Они не успели скрыться в лесу, как поезд замедлил ход и из вагонов стали выпрыгивать люди в военной форме. Пограничники. Чекисты. Действия их были быстрыми и четкими, они явно пытались взять беглецов в кольцо. Несомненно, они что-то знали, они действовали не вслепую... Воля и энергия Колчина позволили оторваться от преследователей. Но надолго ли?
Рядом тяжело дышал Рачинский. Вновь приник Колчин губами к фляге. Горячим туманом заволокло мозг, мысли вдруг смешались, действительность отступила на второй план. Ставшая неподвластной разуму память вытолкнула из глубин сознания давнее...
Тогда «Оборотень» приехал в Москву с выношенным за долгие годы подполья намерением установить связь с иностранной разведкой. Конечно, хотелось иметь шефов побогаче и пощедрее. Именно поэтому кружил он возле американского посольства, наблюдал. Но зайти так и не рискнул. А вдруг не поверят да и выдадут советским властям? Не-е-т, страшно... Установить бы контакт как-то по-другому, тайно. Но как к этим чертовым американцам незаметно подобраться? И чем убедить? Что, собственно, он может им предложить? Свою ненависть к стране, в которой родился? Готовность всячески, как только прикажут, вредить ей, пакостить? Но многое ли он сможет сделать, находясь на нелегальном положении? Нет, это не очень ходкий товар для разведки, на нем крупно не заработаешь. Но никаких государственных и военных тайн он не знает. А рисковать по мелочам, за которые тоже не будут хорошо платить, — стоит ли?
Сидя в ресторане «Националь», Колчин потягивал пиво, присматривался к публике. И думал, мучительно думал все о том же...
За столиком возле окна толстый, импозантный иностранец в компании с ярко крашенной блондинкой потягивал марочный коньяк. Видать, бизнесмен: на столе батарея бутылок, черная икра, омары, осетрина, котлеты по-киевски, полная ваза фруктов, среди которых торчит ананас. Повернув голову, Колчин неожиданно перехватил устремленный на иностранца взгляд молодого человека, сидевшего в мрачном одиночестве. Что это был за взгляд! Сколько алчной зависти, неудовлетворенных страстей и, пожалуй, восхищения, сквозило в нем. И словно что-то толкнуло «Оборотня», он сразу внутренне насторожился. Мысли приняли другое направление и вскоре вырисовалась, определилась главная: ему нужен сообщник! Вот из таких, недовольных жизнью, не отягченных совестью. Сообщник с чистыми документами, хорошей специальностью, перед которым будут открыты двери режимных объектов... Вот он, путь к желанным секретам, к будущей обеспеченной жизни там, на Западе... Взяв стакан и бутылку, растягивая губы в приветливую улыбку, Колчин медленно направился к столику Рачинского...
После той встречи в «Национале» Колчин поехал на Украину. Там, на берегу реки Иквы, неподалеку от станции Мирогоща, еще с военных времен у него был оборудован тайничок. Последний и единственный сохранившийся из трех, когда-то заложенных для того, чтобы не подвергать превратностям судьбы «накопленные» на доходной службе в СД ценности: золотые коронки, кольца, серьги. Ценности безусловные, но трудно реализуемые. Однако, считал Колчин, в обработке Рачинского они могли сыграть существенную роль.
Колчин не спешил. Постепенно, исподволь подводил он Рачинского к мысли о побеге за границу.
Если бы не сгинули два тайника... Если бы золота было больше... Да, будь его больше, не нужен был бы Колчину этот тип.
Порыв ветра качнул сосновые лапы. По лесу прокатился глухой шум падающих с деревьев крупных капель. Вытерев рукавом потное лицо, Колчин усилием воли отогнал непрошенные воспоминания. С откровенной ненавистью взглянул на спящего: провалил дело, сволочь! Взял и тотчас с сожалением отложил флягу. Нет, голова должна быть ясной, надо принимать решение.
Итак, здесь сейчас границу не перейти. Пограничники, конечно, подняли все силы. Надо уносить ноги, где-то затаиться, пересидеть, подготовить третий вариант перехода...
О нем, Колчине, чекистам ничего известно быть не может. Все следы похоронены вместе со свидетелями. Даже если Рачинский кому-то проболтался — и это не страшно. Собственно, что он знает о Колчине? Что его называют Михаилом Павловичем, что он временно обитался в городе Павловске. Да, знает еще фамилию Гусев, Сулейман при нем называл Колчина так. Но это все липа. Он, Колчин, всегда был предельно осторожен. Даже окончательно завербовав этого подонка, полностью забрав в свои руки, все-таки не открылся ему до конца. Не только настоящую фамилию не назвал, даже ту сумел скрыть, под которой жил последние годы.
Нет, болтовня Рачинского не могла быть для него опасной. Но зачем ему сейчас этот мозгляк? Конечно, без него Колчину как своих ушей не видать бы таких важных сведений, шел бы за кордон пустой. Но сейчас-то сведения собраны, они рядом. Завладеть фотопленками (это многие доллары), убрать единственного свидетеля, подготовиться — и снова в путь. Но одному. Так надежней. Он еще отомстит коммунистам. И еще поживет в свое удовольствие.
Снова потянулся Колчин за флягой, влил в себя изрядную дозу обжигающей горло жидкости, замер, зажмурив глаза, не дыша. Из рюкзака Рачинского достал консервы, вскрыл их охотничьим ножом, закусил. Тщательно обтерев нож, поднял тяжелый взгляд на сообщника. Тот спал лицом вниз, спина его, обтянутая мокрой рубашкой, мерно поднималась и опускалась. К рубашке, как раз под левой лопаткой, прилип небольшой, преждевременно пожелтевший листок. Примерившись поудобнее, Колчин сильно ударил ножом в это желтое пятно...
3
Вокзал в Каменске построен в пору борьбы с архитектурными излишествами. Серая невыразительная коробка здания, серые поребрики пыльных газонов. На перроне суета и оживление: подошел поезд дальнего следования. Радостные возгласы встретившихся родственников и друзей, прощальные поцелуи, нестройная песня молодых людей, собравшихся в одно купе, где хоть и тесно, но весело, стук кем-то оброненного чемодана и тысячи других звуков сливаются в специфический, присущий только вокзалам, гомон. Атлетического сложения слегка подвыпивший парень, стоя в дверях вагона, громко сзывает носильщиков. Убедившись, что его призывы достигли цели, он, приняв величественную позу, объявляет:
— Дорогие товарищи носильщики! Я собрал вас для того, чтобы передать пламенный привет от носильщиков Одессы!
Смех окружающих и не очень-то вежливые реплики обманутых носильщиков тонут в гудке тепловоза. Кажется, что никто в этой суете не обращает внимания на пожилого мужчину в сером костюме, скромно пробирающегося к выходу в город. Кажется...
Саша Колосков появился в дверях вагона, когда человек в сером уже приближался к выходу в город. Вот он остановился, полуобернувшись назад, поставил ногу на поребрик газона, стал завязывать шнурок ботинка.
«Хитрый черт, опять мудрит, — зло подумал Саша о «подопечном». — Предлог нашел остановиться, посмотреть, нет ли слежки».
Рассмотреть на таком расстоянии выражение лица было невозможно, но Колосков ясно представил себе глаза «Оборотня», обшаривающие проходящих мимо людей, злые и внимательные глаза, фиксирующие каждую деталь.
Александра встречают. Высокая, спортивного телосложения девушка в ярком цветастом платье приветливо машет ему рукой. Другой рукой она прижимает к себе огромный букет цветов. Колосков легко спрыгивает на перрон.
— А где же остальные? — громко спрашивает он, обнимая девушку и отходя с ней в сторону. — Ты писала, что будете встречать втроем.
Увлекая Колоскова дальше от толпы, девушка смущенно прячет лицо в букет. Губы ее почти прижимаются к спрятанному в цветах микрофону передатчика.
— «Север», «Север», — внятно, вполголоса произносит она. — Номер три, номер три, номер три...
По условному коду сигнал «номер три» означает: «В пути «Оборотень», ни с кем не встречался, прибыл один, вооружен».
Саша возбужден. Он впервые участвует в такой операции.
— Ниночка, как у вас, все в порядке? А эта техника не подведет?
Брови девушки возмущенно взметнулись. Сердито взглянула она на практиканта, но, поняв его состояние, мягко улыбнулась:
