— Мне как раз не хватает такого двигателя! — сердито воскликнул Мессершмитт.
— Кстати, это первый турбореактивный мотор, который поднял самолет в воздух.
— Н-да-а, — протянул Мессершмитт, понимая, что такой, видимо уже отработанный, технически доведенный двигатель никто не сможет выцарапать у Хейнкеля.
— В этот же день, пятого апреля, он испытал другой самолет — «Хе-280В-1».
— Эту каракатицу с двумя хвостами?
— И двумя двигателями, по шестьсот килограммов тяги на каждый. В горизонтальном полете самолет достиг скорости восемьсот километров в час.
— Я понимаю интересы рейха, — морщась от боли под ложечкой и поглаживая свои черные, начинающие редеть волосы, заговорил Мессершмитт. — Отдел вооружений ждет такой самолет, но, поверьте, Хейнкель снова зарвется.
— Неужели вы думаете, что мы сможем закрыть работы Хейнкеля над этим самолетом?
— Я не говорил об этом, — пробормотал Мессершмитт.
— Словом, время покажет, что выйдет у Хейнкеля, — пришел на выручку Пихт.
— Да, конечно, время, время… — Мессершмитт оценил полученные сведения и судорожно думал, как бы отблагодарить за них адъютанта Удета.
Если бы Мессершмитт знал, о чем несколько часов назад говорил расторопный адъютант Удета его летчику-испытателю Вайдеману, он вряд ли бы предложил ему выгодное дело.
Но разговор проходил с глазу на глаз, притом в машине Пихта.
— Как у тебя идут дела, Альберт? — спросил Пихт, едва машина двинулась с места.
— Кажется, я неплохо устроился, но скука…
— Ты можешь развеяться хотя бы в Аугсбурге.
— Но я не сынок Круппа и не родственник президента рейхсбанка!
— Деньги можно делать всюду, где имеют о них представление.
— Мне платят за голову, которая пока цела.
— В лучшем случае, — проговорил Пихт, глядя на дорогу.
— Что ты этим хочешь сказать, Пауль?
— Хуже, если ты останешься инвалидом и тебя отправят в дом призрения, где собираются неудачники и старые перечницы…
Пихт знал, чем уязвить Вайдемана. Альберт всегда жил гораздо шире своих возможностей и частенько оставался без денег.
— В конце концов каждый старается где-то что-то ухватить, — продолжал Пихт, — Разница лишь в измерениях, в нулях, словом.
— Как же ты, к примеру, ухватываешь? — Вайдеман заглянул в лицо Пихта.
— Очень просто, — с готовностью ответил Пихт. — Я работаю на Мессершмитта.
— Я тоже работаю на Мессершмитта, но что-то он не платит мне больше тысячи марок.
— Еще тысячу ты можешь получать от Хейнкеля.
— Каким же образом?
— Положись на меня. Это я устрою тебе по старой дружбе.
— Как я буду окупать эти деньги?
— Ты будешь передавать ему все сведения о «Штурмфогеле».
— Ах ты каналья, Пауль! Я же нарушу в таком случае один весьма существенный пункт контракта…
— Пустое. Он не стоит тысячи марок. Ведь и ты и я работаем для рейха. А если, шефы грызутся, то это не наше дело. Пусть грызутся, лишь бы скорее кто-то из них сделал хороший самолет.
Вайдеман сдвинул фуражку на затылок и поскреб лоб.
«А что, если Пихт подложит мне свинью? Да меня Мессершмитт заживо съест. Хорошо — Мессершмитт, а Зейц, а гестапо? Но ведь Пихт старый товарищ. К тому же он сам ляпнул о своей дружбе с Мессершмиттом, и, узнай об этом Удет, ему не сносить головы за разглашение служебной тайны. И опять же тысяча марок… Это очень неплохие деньги за какие-то фигли-мигли «Штурмфогеля», который еще неизвестно когда обрастет перьями…»
— Хорошо, Пауль. Я буду работать на этого старичка Хейнкеля, если он и вправду соберется платить мне по тысяче марок. Только кому и как я должен передавать эти сведения?
— Наверное, пока мне, а я — ему. — Пихт достал блокнот и авторучку. — Пиши расписку и получай аванс.
«Оппель» затормозил. Дорога была пустынна. За вспаханным полем виднелась лишь маленькая деревушка.
— Может, без расписки… — проговорил, упав духом, Вайдеман.
— Расписку я потом уничтожу. Но надо же мне отчитаться! Аванс солидный — тысяча пятьсот марок. — Пихт достал запечатанную пачку и положил на колени Вайдеману.
Накануне первого мая на заводах Мессершмитта поднялся переполох. В Аугсбург со всех аэродромов и вспомогательных цехов, разбросанных по Баварии, съезжались рабочие, инженеры, служащие. На митинге должен был выступать второй фюрер рейха Рудольф Гесс.
Механик «Штурмфогеля» Карл Гехорсман едва не опоздал на служебный автобус из за бутербродов, которые наготовила ему в дорогу жена. Теперь он сидел, обхватив большими, в рыжих конопушках руками многочисленные кульки, и не знал, как рассовать их по карманам. Сквозь бумагу протекал жир и капал на новые суконные брюки. С каждой каплей в сердце Карла накипала злость. «Нет никого глупее моей жены! — ругался он про себя. — На кой черт мне эти бутерброды, когда у меня есть пять марок на пиво и сосиски!»
Выбросить бутерброды Карл не мог — он хорошо знал цену хлеба и масла. У Карла было семеро детей. Последний, в отличие от старших двойняшек, появился на свет в трогательном одиночестве. Карл получал от рейха добавочное пособие как многосемейный рабочий. Но его, разумеется, не хватало.
Теперь дети уже разбрелись по свету. Старшие работали в Гессене на металлургическом заводе, строили автостраду и завод авиадвигателей. Двух последних, самых любимых, после трудового фронта забрал вермахт, и в Лехфельде он жил с женой, которая за жизнь ничему так и не научилась.
Когда автобус подъезжал к окраинам Аугсбурга, брюки были уже безнадежно испачканы. Карл положил свертки на колени и начал уничтожать бутерброды, хотя есть не хотел. Его распирало от ярости.
Перед главным сборочным цехом во дворе был сооружен помост, обитый красным сатином. С двух сторон на углах висели флаги с нацистской свастикой, а в центре, там, где должен выступать оратор, стоял микрофон в паутине проволочных держателей. По правую сторону трибуны блестел начищенными трубами оркестр. По левую стояли ведущие инженеры и служащие фирмы — все в цилиндрах и черных фраках с красными розами в петлицах.
Глядя на их ухоженные, самодовольные физиономии, Карл подумал: «Ишь, буржуи тоже поалели. Праздник-то ведь наш, рабочий…»
Карл Гехорсман никогда не вмешивался в политику, но на рабочие демонстрации ходил и, случалось, кулаками крошил зубы штурмовикам. А потом пошли дети, Карл «одомашнился», и вовремя — иначе давно бы упекли его в концлагерь. Хорошо, что еще попал в Испанию.
Солнце поднялось довольно высоко над стеклянными крышами корпусов. Стало жарко. Начинала мучить жажда. «Надо бы пива», — с тоской подумал Карл и стал понемногу расстегивать тяжелый двубортный пиджак и жилет.
Вдруг грянул оркестр. Как по команде, цилиндры левой стороны трибуны слетели с голов и легли на согнутые в локтях руки. Толпа вытянулась. От кучки самых больших начальников, среди которых Карл узнал лишь верзилу Мессершмитта, отделился узкогрудый молодой человек с зачесанными назад волосами и темными провалами глаз, прикрытых клочкастыми бровями. Оркестр наддал еще оглушительней, а последнюю ноту гимна рявкнул на пределе всех возможностей.
— Я приветствую рабочий класс Германии! — выкрикнул Гесс. Его тонкие губы сжались еще плотней.
— Зиг хайль! — откликнулась толпа.
— Я приветствую его солидарность с идеалами и жизнью народного вождя Адольфа Гитлера!
— Зиг хайль!
От крика у Карла заломило в ушах и зажгло в желудке.
— Я приветствую истинных граждан нашего рейха!
Снова грянул оркестр и смолк.
— Германия выполняет сейчас великую историческую миссию. Годы позора и унижений, навязанных нам извне, прошли. Мы, национал-социалисты, уяснили теперь свою правую роль в истории мира. Наши враги навязали нам договор под дулом пистолета, который приставили к виску немецкого народа. Этот документ они провозгласили святым, растоптав нашу гордость. Теперь мы объявили им святую немецкую войну…
Гехорсман непроизвольно икнул. На него сердито скосили глаза соседи. Карл глотнул слюну, но рот пересох. Он попытался сдержать проклятую икоту, но снова икнул, на этот раз громче.
— …Фюрер, чья жизнь протекает в непрерывном труде и отдана немецкому народу, ждет от вас вдохновенной, упорной, целеустремленной, творческой, дисциплинированной работы. Война на земле неотрывна от войны в небе. Самолеты, сделанные на ваших заводах, вашими руками, ведут смертельную схватку с врагом. Они побеждают всюду. Они положили на лопатки Францию, Голландию и Бельгию. Они воевали на Крите и в Греции. Они бомбят Англию. Вы — кузнецы победы. И первый кузнец среди присутствующих здесь — ваш единомышленник Вилли Мессершмитт! - Гесс легко взмахнул рукой и остановил ее на широкой груди стоящего рядом конструктора. - На таких хозяевах и патриотах держится могущество нашего государства. Их энергия, их ум, деловая смекалка, талант устраняют все препятствия, которые возникают на нашем пути. Они доказывают колоссальное расовое превосходство арийцев над другими народами своей кипучей жизнью и преданностью фюреру!
