— Нет. Я оказался там случайно. И видел, как вы нервничаете. Ведь ваша жена даже не хотела сюда идти.
— Это непорядочно. Шантажировать нас подслушанным разговором…
— Вы не поняли, — сказал Дронго, — никто не собирается вас шантажировать. Мне нужно всего лишь разобраться в ситуации. Понять, что именно произошло. Поэтому я и позвал вас сюда. Иначе я задал бы свои вопросы при всех.
— Что вы хотите?
— Понять, почему не стоило подписывать этот договор.
— Я работаю на одну финансовую группу, а Марк Лабунский возглавляет другую. Наши интересы не всегда пересекаются.
— И он, зная это, пригласил вас к себе на ужин?
— Он думает, что в нашей группе его друзья, — вздохнул Жураев, — но это не совсем так. Когда речь идет об очень больших деньгах, все быстро забывают и про дружбу, и про порядочность. Как будто вы не знаете.
— Ясно, — нахмурился Дронго. — Чем больше сталкиваюсь с новыми капиталистами, тем больше вас ненавижу. Наверно, Лабунский мог подозревать нечто подобное.
— Не думаю, — торопливо сказал Жураев, оглядываясь на дверь, — скорее, не знаю. Но у него хорошие отношения с президентом нашего банка и с председателем совета директоров.
— Во время ужина вы вместе со своей супругой вышли из ресторана. Куда вы пошли?
— Ей нужно было в туалет, и я ее проводил.
— И потом никуда не отлучались?
— Нет. Хотя, да. Поднялся в холл и узнал, не было ли на мое имя факса. Потом спустился вниз и подождал жену.
— Ждали указаний из своего банка, — понял Дронго. — Вы, очевидно, уже успели им сообщить о готовящемся подписании.
— Я не стану отвечать на ваши оскорбления, — ответил Жураев.
В этот момент на балкон вышел Станислав Обозов. Взглянув на явно взволнованного Жураева и мрачного Дронго, он спросил:
— У вас проблемы?
— Нет, — ответил Дронго, — уже никаких проблем.
Они вернулись в гостиную. Торчинский взглянул на них, но ничего не сказал. Из соседней комнаты вышел Марк Лабунский.
— Очень хочется курить, — признался он, — и мне, кажется, нужно выпить.
— Нам всем нужно выпить, — поддержал его Леонид Соренко, — я закажу в ресторане бутылку виски. Эти маленькие бутылочки в мини-баре вмещают аптекарскую порцию.
— У нас в президентских апартаментах есть большие бутылки, — напомнил Марк, — может, нам разрешат вернуться в наш номер и взять мои сигары и две бутылки виски. Обозов, узнай у полицейских, можно ли забрать виски и сигары.
— Сейчас узнаю.
Обозов вышел из номера. Спустя некоторое время он вернулся с коробкой сигар и двумя бутылками виски, одна из которых была открыта. Он поставил бутылки на стол, положил коробку с сигарами. Торчинский недовольно покосился на сигары, но ничего не сказал.
Лабунский взял сигару, закурил и отошел в угол комнаты. Все смотрели на него, словно ожидая, что он сейчас может скажет.
— Вот такие дела, — наконец негромко произнес Марк, и все невольно посмотрели на него.
— Леонид, — сказал, словно вспоминая, Лабунский, — тебя ведь долго не было, а когда ты вернулся, придумал сказку про падение в туалете. Где ты был все это время?
— Я упал. Честное слово, я упал, — пробормотал Соренко, нервно оглядываясь по сторонам. — Я действительно упал.
— Ладно, — прервал его излияния Лабунский, — мне интересно другое. Кто мог подняться в наш номер и украсть Катины драгоценности? Ты не знаешь, Клавдия, кто это мог быть?
— Вы что меня подозреваете? — испугалась Клавдия. — Меня, ее сестру? Да я бы себе руки отрезала, чем такое сделала.
— Я не говорю, что это ты. Я спрашиваю — кто это мог сделать?
— Не знаю. Откуда мне знать. Катя никогда не говорила мне о своих проблемах.
— Но кто-то ее убил! — закричал Лабунский, бросая сигару в угол. Она упала, и от нее во все стороны полетели искры. Обозов подошел, поднял сигару и, сломав ее, потушил в пепельнице.
— В номер мог попасть только человек, имеющий две карточки, — напомнил Соренко, — от кабины лифта и от вашего номера.
— От номера необязательно, — тихо сказал Лабунский, — может, это был знакомый и она сама открыла ему дверь. Или он сказал, что является сотрудником гостиничной службы. Все могло быть: она не знала, что такое осторожность. Была безрассудной.
— Почему тогда он не убил ее сразу, а прошел с ней в спальню? — спросил Торчинский.
— Не знаю, — зло ответил Лабунский, — я сам ничего понять не могу. Обозов, где мои карточки?
— Я отдал их комиссару, — сообщил Обозов.
— У вас, Торчинский, есть свои карточки?
— Есть, — ответил Олег, — но они от моего номера и от кабины лифта.
— Выходит, что карточки были только у Кати, у Обозова и у вас, — сказал, обращаясь к Торчинскому, Леонид Соренко.
— Получается так, — согласился Олег.
— Может, вы их кому-нибудь отдавали? — осведомился Соренко.
— Нет, никому.
— А вы, Обозов?
— Только комиссару.
— Тогда получается, что никто из нас не мог подняться на этаж, — сделал заключение Соренко.
Дронго подошел к мини-бару и достал бутылочку апельсинового сока.
— Достаньте мне яблочный сок, — попросила его Клавдия Соренко.
Дронго достал вторую бутылочку и протянул ее женщине.
— Нужно принести лед для виски, — вздохнул Обозов, взглянув, как Лабунский наливает себе виски.
Жураев подошел и тоже плеснул себе полстакана. Обозов уже взял ведерко для льда, чтобы принести лед, как его опередила Клавдия Соренко. Она чувствовала себя самой близкой родственницей покойной. И соответственно — самого Марка Лабунского.
— Сидите, я принесу, — сказала она, выходя из номера.
Машина для выработки льда была напротив их номера. Клавдия вернулась через минуту с полным ведерком льда. Она достала щипцы и осторожно положила несколько кусочков сначала Лабунскому, а затем — своему мужу. Потом отдала ведерко Жураеву, чтобы он сам положил себе лед. Соренко плеснул себе виски из начатой бутылки.
— Я не знаю, кто это сделал, — сказал Соренко. Он был немного пьян. — Но мы все равно найдем этого типа. Мы его все равно найдем.
— Тебе нужно проспаться, — грубо оборвал его Марк Лабунский.
Он подошел к коробке с сигарами, взял одну и, держа ее в руках, потянулся за своим стаканом.
— Она была прекрасным человеком, — вздохнул Торчинский.
Все молчали. Никто не сказал ни слова. Ни в поддержку, ни в опровержение. Лабунский обвел всех присутствующих недовольным взглядом и, взяв свой стакан, вышел на балкон. Он щелкнул зажигалкой, и все слышали, как он положил зажигалку на столик.
— Какая странная ночь, — произнесла Елена Жураева.
И в этот момент послышался звон разбитого стакана. Все повернулись в сторону балкона. Обозов и Соренко поспешили туда. Марк Лабунский пытался схватиться за перила, но не сумел. И рухнул на пол, опрокинув столик. Золотая зажигалка полетела на пол и упала рядом с ним. Соренко бросился к Марку. Обозов пытался поднять ему голову, но все было напрасно. Когда остальные мужчины вышли на балкон, Марк Лабунский был мертв.
— Нет! — закричала Клавдия, услышав печальное известие. Обозов, наклонившись к своему бывшему патрону, попытался нащупать его пульс. Затем поднял голову и покачал головой. Торчинский ошеломленно смотрел на лежавшее перед ним тело. Соренко хмурился, лицо Жураева совершенно окаменело. Только Дронго старался сохранить хладнокровие. Он тоже попытался нащупать пульс Лабунского. Затем поднял голову и негромко сказал:
— Умер.
— Нужно позвать полицию, — сразу предложил Соренко.
— Сначала нужно выяснить, почему он умер, — возразил Жураев.
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Соренко.
— Ничего. Просто мне кажется естественным подозревать кого-то из присутствующих.
— Послушайте, Жураев, — зло выговорил Соренко, — мне кажется, вам доставляет удовольствие положение, в которое мы попали. А меня оно совсем не устраивает. Поэтому я собираюсь пойти и позвать полицейских, пока они еще в отеле. Если дальше пойдет в подобном темпе, боюсь, мы все не сможем дожить до утра.
— Убийца среди нас, — согласился Обозов, оглядывая всех настороженным взглядом.
— Почему вы считаете, что его убили? — поинтересовался Дронго.
— А вы полагаете, что он умер от инфаркта? Или у него был инсульт? — зло спросил Обозов. — Вам не кажется странным, что здоровый мужчина в расцвете сил вдруг умирает. Конечно, его убили…
— Помолчите, — попросил Дронго снова наклонясь к убитому. Он еще раз попытался нащупать пульс, проверил зрачки, дотронулся до губ.
— Его отравили, — кивнул Дронго, — вы были правы, Обозов. Его, конечно, отравили цианидом. Только я хотел бы уточнить, кто именно принес эти две бутылки. Кажется, вы, Обозов?
— Одна бутылка еще стоит на столике, — показал в сторону комнаты Обозов, — а из второй мы все пили. Если я бросил в бутылку яд, то почему тогда не умер никто другой? Вам не кажется, что в таком случае все, кто пил из этой бутылки, должны лежать сейчас на полу.
