Я перешел к другим пейзажам местной природы. Яркие, запоминающиеся уголки леса, приусадебные сады. Но вот этюд мужского портрета, мужественное лицо немолодого человека. Из-под ворота рабочей блузы выглядывает уголок морской тельняшки. Глаза смотрят сурово, углы губ опущены. Он курит голландскую трубку, поддерживая чубук кистью сильной руки с длинными пальцами.
— Это кто, моряк? — спросил я.
— Союз художников поручил нам писать портреты строителей для первомайской выставки. Это рабочий, по фамилии Дзюба, в прошлом моряк.
— Интересное, волевое лицо.
— Да. Я написал портрет, он был на выставке, его купило строительное управление.
Мы сели на старинный, красного дерева диван, бог знает как попавший к собачнице Марфе. На столе лежала «Шагреневая кожа» Бальзака, заложенная на странице.
Увидев книгу в моей руке, Юколов спросил:
— Любите Бальзака?
— Да. Философские вещи меньше, чем другие из этого цикла.
— Вот вы вчера интересовались, как в этой глуши мы проводим время. С утра ходил на этюды, затем хорошая книга, послеобеденный отдых. Мне под шестьдесят, Федор Степанович, огонек поугас, любопытство притупилось. Тихо катится тележка под гору по булыжной мостовой…
— Грустно что-то, Донат Захарович. Так владеть кистью, писать так вдохновенно, так мастерски и думать о тележке под гору. Один писатель сказал об этом еще ярче: «Едем с ярмарки». Но вы зря об этом. Право, зря!
Я осмотрел спартанскую обстановку комнаты. На вешалке висел плащ, подбитый шерстяной шотландкой. Шляпа и светлый шарф. Теплый вязаный жилет. Стеганая синяя куртка. Узкая железная койка застелена чисто и строго, по-военному. На тумбочке стопка книг. Очень хотелось полистать эти книги, но я воздержался. Круглый стол в углу. Гимнастическая резина с блестящими от частого употребления ручками. Мольберт с начатой картиной, закрытой пестрым головным платком. На столе кринка, видимо с молоком, и стакан.
Всякая попытка с моей стороны завязать разговор кончалась неудачей. Еще раз похвалив картины Юколова, я ушел.
До обеда еще было время — Яковлишин предупредил меня, что обедают они в три, — и я направился в Поворотное. Шел я быстро — сорок минут. Сразу нашел дом Стромынского. Во дворе привлек внимание ижевский мотоцикл. Навстречу мне вышел Лунев. Мы оба обрадовались друг другу.
— Знаете, Федор Степанович, я уже беспокоиться начал. Ну как?
— Идем по следу. Это ваш мотоцикл?
— Мой.
— Завтра, коли меня не подведет один парень, наш московский студент, будет срочное дело. Я занесу материал на экспертизу. Надо срочно установить идентичность ножа. Гоните в управление, нажимайте везде, где только можно, чтобы экспертиза была выполнена срочно, и привезите мне. Есть что-нибудь новое?
— Есть. Допрошены стюардессы обоих рейсов. Они сошлись в описании старика, это он — «Маклер»! Брезентовый плащ, очки, перевязанные тряпицей на переносье, борода, усы.
— Протокол есть?
— Здесь, при мне. Предъявить им для опознания снимки?
— По этим фотографиям они не опознают, у нас есть опыт. Но скоро, боюсь об этом говорить, скоро они понадобятся. Держите с ними связь. Это все?
— Пока все.
— Я спешу на обед к трем часам. До завтра, Женя!
На следующий день, делая заметки в своем блокноте, я взял планы церкви и стал их тщательно изучать. Работал я усердно, так же как трое художников. Ближе к полудню, присев на солею у ног Юколова, я вытер пот со лба и с огорчением сказал:
— Хорошо бы, Донат Захарович, объемную модель вылепить…
— За чем же дело стало? — спросил он. — Пластилин захватить не догадался.
— Съездим после обеда на моей машине в Невьянск, купим, — сказал Черноусов.
— Я модельку сделаю, а вы, Донат Захарович, подправьте тогда, если что не так будет…
— Как же, найдете вы в Невьянске пластилин! — с лесов отозвался Ковалихин. — Я из Москвы привез, но ни разу не пользовался. Могу с вами поделиться, инспектор!
— Буду очень признателен, — обрадовался я.
Ковалихин спустился с лесов, держа под мышкой завернутый в марле пластилин.
— Разрешите? — спросил он и, не дожидаясь разрешения, выдернул нож из щели солеи возле Юколова, развернул марлю и отрезал кусок. Нож был каленой стали, хорошо заточен, но с зазубринками, хорошо отпечатавшимися на куске пластилина.
— Отличный у вас нож! — похвалил Ковалихин. — Лезвие я вытер, — сказал он, возвращая нож Юколову.
— Ничего, я им вместо шпателя пользуюсь, — ответил тот и взял нож не глядя: в это время он прописывал какую-то деталь иконы.
— Вот хорошо, не придется в Невьянск ехать, — продолжил я разговор. — Я модельку сделаю, а вы, Донат Захарович, подправьте тогда, если что не так будет…
Юколов согласно кивнул.
Чтобы не возбуждать подозрения, я еще с час поработал, затем, простившись, предупредил:
— Иду домой. Скажите Брониславу Хрисанфовичу, к обеду буду.
Окрыленный удачей, я быстро пошел домой. Высыпал из металлической коробки зубной порошок, вымыл ее тщательно, обложив ватой, упаковал пластилин.
Через минут сорок, вручая Луневу перевязанную коробку, сказал:
— Гоните, Женя, что есть сил на вашем «ижике»!
— Федор Степанович, трудно так, не зная существа дела. Можете мне объяснить, что к чему?
— Что понимается в криминалистике под понятием «след»?
— След — это всякий материальный признак, возникший в результате каких-то явлений, связанных с событием преступления, — отчеканил Лунев.
— Очень заумно, Женя, но в общем-то правильно. А в трасологии следом называют отображение внешнего предмета на другом предмете или веществе. Такой след позволяет установить тождество, этот ли именно предмет оставил след. Причем в данном случае нож обладает индивидуальными особенностями в виде зазубрин, заусениц, выщербин. Преступник отрезал ветки деревьев, они отпилены в виде плашек, на торцах остались следы…
— А где, у кого эти плашки?
— Я их видел у Трапезникова. Но все материалы по делу сосредоточены в управлении.
— Все ясно, Федор Степанович, буду через час в управлении.
Я не успел перейти шоссе и углубиться в проселок, как мимо меня промчался Лунев на мотоцикле по направлению к Свердловску.
Встреча в «шалаше» Яковлишина прошла, как всегда, бесцветно, но после обеда художники заторопились, а я, рассчитывая поговорить с хозяином наедине, задержался. Мы остались одни за большим столом, медленно прихлебывая из стаканов чай. Потом я понял, что Черноусов и Юколов тоже ушли неспроста.
— Так вы говорите, Федор Степанович, что окончательное решение совета взять или не взять церковь под охрану, будет в значительной мере зависеть от вашего доклада в Москве? — как бы невзначай спросил Яковлишин.
— Нет, Бронислав Хрисанфович, я этого не говорил. Насколько мне не изменяет память, я сказал: вернусь, доложу,
— В этом нет никаких противоречий. От того, как вы доложите, что посоветуете, зависит решение совета.
— Вы переоцениваете значение моего доклада. В научно-методическом совете работают люди знающие и достаточно самостоятельные.
— Простите за нескромный вопрос, Федор Степанович. Сколько вы получаете зарплаты? — Гладкое, без растительности лицо Яковлишина выражало крайнюю доброжелательность.
— Не понимаю вашего любопытства, — сказал я, хотя уже давно понял, к чему он клонит, — но ответить могу: я получаю сто двадцать рублей.
— Хватает?
— Не жалуюсь.
— А если церковный совет подкинет вам рублей, скажем… пятьсот? — Он произнес цифру и стал с интересом глядеть через окно во двор, где Мишка загонял хворостиной в сарай телка.
— За какие же такие мои услуги вы мне пятьсот рублей? — спросил я с усмешкой.
— Кто нас помнит, того и мы помянем.
— Так вот, Бронислав Хрисанфович, вы этот разговор забудьте. Не было его.
— Понимаю.
Возле дома, взвизгнув, затормозила машина, в калитку вошел Вано Трушин, спросил, здесь ли я, и передал мальчугану синий конверт. Мишка в столовой вручил мне пакет.
Я вскрыл конверт.
Уважаемый Федор Степанович!Сегодня в Управлении культуры облисполкома в семь часов вечера состоится заседание добровольного Общества по охране памятников старины.
Повестка дня:
Обсуждение плана восстановительных работ по реконструкции бывшего Харитоновского дворца — памятника культуры начала девятнадцатого века.
Прошу Вас временно прервать Вашу командировку и вернуться в Свердловск.
С приветом.
Инспектор Гаршин.
Я дал письмо Яковлишину, он прочел и спросил:
