— Предложили одну очень серьезную работу. Она, возможно, повлияет и на мою диссертацию.
— Но ведь диссертация у вас окончена. Неужели в третий раз будете переделывать?
— Боюсь, что придется. Богатейший материал попадает в мои руки. Вот справлюсь ли только?
— Конечно, справитесь! — уверенно ответил Валуев. Он помолчал. И без всякой связи с предыдущим спросил: — Нина Владимировна, вы вечером заняты?
— Опять билеты в кино взял?
— Взял.
— Не хочется мне тебя огорчать.
— Нина Владимировна! Это же «На дне». Мхатовский спектакль.
— Мхатовский, говоришь? — Дубовая переворошила бумаги. — Придется, видно, пойти.
— Вот и хорошо. Дочитывайте, а я побегу за билетами.
— Так ты еще не купил? Тогда…
Но Валуев уже выбежал из кабинета.
* * *
Трамвайный билет в руках опытного работника — это след в нужном направлении. Капитан рекомендовал лейтенанту Соколу начать поиски с трамвайного управления.
— Потолкуйте с начальником службы движения Попковым. Это старый балтийский матрос, коммунист с дореволюционным стажем.
Сокол так и сделал.
Трамвайное управление размещалось в конце города. Лейтенант без труда добрался до него и нашел конторку начальника службы движения. Попков, высокий старик с гладковыбритым подбородком, распекал кого-то по телефону за то, что тот «вышел из графика». В конторке было много народа, и бывший моряк не обратил внимания на вошедшего Сокола.
Пообещав кому-то «срезать прогрессивку», Попков бросил на рычаг трубку и повернулся к пареньку в телогрейке.
— Давай, Гриша, выезжай. Скоро люди с работы пойдут. Каждому надо поскорее домой добраться. А на этом маршруте уже второй вагон в тупик загнали.
Лейтенант попал, должно быть, перед сменой. Попков рассылал людей. Звонил. Ругался. Сулил «накрутить хвоста». Сокол терпеливо ждал. Наконец в конторке остались только он и Попков.
— Вы ко мне, молодой человек? — спросил лейтенанта начальник службы движения.
— К вам. Моя фамилия Сокол.
— А, Сокол! — подобрело лицо Попкова. — Знаю, знаю, по какому делу вы пришли. Мне уже говорили об этом. Ну давайте ваш билет.
Лейтенант достал из кармана пиджака увеличенную копию билета. Попков положил ее на стол и разгладил рукой.
— Этот надрыв сделан на том же месте, что и в билете? — спросил он, показывая на цифру «5», которая стояла внизу билета за рамкой.
— Копия самая точная, — заверил Сокол.
— Это хорошо. По серии билета мы определим, какого числа он был выдан и на каком маршруте использован. По номеру приблизительно можно определить время выдачи. Кондуктор ведь записывает номера на каждой конечной остановке. А вот цифра, по которой разорван билет, укажет участок остановки «от и до».
Попков куда-то позвонил — «я тут, выйду», — кого-то предупредил — «через минуту вернусь» — и вышел. Вернулся он минут через десять, и не один, а с широколицей женщиной, одетой в форменную шинель и серый платок.
— Ну, молодой человек, получайте свой билет обратно… Это контролер, — указал он на женщину. — Она работает на том маршруте, который вас интересует. Билет был реализован 10 октября на кольцевом маршруте, около девяти часов вечера. Остальное вам расскажет сама тетя Шура.
Тетя Шура была явно смущена. Она посматривала то на Попкова, то на Сокола.
— Вы не сможете, хотя бы ориентировочно, сказать, на какой остановке пассажир мог взять этот билет и где мог выйти?
— Могу. Надо будет посмотреть мои маршрутные листы, — оживилась контролер, доставая из сумки свои бумаги. — Вот. В двадцать один тридцать. Я на этом маршруте записала билет № 6842376. Это было на остановке «Почтамт». Ваш билет № 6842371, его реализовали между остановками «Водная станция» и «Почтамт». В половине десятого трамваи ходят почти пустые и кондукторы обилечивают пассажиров без задержки.
Узнав, где сел Замбровский, лейтенант решил обследовать район водной станции.
От проспекта Коммунаров к водной станции и оттуда к почтамту трамвай поднимается в гору по длинной улице Коцюбинского. На протяжении всего этого большого маршрута не было ни одной боковой улицы, если не считать тупика Песчаного, который оканчивался воротами водной станции. От проспекта Коммунаров до почтамта вдоль всей улицы Коцюбинского тянулись учрежденческие дома, и только в тупике Песчаном было одиннадцать двухэтажных жилых домов.
С восьми утра до семи вечера на остановке «Водная станция» садились и выходили десятки рабочих и служащих. После семи вечера к трамвайной остановке могли выйти только из тупика Песчаного. Летом, когда работает водная станция «Медик», в тупике оживленнее, чем на центральной улице. Зимой здесь никто не появляется.
Когда Сокол рассказал обо всем этом капитану, Долотов поздравил своего ученика.
— Вы почти точно определили место, где искать квартиру-явку. Она где-то в одном из этих одиннадцати домов. Что ж, лейтенант, продолжайте поиски дальше. Необходимо установить, в каких квартирах с 26 сентября по 12 октября проживали или просто ночевали посторонние, не взятые на учет и не прописанные. Возьмите в помощь младшего лейтенанта Звягина. А когда что-нибудь найдете, для наблюдения еще выделим людей. Ну, желаю удачи.
* * *
Над массивными, кованными бронзой дверями областной прокуратуры висит огненный транспарант: «Да здравствует XXXV годовщина Октября!»
Праздничный вечер в прокуратуре окончился. Тяжелая дверь бесшумно выпускает на улицу радостно оживленных людей.
— Так я провожу вас, Нина Владимировна?
Дубовая вздохнула.
— Мне, Леня, надо побыть одной.
— Вовсе вам не надо быть одной, — Валуев решительно взял ее под руку. — Что вас мучает? С недавнего времени вы стали совершенно неузнаваемой. Неужели вам не с кем поделиться вашей печалью?
Дубовая ответила не сразу. Ее лицо при матовом свете уличных фонарей выглядело усталым, даже скорбным.
— Жизнь меня обманула, Леня.
— Вы не похожи на человека, который подчиняется событиям. У меня всегда было убеждение, что вы строите жизнь такой, какой она вам нужна.
— Какой ты все-таки романтик! Двадцать девять лет, а восхищаешься как мальчишка…
Леонид Алексеевич не отважился продолжать. В ее словах ему почудился упрек. Но в чем? Он осторожно вел спутницу, приноравливая к ней свой шаг.
Нина Владимировна заговорила сама.
— Помнишь, Леня, ты как-то рассказывал о том, как ваша рота попала под огневой вал своих же орудий. То ли вы поторопились, то ли артиллеристы напутали… Как это было?
Удивленный вопросом, он искоса взглянул на нее. Зачем это ей нужно? И неуверенно начал:
— Наша рота шла в атаку за огневым валом…
— Подожди, подожди, — перебила его Нина Владимировна. — Я не то хотела спросить. О чем ты думал в это время? Что чувствовал? Вот бывает во сне… Поднимаешься на высокую гору. И не один. Тебе кто-то помогает. Еще два шага — и ты на вершине, освещенной солнцем. Вдруг… спутник исчезает, и ты летишь в пропасть… Летишь и чувствуешь, что сейчас разобьешься об острые камни… Бывало такое с тобою?
— Нина Владимировна, — Валуев остановил свою спутницу. Заглянул ей в глаза. — Поделитесь со мною вашими мыслями!
— Страшные они, Леня. Зачеркивают прошлое, а может быть, и будущее. Я им… еще и сама не верю.
— Любое горе вдвоем всегда переносить легче. А я все время… — но, взглянув в окаменевшее лицо Дубовой, Леонид Алексеевич осекся. Такие глаза он видел только у человека, раненного смертельно.
Вот и улица Стефаника. Темная, узкая, как и большинство улиц в Рымниках, похожая на коридор без крыши, освещенная редкими газовыми фонарями, повсюду ставшими музейной редкостью, но почему-то еще сохранившимися в этом большом городе.
— Невеселая улица, — проговорил Валуев.
— Только осенней ночью. А летом она преображается в зеленую аллею. И здесь всегда полно ребятишек.
Они остановились у подъезда. Дубовая достала ключ и вставила его в замочную скважину.
— Нина Владимировна, я давно хочу вам сказать…
— Прости, Леня. Уже поздно. Я устала. — Она нашла его руку, мягко пожала ее, и Леонид Алексеевич вынужден был опять отложить разговор, к которому готовился столько времени.
Несмотря на поздний час, пани Полонская, как называла себя старая полячка, еще не спала. Прежде чем открыть дверь, она долго смотрела в глазок. Дубовая терпеливо ждала окончания неизбежной процедуры.
— Цо так скоро? Юш по свенту?[1] — спросила хозяйка, пропуская Нину Владимировну в переднюю.
— Да, уже…
В крошечной комнате, которую пани Полонская упорно называла гостиной, все было вычищено до блеска. Маленький диванчик — странное смешение всевозможных стилей, — столь же древний, как и его обладательница, — был покрыт накрахмаленным чехлом; старинный полуразвалившийся шкаф сиял полировкой; буфет улыбался стеклами и пестрыми тарелочками; лихой улан как всегда браво посматривал с большой фотографии на стене.
