Бонд мысленно повторил строку — она ему понравилась.
— У меня было еще одно задание — «Стальной патрон», — продолжила Филли.
«Спокойно», — велел себе Бонд и небрежно вскинул бровь.
— Никакой связи между планом «Геенна» и «Стальным патроном» я не улавливаю, — доложила она.
— Понятно, я и не пытался их связать. Это из другой области, еще до ГМП.
Взгляд ореховых глаз скользнул по лицу Бонда, задержавшись на его шраме.
— Ты служил в Военной разведке, да? А еще раньше — в Афганистане, в резерве ВМФ?
— Точно.
— Афганистан… Сначала там орудовали русские, потом в заварушку влезли мы. Этот «патрон» имеет какое-то отношение к твоим афганским заданиям?
— Не знаю, все может быть.
Филли поняла, что задает, возможно, неудобные для Бонда вопросы.
— Я получила оригинальный файл, перехваченный нашей резидентурой «Р», и прошлась по метаданным. Меня переадресовали на другие источники, где выяснилось, что «Стальной патрон» — это точечная зачистка, санкционированная на высоком уровне. Вот откуда «некоторые жертвы». Не смогла найти, кто проводил операцию, КГБ или СВР, поэтому даты пока неизвестны. В 1991 году печально известная советская спецслужба КГБ разделилась на ФСБ, отвечающую за внутреннюю безопасность, и СВР — службу внешней разведки. Все интересующиеся событиями в мире спецслужб сошлись на том, что перемены не капитальные, а косметические.
— Точечная зачистка… — задумчиво протянул Бонд.
— Именно. Причем каким-то боком с этой операцией был связан один из наших тайных агентов, из «Шестерки», но кто и каким образом, я пока не знаю. Может, он выслеживал русского киллера. Может, хотел завербовать его и использовать как двойного агента. А может, наоборот, как раз на нашего и охотились. Скоро выясню детали — прорабатываю по своим каналам.
Бонд поймал себя на том, что, нахмурившись, сверлит невидящим взглядом скатерть.
— Отлично, Филли, спасибо! — поспешно улыбнулся он собеседнице.
Вкратце изложив услышанное от Филли насчет Хайдта, «Инцидента-20» и «Грин уэй» (не касаясь данных по «Стальному патрону»), он отослал эсэмэс-сообщение Эм и Биллу Таннеру.
— Все. Теперь, после праведных трудов, нам положен отдых. Как насчет вина? Тебе какое — красное, белое?
— Я девушка, которая играет не по правилам. — Филли выдержала дразнящую, как показалось Бонду, паузу и пояснила: — Вполне могу взять какое-нибудь красное — «Марго» или «Сент-Жульен» — к непритязательной рыбе вроде камбалы. А могу заказать пино-гри или «Аль-бариньо» к хорошему сочному стейку. Я имею в виду: заказывай что хочешь, меня все устроит.
Намазав маслом кусок булочки, она съела его с явным аппетитом, а потом стала изучать меню с видом маленькой девочки, выбирающей, какой рождественский подарок открыть первым. Бонд умилился.
Рядом со столиком возник официант Аарон.
— Давай сначала ты, — попросила Филли. — Мне надо еще семь секунд.
— Тогда для начала паштет. Багет, пожалуйста, подрумяньте. Затем палтуса на гриле.
Филли заказала салат из рукколы с грушей и пармезаном, а на горячее — припущенного в масле омара с зеленой фасолью и молодым картофелем.
Бонд выбрал бутылку не выдержанного в дубовой бочке шардонне из новозеландского виноградника Мальборо.
— Хорошо, — одобрила Филли. — Лучший шардонне за пределами Бургундии выращивают американцы, но им давно пора набраться храбрости и выкинуть свои дурацкие бочки.
Бонд придерживался ровным счетом того же мнения.
Принесли вино, потом еду, которая оказалась отличной. Бонд похвалил Филли за выбор ресторана.
Завязалась непринужденная беседа. Филли расспрашивала о его жизни в Лондоне, о недавних поездках, о детстве. Он инстинктивно отделывался общими сведениями, которые и так не скрывал: смерть родителей; детство с тетей Чармиан в кентской деревушке Петт-Боттом; недолгая учеба в Итоне и последующий перевод в старинную школу Феттес, которую заканчивал и его отец.
— Да, ходят слухи, что в Итоне ты попал в какую-то заварушку. Что-то с горничной? — Филли выдержала игривую паузу, потом улыбнулась: — Я слышала официальную версию — слегка скандальную. Но есть и другая — что ты вступился за честь девушки.
— Боюсь, на устах моих печать, — с полуулыбкой ответил Бонд. — Официальная подписка о неразглашении. Или неофициальная.
— А тебе не рановато было играть в защитника обездоленных?
— Наверное, я тогда начитался толкиеновского «Сэра Гавейна», — отшутился Бонд, отметив невольно, как глубоко она копнула его биографию.
Он, в свою очередь, поинтересовался ее детскими годами. Филли сказала, что выросла в Девоне, училась в школе-пансионе в Кембриджшире и там, еще подростком, зарекомендовала себя как волонтер в борьбе за права человека. Потом изучала юриспруденцию в Лондонской школе экономики. Заядлая путешественница, она с упоением рассказывала о своих поездках, но по-настоящему загорелась, когда речь зашла о мотоцикле и второй ее страсти — лыжах.
«Интересно, — подумал Бонд. — Еще одна точка соприкосновения».
Их взгляды встретились на непринужденные пять секунд.
Бонд ощутил знакомую искру. Его колено коснулось ее колена, случайно — но лишь отчасти. Она провела рукой по распущенным рыжим волосам.
Коды, знаки, шифры…
Филли потерла глаза.
— Надо признать, отличная была мысль, — сказала она, понизив голос. — Насчет ужина. Мне определенно не хватало… — Она прищурилась, обрывая фразу, словно не желая или не видя смысла договаривать. — Расходиться еще, по-моему, рано, только половина одиннадцатого.
Бонд подался вперед. Они соприкоснулись плечами — и на этот раз не отстранились.
— Я бы выпила какой-нибудь диджестив, только не знаю, что у них тут есть.
Читай: «У меня дома через дорогу есть портвейн или бренди, а еще диван и музыка».
Шифры…
Предполагаемая ответная реплика за ним: «Да, я бы тоже не против. Но тогда не здесь».
Все решила одна едва заметная мелочь.
Двумя пальцами правой руки Филли рассеянно потирала левый безымянный, на котором Бонд разглядел тонкую полоску, бледнеющую на фоне свежего послеотпускного загара. Ее оставило ныне отсутствующее рубиновое кольцо, подаренное Тимом на помолвку.
Сияющие глаза по-прежнему смотрели на Бонда, и улыбка тоже не меркла. Он понимал, что они вполне могут расплатиться по счету и выйти и она пойдет с ним под руку к себе домой. И они продолжат перешучиваться. И ночь будет упоительной — об этом говорил блеск ее глаз, и переливы голоса, и то, с каким аппетитом она набросилась на еду, и ее одежда, и то, как она ее носит. И ее смех.
Но еще он понимал, что так будет неправильно. Не сейчас. Вместе с кольцом она вернула дарителю и часть своего сердца. Бонд не сомневался, что утешится она быстро — женщина, которая носится на мотоцикле по пыльным дорогам Скалистого края, долго горевать не будет.
Однако лучше выждать.
Если Офелия Мейденстоун — девушка, которую он способен впустить в свою жизнь, то месяц-другой ничего не изменят.
— По-моему, я видел в списке диджестивов любопытный арманьяк. Думаю, надо попробовать, — произнес он.
И, увидев, как смягчаются ее черты, как облегчение и благодарность перевешивают (хоть и на самую малость) разочарование, он понял, что поступает правильно. Филли пожала его локоть и откинулась на спинку дивана.
— Заказывай сам, Джеймс. Я уверена, ты не промахнешься.
Бонд проснулся в холодном поту и с колотящимся сердцем, не помня при этом, что ему приснилось. От жужжания мобильного телефона сердце забилось еще быстрее.
Будильник у кровати показывал пять часов одну минуту. Полусонно моргая, Бонд схватил телефон и посмотрел на экран. «Вот молодец».
— Bonjour, mon ami,[11] — поздоровался он.
— Et toi aussi,[12] — ответил густой хрипловатый голос. — Разговор шифруется, так?
— Oui, да, разумеется.
— Как мы только жили без шифрования? — поинтересовался Рене Матис, звонящий, очевидно, из своего кабинета на бульваре Мортье в 20-м arrondissement[13] Парижа.
— Шифрование существовало всегда, Рене. Просто не всегда было соответствующее приложение на телефоне с сенсорным экраном.
— Точно подмечено, Джеймс. Ты признанный мудрец, comme un philosophe.[14] Да еще в такую рань.
Тридцатипятилетний Матис служил агентом французских спецслужб — «Дирексьон женераль де ла секюрите экстерьор» (ДГСЕ). Они с Бондом периодически работали на совместных операциях ГМП и ДГСЕ, пресекая деятельность «Аль-Каиды» и преступных группировок в Европе и в Северной Америке. Сколько горькой настойки «Кина Лиллет» и шампанского «Луи Редерера» было ими выпито на двоих — не сосчитать, а еще вспоминались… м-м-м… зажигательные ночи в Бухаресте, Тунисе и в Бари, итальянском райском уголке на Адриатике.
