…Зверев проснулся мгновенно. Но мгновение это, очень важное и потому растянувшееся, безумно и мучительно вырвало его из теплого и благодушного сонного лабиринта, вбросило снова туда, где смерть и жизнь поодаль друг от друга стоят в дверном проеме…
Силуэты ночных гостей Зверева были отчетливы и незнакомы. Они поднялись сюда из долины, а может быть, спустились сверху, но скорее всего их дом — дальше…
— Кто здесь?
— Не шуми, Зверев. Иначе будет много лишних трупов. Спокойно вставай. Собирайся.
— Куда?
— Вниз. Зачем тебе эти цацки? Твое место внизу. Там с тобой поговорить хотят. А ты по горам носишься, как пацан. Не солидно.
Зверев потряс спичечным коробком, зажег в темноте спичку, поднес к банке со свечным огарком. Одновременно зажегся луч фонаря, который держал в руках Куренной, коллега из его конторы, однажды прикрывший Зверева, тогда бывшего уже вне закона, но еще надеявшегося на благополучный исход своего дела, когда тот метался в поисках чистой информации. Вторым был неизвестный, по неуловимым признакам — альпинист. Он-то и держал сейчас на мушке Зверева. Автомат, похожий на «узи». Столько сейчас развелось оружия, что сразу и не сообразишь, особенно в темноте.
Он влез в ботинки, зашнуровал их аккуратно и тщательно.
— Не тяни время, товарищ следователь. Выходи как есть, в рубахе. Одежку я вынесу.
Куренной тщательно обыскал куртку, проверил свитер, пошарил в домике, не нашел ничего стоящего.
— Где ствол, Юра?
— Зачем мне наверху ствол? Чужие здесь не ходят.
— А как же мы?
— Вы вроде бы не совсем чужие.
— Ну, одевайся. Свитерок, куртку, шапочку. Дай-ка штанцы еще прощупаю. Так. Порядок.
Левое запястье Зверева стянул шнур. Другой конец поводка остался у того, кого он назвал про себя альпинистом. Если закричать, опомниться, очнуться, Куренной просто перестреляет всех. Никакого оружия, кроме ледорубов, в лагере нет, есть, впрочем, ракетница у Зимакова. Вот если бы ее сейчас в руки. Он бы голову снес Куренному. Сжег бы голову предателя.
— Сколько получил аванса?
— Я по убеждениям.
— Будет заливать-то…
Путь вниз был безумно красив. Полная луна, лед и снег. Голубое, белое и черное.
— Смотри не оступись, Зверек.
Уйти из лагеря — означало умереть. А как не уйти, когда шнур на запястье и стрелок на месте? Зверев сунул руки в карман штормовки. И нашел в правом кармане не что иное, как коробок спичек. А это было уже кое-что.
Шнур они отрезали короткий, метров пяти. Зверев справа, компаньон Куренного слева. Сам ночной стрелок позади, метрах в десяти.
Он сжал в ладони коробок, слегка выдвинул большим пальцем коробочку, убедился, что головки спичек именно с этой стороны, вытянул пару спичек наружу, ощущая хлипкость всей конструкции. Потом вынул руку, продолжая сжимать коробок. Потом упал на колени…
— Эй! Ты что, бегун-беглец?
— Братки. Отпустите меня… Зачем же так? Никто и не узнает.
— Кончай придуриваться, Зверев. И говори потише. Мне лишней крови не нужно.
— Куренной, Саша. Не губи. Я ведь из игры вышел. На гору залез.
— Как залез, так и слезешь. Вставай.
Зверев вообще сел на снег:
— Курить дай. И пойдем. Без курева не пойду.
— Ты ж не курил.
— А мы когда в последний раз виделись? Повоюй с мое на тайном фронте.
— Юрий Иванович. Ты сам себе выбрал планиду. Прикурить дам.
— Ты сигарету дай. Остальное приложится.
— Сигареты у меня дорогие. Но, как говорится, последнее желание — закон для исполнителя приговора. Сидя будешь курить?
— Лежа. Отпустил бы…
Автомат у Куренного в левой руке, пачка сигарет в правой, вот он вынимает одну, протягивает было Звереву, потом, помедлив, бросает пачку рядом на снег. Зверев поднимает ее, вынимает сигарету, сжимает ее зубами, держит пачку в той же руке, что и коробок, указательным и большим пальцем, потом встает и делает шаг в направлении Куренного, протягивает ему «Честерфилд», и тот совершает ошибку, тянет руку навстречу. И тогда Зверев, выпуская свою первую и последнюю сигарету из пальцев, вытягивает одну из спичек левой рукой, шоркает ею по боковине коробка, и, когда маленькое уютное пламя возникает как бы на кончике пальца, он подносит его к той серной головке, что чуть повыше, она вспыхивает, и снова долгий миг, выплескивающийся в пламя и ярость. Зверев левой рукой дергает за штормовку Куренного и, когда тот чуть теряет равновесие, обретая его вновь и перехватывая автомат, выбрасывает руку, воспалившуюся пламенем пучка спичек, вспыхивающих одновременно и все же одна за другой, и этим огнем умудряется попасть в лицо Куренного, на уровне глаз, а потом, уже когда необъяснимая и неожиданная боль опаляет глаз предателя, бросается на него, выбивает ногой автомат, и переворачивает Куренного на спину, и, когда тот еще рефлекторно закрывает лицо рукой, вдавливает стальные шипы на подошве ботинка в горло Куренного. И продолжает давить и давить, пока не прекращается звериный удушливый хрип.
Зверев ощутил толчок. Это второй номер, тот, с кем они были связаны шнуром, дергает, тянет: пытается то ли освободиться, то ли напасть. Автомат рядом. Зверев дергает шнур, и… ничего не происходит. Силы равны.
Теперь опомнившийся проводник, обалдевший от происшедшего наемник бывшего товарища Куренного, лежащего теперь с раздавленным горлом, яростно тащил на себя шнур, не позволяя Звереву дотянуться до автомата, из чего тот заключил, что своего ствола у противника не было. А все остальное становилось делом техники. Зверев был тяжелее и находился ниже по склону. Он просто сдернул соперника вниз, но тот рефлекторно задержался, как при настоящем падении. Он всадил свой ледоруб в наст. А нужно было поспешать к Звереву, потому что он уже добрался до оружия…
— Нож есть у тебя? — почти по-товарищески спросил его Зверев.
— Конечно.
— Метать не будешь?
— Зачем?
— А зачем по ледникам ходишь ночью? Дурных людей водишь?
— Я разве знал, что так будет?
— Сказки не рассказывай. Ты альпинист?
— Было дело.
— Кого-нибудь знаешь из тех, кто в домиках сейчас?
— Знаю конечно.
— А давно ли вы тут? Следили, что ли, за мной?
— Нет. Он сказал, что ты вот в том домике.
— А узнал откуда?
— Вот это мне не ведомо.
— Он внизу один?
— Ты что, маленький? Тебя там ждут внизу. Уже и борт заказан. Видно, сильно ты досадил правительству.
— Было дело.
— Меня убьешь?
— Зачем же людей будить. Еще один грех на душу брать.
Зверев освободился наконец от шнура, велел своему задержанному повернуться спиной, положить руки за голову и обыскал его.
— Иди, парень, рой яму. Похороним его.
— Где рыть?
— Вон за той глыбой. Ниже по склону. Как звать тебя?
— Не важно.
— Давай, неважный, работай своей клюшкой.
«Неважный» клюшкой работал споро. Вскоре тело Куренного, обысканного Зверевым, нашло свой приют. Зверев не обнаружил в его карманах ничего существенного, кроме еще одного рожка с патронами. Можно было подумать, что тот готовился к долгому позиционному бою.
— Засыпай. Холмика не нужно. Потом всю кровь соскребешь со снега.
Зверев еще раз обошел место происшествия, остался удовлетворенным.
— Ну, иди.
— Куда?
— Откуда пришел.
— Ты, наверное, не понял. Сюда тут же бригада поднимется.
— Это мои проблемы.
— Ну, как знаешь.
— Мой тебе совет…
— Больше сюда не подниматься? Так этого обещать не могу. Я человек подневольный. Тем более что дядька этот тебя в лицо знал. А теперь и я сподобился.
— Ну гляди.
Светало. Зверев долго смотрел на фигурку, становившуюся все меньше и наконец исчезнувшую. С глаз долой.
В домике он изучил свой трофей. Оружие легкое, удобное. Калибр знакомый. Отстегнул рожок, передернул затвор, подобрал отлетевший на лежанку патрон, нажал на спуск. Щелчок осторожный, но отчетливый. Точка отсчета. Завернул рожки в рубаху, автомат в один из свитеров и отправил свой арсенал на дно рюкзака. Наконец почувствовал боль в обожженных пальцах правой руки. Подержал их во рту. Нужно было чаю попить.
Зверев разорвал газету пополам, потом еще раз каждую половину и аккуратно скатал четыре шарика, которые уложил пирамидой между двух плоских камней. Костер в лагере разводили в другом месте, правее и ниже. Сегодня Зверев имел право на свое пламя. На поминальном огне он собирался сжечь память о кратком времени иллюзии и свободы. Он не был более свободен. Свободен от войны, измены на флангах и в тылу, и выходить из окружения ему предстояло опять одному. А стоило ли выходить? Утренний воздух был прозрачен, и огромное солнце этого дня вкатывалось на перевал откуда-то снизу. В домиках спали, безмятежно и счастливо, альпинисты, дорвавшиеся снова до своих веревок и ледорубов. Им на вершину. Ему в долину. В город. И сопроводят его туда не далее, как завтра те, кто опустится на площадку возле флагштока на чудесном винтокрылом аппарате. Он стал отламывать мелкие ветки сухого кривого дерева, груда которого лежала слева от домика. Они ломались легко, с сухими щелчками и уже давно покрыли бумагу. Он не знал названия того, к чему собирался поднести спичку. Многого он не знал и не узнает уже никогда. Из подземелья к небу. Красиво и неожиданно.
