— Не мужчин она любит, — возразила Дот решительно. — Спросите-ка у Розы и Филлис, они вам кое-что расскажут…
— Хватит! — остановил её Гэс. — Мистер Робинсон может бог знает что подумать о нашей труппе. Нет, Фифин просто особа с большими странностями. А когда я говорю «со странностями», так я имею в виду именно это, и больше ничего: за сорок лет, что я разъезжаю с труппой, я перевидал немало всяких людей. Во-первых, Фифин ни с кем не дружит. Вы можете работать с нею месяц и не обменяться десятью словами, — она заговорит только в том случае, если ей покажется, что с её кольцами или подпорками что-нибудь неладно.
— Может быть, это оттого, что она не очень хорошо говорит по-английски? — предположил я.
— Ох, уж эти мне иностранки! — возмущённо воскликнула миссис Джимбл. — Не стала бы я принимать их в труппу. Ни за что на свете. Грязнухи!
— Простите! — остановил её Ларри. — Фифин вовсе не грязнуха.
— Если не тело, так душа у неё грязная, — отрезала миссис Джимбл.
— Ты сама не знаешь, что городишь, мать, — благодушно заметил Гэс, шлёпнув её по могучей ляжке. — Теперь помолчи и дай мне сказать. Английский язык у Фифин хромает, это верно, но я знаю людей, которые говорят по-английски гораздо хуже, а трещат так, что голова раскалывается. Нет, просто она какая-то недружелюбная. Она не хочет стать в труппе своим человеком. Да и работой, кажется, не так уж интересуется. Вы понимаете, мистер Робинсон, я особенно не могу жаловаться, потому что она всегда имеет большой успех. Вы сами видели вчера. Но могла бы иметь гораздо больший, если б захотела.
— Как так? — спросил я и, смею вас уверить, спросил не просто из вежливости.
— Вы видели её номер. Она заставляет зрителей считать петли и обороты. Что ж, это хороший приём, так же как заставлять публику петь хором. Но я вот что приметил: сегодня она какой-нибудь трюк на трапеции делает только четыре-пять раз, а завтра тот же самый трюк с лёгкостью повторяет пятнадцать, восемнадцать, двадцать раз. А если так — почему не делать этого каждый вечер? Вы меня понимаете, мистер Робинсон?
Я ответил с полной серьёзностью, что понимаю.
Тут нас удивила Дот.
— А я знаю, почему она каждый вечер меняет число петель, — начала она.
— Вовсе не каждый вечер, — перебил её Ларри. — Иногда счёт бывает одинаковый несколько вечеров подряд. Я сам считал.
— Наверное, больше пялился на её жирные ноги. — Дот злобно посмотрела на него. — Она меняет число из суеверия — сама говорила как-то мне и Филлис. Она страшно суеверна. Сидит в своей уборной и гадает себе на картах. А нам гадать не хочет. Вообще она, по-моему, психопатка. И хватит о ней!
— Вот ещё новости! — Миссис Джимбл строго посмотрела на дочь. — Тебе неинтересно, а другим, может быть, интересно!
— Какие же мужчины ходят к ней? — спросил я.
— Я заметил только двух-трёх, — сказал Гэс. — Так, обыкновенные люди. Немолодые, насколько мне помнится.
— Ничего особенного, — снова вмешался Ларри, который на сцене был прескверным комиком, зато в жизни оказался очень наблюдательным молодым человеком. — Они совсем не похожи на так называемых поклонников. Я встречал её несколько раз в пабах и кафе с какими-то типами, они толковали о чём-то, но за руки не держались, не любезничали…
— Не у всех такие привычки, как у тебя, — заметила Дот. Она, видимо, была из тех жён, которые считают своим долгом при посторонних каждые пять минут одёргивать мужа.
— Ты отлично понимаешь, что я хотел сказать, — сердито возразил Ларри. — Просто они вели себя не как любовники. Похоже, что они приходили туда по делу. А какие у них дела — один бог знает.
Миссис Джимбл вдруг начала зевать во весь рот. Я допил пиво и встал.
— Ну, очень вам благодарен. Всё это очень интересно. Ещё раз спасибо за вчерашнее представление, мистер Джимбл! — Я пожал всем руки.
— Я вас провожу, — сказал Ларри. Когда мы вышли в прихожую, он закрыл за собой дверь и спросил тихо:
— Вы сыщик?
— Господи помилуй! Конечно, нет. С чего вы взяли?
— Ладно, я и не ждал другого ответа. Но я догадался, что вы не зря расспрашивали про Фифин. И на вашем месте я бы постарался разузнать о ней побольше. Если я могу вам чем-нибудь помочь, дайте знать. В прошлом году меня освободили от военной службы, а я взял да и женился на Дот. Вот и попал в труппу. Дело это мне не больно нравится, и я знаю, что ни черта не стою. Но не думайте, что я дурак.
— Вижу, что вы не дурак, — заверил я его.
Когда он не кривлялся на эстраде в паре с ужасным Леонардом, он производил приятное впечатление. Мне стало жаль его.
— Кроме того, — добавил Ларри, уже открывая входную дверь, — вы у меня в долгу за то, что я вас не выдал им. — Он указал на комнату, откуда мы вышли. — Вы сказали, что вошли через эту дверь, но я пришёл домой последним и отлично помню, что запер её и задвинул засов, а больше никто её не открывал. Так что вы вошли другим ходом.
— Ладно, Ларри. Не стану спорить. Но я был бы вам очень признателен, если бы вы хранили это про себя. И, может быть, мы с вами ещё увидимся до вашего отъезда из Грэтли.
— Осталось только три вечера, — сказал Ларри. — Но вы можете прийти ко мне в любое время. Уборная, где я гримируюсь — я не называю её своей, потому что она на троих, — рядом с уборной Фифин, а Фифин выступает каждый вечер в двух представлениях. Понятно?
Я окунулся в ночь, которая сейчас показалась мне особенно холодной, потому что я был без пальто. На улицах было темно, как всегда, и я вернулся в гостиницу никем не замеченный. Меня огорчало, что я не увиделся с Олни, и мучило какое-то предчувствие. Но вечер не был потерян: этой Фифин стоило заняться. И доктором Бауэрнштерн тоже. Почему она наносит такие поздние визиты своим не больным пациентам, почему у её такой угнетённый и встревоженный вид?
Я снова увидел эти блестящие испуганные глаза. У докторов такого выражения глаз быть не должно. Докуривая последнюю трубку, я подумал, что слишком много женщин затесалось в это дело. Вот уже целых пять, за которыми придётся следить! Совершенно необходимо как можно скорее поговорить с Олни.
Следующий день начался скверно. Утро было сырое, валил мокрый снег. Заголовки газет чернели дурными новостями, как траурные рамки извещений о смерти. Когда я вышел после завтрака в вестибюль, женщина за конторкой предупредила меня, что срок истёк и мой номер нужен для «одного из наших постоянных жильцов». Я ответил ей, что съеду, хотя пока не нашёл другого жилья, но что те немногие гостиницы, которые ещё у нас существуют, следовало бы предоставлять приезжающим, а не «постоянным жильцам». Она отправила меня к майору Бремберу, и я повторил ему то же самое. Он в лаконичной форме сообщил мне, что это его дело, а не моё. Я с ним не согласился, но ушёл, понимая, что человеку, всецело занятому своей ролью знатного землевладельца (это на главной-то улице промышленного города!), для развлечения содержащего гостиницу, бесполезно объяснять, чего требует от нас война. В газетах начинали уже бить тревогу, спрашивая, что же у нас неладно. Так вот, одна из наших бед — это идиотские «благородные традиции» разных майоров Бремберов, которые обманывают самих себя, делая вид, будто сейчас всё ещё 1904 год, а потом удивляются, когда из этого ничего хорошего не выходит. Они не желают ни возродиться к жизни, ни честно умереть.
Да, в это утро я был в очень мрачном настроении.
Около десяти часов я позвонил на Белтон-Смитовский завод и попросил позвать Олни, сказав, что я его близкий друг и что он мне очень нужен. Это было всё-таки лучше, чем пытаться опять проникнуть на завод или вызывать Олни за ворота. Я долго ждал у телефона, потом дежурная сказала, что Олни до сих пор нет и он, видно, опять заболел, как несколько дней назад. Заключив из этого, что я сейчас застану Олни дома, я решил не терять даром драгоценного времени.
Не рискуя идти пешком без шляпы и пальто, я вызвал такси и, когда мы подъехали к дому № 15 на Раглан-стрит, сказал шофёру, чтобы он меня подождал.
Миссис Уилкинсон, к счастью, оказалась дома. Она нерешительно посмотрела на меня и промолвила:
— Поднимитесь наверх, в его комнату.
Я подумал: «Наверное, Олни предупредил её, что я приду снова», — и, ни о чём больше не спрашивая, пошёл наверх.
В комнате Олни, заполнив всю её собою, сидел массивный рыжеватый человек, выражением лица напоминавший буйвола, жующего жвачку. На столе, на самом видном месте, лежали мои пальто и шляпа.
— О! — воскликнул я, растерявшись от неожиданности. — Где же Олни?
— А на что он вам? — спросил он хмуро.
— Нужен. Вчера вечером мы должны были с ним увидеться, но он не пришёл.
— А вы приходили? Сюда, а?
— Приходил. Мы с Олни встретились днём на заводе, и он попросил меня прийти сюда в половине десятого.
