– Я всего лишь сделал логические выводы из фактов, которые нам известны, – возразил Дронго, – и никого конкретно не обвинил, у меня нет для этого достаточных оснований. Но я знаю, что ночью неоднократно спускался вниз профессор Тромбетти; успел побывать внизу господин Сиди Какуб, а в комнату к погибшей несколько раз входил господин Брынкуш. Однако все эти факты не дают мне никаких оснований утверждать, что один из них является подозреваемым по делу об убийстве.
– Спасибо, – иронично бросил Тромбетти, – спасибо, что не обвиняете меня в убийстве. Но госпожа Лахбаби права. Из ваших слов выходит, что убийца не мог никуда сбежать или исчезнуть. Куда он делся в таком случае?
– Кроме нас, в гостинице был только один человек, – напомнил Панчулеску, – этот русский иностранец.
– Он румын, – возразил Брынкуш.
– Сам себя он румыном не называет и не считает. Молдаване полагают, что они – особая нация, хотя на самом деле они румыны, говорящие на румынском языке и присоединенные к Советскому Союзу в результате договора Молотова – Риббентропа.
– Учитывая, что среди вас я – единственный гражданин бывшего Советского Союза, не могу не заметить, профессор Панчулеску, что вы не совсем правы, – сказал Дронго.
– Почему не прав? Они говорят на арабском или это не румыны? – весело спросил Панчулеску. – Все это произошло в результате навязанного нам договора, а потом в результате побед Красной армии в войне против немцев.
– Поразительно, – развел руками Дронго, – как все народы Восточной Европы недовольны тираном Сталиным и итогами Второй мировой войны. Когда вы говорите о навязанных вам режимах, это тоже довольно спорный момент – ведь к концу Второй мировой войны коммунисты были главной силой, боровшейся в подполье против фашистов, и еще более главной силой во Франции и Италии, где их фактически не пускали во власть благодаря американским оккупационным силам. Но дело даже не в этом. До войны, при фашистском режиме Антонеску, по Венскому арбитражу сорокового года, когда Румынию и Венгрию пытались примирить Гитлер и его приспешники, почти вся Северная Трансильвания была отдана Венгрии. И только в результате победы Красной армии и последующего разделения Европы на Парижском конгрессе в феврале сорок седьмого года Северная Трансильвания была закреплена за Румынией. Или это неправда, профессор Панчулеску?
– Правда, – кивнул тот, – все было действительно так. Но одна несправедливость не должна прикрывать другую.
– Теперь о Бессарабии, – напомнил Дронго. – До революции она входила в состав Российской империи. А сама Румыния была образована во многом благодаря русской армии, успешно сражавшейся против турецкой империи. Еще во время Гражданской войны часть Бессарабии была захвачена румынами. Затем, во время Второй мировой войны, именно румынская армия вместе с немцами вторглась в Молдавию и Украину, захватила Одессу и южную часть Украины, двигалась к Сталинграду, где была разгромлена. Разве это тоже неправда?
Панчулеску промолчал.
– В Молдавии действительно живут ваши братья и сестры, говорящие на румынском языке, – продолжал Дронго, – но у них был свой самостоятельный путь развития уже почти полтора века. Они несколько другие по своей истории, менталитету, нравам, обычаям. А вы упрямо не хотите этого видеть… И, наконец, о завоеваниях тирана Сталина. В результате «подлого» договора Молотова – Риббентропа Литва получила обратно свою столицу Вильнюс, которую отняли у Польши. А сама Польша получила сразу после войны почти треть своей территории за счет поделенной на части и стертой с карты Пруссии и восточных земель Германии. В результате Данциг стал Гданьском, Бреслау – Вроцлавом и так далее. В Германии до сих пор существуют землячества немцев, потерявших свою родину. Я еще не вспоминаю о депортации тех же немцев из Чехии после войны. Но если сегодня спросить политиков в Литве, Румынии, Польше, Чехии, они в один голос будут осуждать захватническую политику Советского Союза и пакт Молотова – Риббентропа. Хотя любому непредвзятому историку понятно, что это был абсолютно вынужденный шаг, чтобы отодвинуть начало войны. При этом пакт был заключен за несколько дней до начала Второй мировой войны, когда переговоры о коалиции с Англией и Францией оказались фактически сорваны. Теперь, полагаю, всем политикам нужно быть более последовательными. Поляки, которым так ненавистна советская послевоенная политика, должны вернуть треть своей территории Германии, которую у той отнял Сталин. А Литва должна отказаться от своей столицы. Румыния – от Северной Трансильвании, где у вас так много запасов нефти. Я могу перечислять довольно долго…
Лев Толстой говорил, что нельзя быть немного беременным, как нельзя быть немного непорядочным. Либо так, либо иначе. Либо признаем все реалии в комплексе, либо гордо от них отказываемся. Вспоминать то, что нам выгодно, и забывать о том, что нам невыгодно, как минимум исторически глупо и опасно. Разве вы со мной не согласны, профессор Панчулеску?
В гостиной воцарилось молчание.
– Все ваши факты имеют место, – пожал плечами Панчулеску, – но у наших историков другой взгляд на эти события.
– Не сомневаюсь, – согласился Дронго, – ведь почти каждый исторический факт можно интерпретировать по-своему. Например, вспомнить о том, что Германия уничтожила шесть миллионов евреев во время Второй мировой войны, и обвинять в этом только немецких фашистов. А можно вспомнить, что евреев преследовали и в странах гитлеровской коалиции, и даже в оккупированной Польше сами поляки ненавидели евреев, часто сдавая их оккупантам или забрасывая камнями вагоны с еврейскими узниками, направлявшимися в концлагеря.
– Это ужасы Восточной Европы, нетерпимость и дикость, – заметил Тромбетти.
– Ваши соотечественники тоже отличились в Албании и Африке, – возразил Дронго, – а во Франции гестапо даже вывешивало объявления, предупреждая французов, что не нужно сдавать соседей-евреев, так как тюрьмы переполнены, – столько добровольных помощников гестапо было в этой самой просвещенной стране Европы. Я уже не говорю о латышских или эстонских фашистах, так ненавидевших евреев. Или об украинских националистах. После раздела Польши, в тридцать девятом, Украина получила все свои нынешние западные области, отодвинув свою границу почти к центру Европы. Интересно, что на Украине об этом стараются не вспоминать – ведь Польшу как раз поделили после пакта Молотова – Риббентропа, когда советские войска вступили в страну с востока. И после этого кто-то смеет утверждать, что у его страны есть право на истину? Сталин не был ангелом, и советский режим нельзя считать образцовым. Но именно под руководством Сталина Советский Союз победил самую сильную армию в мире и освободил народы Европы. Разве это неправда?
– Вы, очевидно, историк по образованию, – произнес Панчулеску уже несколько другим тоном, словно признавая превосходство эксперта. – В истории действительно много подобных случаев.
– Именно поэтому я всегда стараюсь докопаться до истины. Она бывает горькой, не всегда полезной, часто опасной. Но истина остается истиной при всех предлагаемых обстоятельствах, – убежденно ответил Дронго.
В гостиную вошел Мурешану и сообщил:
– Господа, мы закончили обыск. Можете подняться в свои комнаты и забрать свои вещи. Примите наши извинения за некоторый беспорядок. Автобус уже ждет вас. Его будет сопровождать наша машина. До свидания.
– Вы нашли оружие? – поинтересовался Тромбетти.
– Нет, – бросил Мурешану, выходя из комнаты.
В салоне автобуса их было девять человек. Все сидели мрачные, притихшие, подавленные. Дронго и Сиди Какуб снова пробрались в конец салона. Американские профессора устроились в первом ряду. За ними разместились Лесия, Брынкуш и Панчулеску, Тромбетти и Катиба Лахбаби. Водитель несколько раз испуганно оглядывался, удивленный долгим молчанием в салоне автобуса.
– Это было не просто убийство, – тихо произнес Сиди Какуб, наклоняясь к Дронго.
– Два выстрела в грудь, – согласился Дронго. – Второй выстрел можно было и не делать, если он не был контрольным.
– Да, я сразу подумал, что грабитель не мог так поступить. Но обе раны смертельные, значит, он намеренно стрелял дважды…
– И вы не верите в случайного грабителя или неизвестного цыгана, – понял Дронго.
– Не верю, – ответил Сиди Какуб, – и вы тоже не верите. Убийца нарочно забрал сумку, чтобы мы думали о грабителе. И открыл окно уже после того, как было совершено убийство. Ее убили в половине седьмого утра. Тело было еще достаточно теплым, но кровь уже запеклась. Поэтому я могу сказать вам точно, что она умерла примерно в шесть часов утра или в начале седьмого. И только после этого убийца открыл окно. Когда приехал следователь, комната уже основательно выстыла.
