов.
— По американским ценам работают только американцы, — поспешно объясняет шеф. — Но даже по европейским ценам это — пять миллионов. И у вас хватает наивности верить, что я вам дам пятьсот тысяч, даже если все будет идти как по маслу?
— Почему бы и нет? Вам останется не меньше двух миллионов.
— Питер, я взял вас в секретари, а не в бухгалтеры, — напоминает Дрейк. — Но раз вы берете на себя и эту обязанность, учтите, что я не один провожу операцию. У меня есть партнер, аппетит у которого побольше вашего.
— Ваш партнер возьмет свое на разнице между европейскими и американскими ценами, раз там товар вдвое дороже, как вы говорите. Ваш партнер получит сто процентов прибыли, сэр. А я прошу у вас мизерные десять процентов.
— Вы сошли с ума, — качает головой Дрейк и уныло горбится, сокрушенный этим диагнозом. Потом заявляет: — Один процент! Чтобы вы могли оценить мое великодушие!
— Я ждал, что вы срежете процент, другой, — вздыхаю я. — Но не думал, что у вас хватит бесцеремонности предложить мне один процент.
— Один процент плюс жизнь, Питер! А жизнь дороже всяких процентов. Особенно в вашем возрасте.
Он молчит, погруженный в светлую скорбь, потом произносит со вздохом:
— Чего бы я только не дал, чтобы быть в вашем возрасте, друг мой!
В интимном полумраке «Евы», пропитанном запахами дорогих сигар и дорогих духов, зажигается зеленый луч прожектора. Он выхватывает из темноты глянцевый круг дансинга. На этом круге, в перламутровом конусе света, начинается смертельная схватка женщины с огромной зеленой змеей. Борьба идет под протяжные завывания оркестра.
Зрелище в целом довольно противное; я ничего не имею против змеи — безобидной игрушки из зеленого плюша; но смертельная схватка оказывается, в сущности, страстным объятием, а такая картина может служить духовной пищей только психопату.
Наш столик находится возле самого дансинга, я попал сюда благодаря неслыханному благоволению шефа, который решил отпраздновать перемирие со своим верным секретарем. Это перемирие — результат долгих и напряженных дискуссий; мне все-таки удалось выторговать два процента в качестве комиссионных за операцию с героином. Честно говоря, меня этот лишний процент мало волнует, даже если он когда-нибудь и обратится в деньги; но Дрейк должен твердо усвоить, что я жизненно заинтересован в нашем совместном мероприятии, и движущая сила этого интереса — денежные знаки. Я отстаивал свои жизненные интересы с таким тупым упорством, что легко мог схлопотать вместо лишнего процента пулю, и уступил только тогда, когда Бренда подала мне очередной знак: «Довольно, хватит!»
Особых иллюзий по поводу мимических советов мисс Нельсон у меня нет. Я прекрасно понимаю, что ее симпатии обращены не на меня, а на канал переброски героина, который может принести кучу денег Дрейку, а значит, и ей. И, будучи женщиной разумной, она старается контролировать действия двух представителей сильного пола, слепое упрямство которых может привести к столкновению и ликвидации одного из партнеров; и тогда — прощай, канал переброски, прощай, операция с героином. Словом, я слишком уважаю Бренду, чтобы считать ее способной на иные чувства, кроме алчности.
Мулатке, танцующей в лучах прожектора, — женщине, борющейся со змеей, — надоело обвивать плюшевое чудовище вокруг своего тела; она швыряет его на дансинг, вопли тромбона смолкают, начинается бешеная румба; под звуки этой румбы мулатка неистово трясется, так что из связки бананов, составляющей весь ее наряд, во все стороны летят желтые тропические плоды. Один банан падает рядом с моим ботинком, но я небрежно отбрасываю его, — я не любитель бананов, особенно пластмассовых.
