Половина публики (мужского пола) в обеих залах выстроилась вдоль ее царственного пути на эстраду, а два плантатора не то что вели под руки — они буквально несли ее. Это было медленно, потому что каждому справа или слева этого живого коридора надо было что-то сказать звезде эфира.
Вентиляторы под потолком, кажется, закрутились быстрее, но ароматы духов все равно стали резче.
Индиец со скрипкой закинул голову к потолку, и смычок его полетел по струнам в новом, более резком ритме. Медные тарелки сказали свое «ах» три раза подряд. Магда воссияла над столиками и толпой, раструб ее саксофона блеснул золотом, в нем замелькало отражение лопастей вентилятора над головой. Весь бэнд незаметно перешел на новую мелодию.
Это был большой саксофон, с басовитым голосом, который неуловимо напоминал голос самой Магды. И, как всегда, она начала с того, чтобы вписаться в ритм бэнда, так, что ее инструмент было почти не слышно — но все же музыка неуловимо изменилась.
— Кто там входит,
Когда я выхожу,
Кто говорит тебе:
здра-а-вствуй, бэби?
— жалобным тенором запел кларнетист, держа на отлете инструмент.
И, дрожа от возбуждения, пары потянулись на площадку между столиками.
Магда не обманула их ожиданий.
Чуть смолк тенор, как она мгновенно ворвалась в мир со своим саксофоном, сразу и без вступлений задав его воркующим басом непрерывный раскачивающийся ритм — такой, что не нужно было даже барабана. Она двигала плечами, она приседала и шевелила бедрами, то была музыка блистательной и непобедимой пантеры, неторопливо шествующей через джунгли. И все на площадке тоже стали пантерами, двигая плечами и качая головой с чуть прижмуренными глазами.
— Сейчас или никогда! — сказал Робинс, и походкой — нет, не пантеры, а тяжеловесного тифа повел меня ближе к эстраде.
Толстый человек, оказывается, умеет двигаться с особой грациозностью, подумала я — впрочем, слово «думала» здесь было явно неуместно. Я шла с ним по джунглям, и нам не было преград.
Кажется, вся Бату-стрит поняла, что этим вечером здесь происходит нечто замечательное. Там, за полуотодвинутыми золотыми занавесками и стеклом, только что мгновенно упала ночь, но люстры «Колизеума» бросали розовато-желтый свет на полукольцо людей снаружи, все ближе придвигавшееся к нашим окнам: белые панамы, спицы велосипедов, белые пятна мороженого, мелькание мошек, лица разного цвета, полуоткрытые рты.
Магда, черт ее возьми, играла громко, она делала это долго — шествие больших кошек растянулось минут на десять, она ни разу не сбила ритм, и видно было, что индийцы, с мокрыми лицами, ее теперь обожают без меры. Они, кажется, даже сами огорчились, когда ударник врезал по тарелкам в последний раз, и музыка кончилась.
Впрочем, что значит — кончилась? Она только начинается. Надо только сделать глоточек чего-то веселящего… Мы пошли к столику. И вернулись потом к эстраде — Магда и ее музыка царили над залом опять. И снова ушли, решив на этот раз отдохнуть и выкурить по сигарете.
— Вот и он, — удовлетворенно сказал Робинс, бросив взгляд в сторону бара (Вонг с достоинством подошел к стойке), — и он получит лучшую камеру в Пуду за то, что появился вовремя. После первых танцев, а не до. Так, еще пару минут — и все произойдет. Давайте вести себя естественно, пока ребята займут свои позиции…
Тут он начал рассказывать присевшему к нам железнодорожному инженеру-англичанину (тот явно хотел пригласить меня на следующий танец) всем в Малайе известную и очень старую историю про Сумасшедшего Ридли, директора сингапурского ботанического сада. Когда к нему, в Сингапуре или здесь, приходили поговорить кофейные плантаторы, он потихоньку совал им в карманы здоровенные семечки только что привезенного тогда в эти края из Южной Америки дерева гевеи. То, что это дерево дает латекс для каучука — и вообще, что существует каучук — в те заповедные годы здесь никто не знал и знать не хотел. Да и сам Ридли отлично понимал, что когда плантаторы приедут домой и в очередной раз обнаружат в кармане уже знакомую им семечку от свихнувшегося ботаника, они со смехом вышвырнут ее на землю, куда-нибудь к забору. Чего, собственно, Ридли и добивался, и уже через семь лет после начала этой подрывной деятельности под многими заборами Малайи росли молодые гевеи. Те, что потом стали, наряду с оловом, основой процветания всей страны.
Сегодня, если бы плантаторы были китайцами, они поставили бы в честь Сумасшедшего Ридли храм под лазоревой черепицей.
Но тут я перестала слушать, потому что Магда плохо играла.
Этого, конечно, не могло быть. Танцующая толпа вообще ничего не заметила, продолжая свое самозабвенное движение. Но я-то, единственная из всех, хорошо знала, как на самом деле умеет играть Магда. Эти странные ква-ква-ква и еще раз ква-ква-ква, которые она издавала сейчас, были попросту лишены души.
— Ну, ладно, извините нас, дорогая госпожа де Соза, — прихлопнул Робинс ладонью по столу, — но Вонгу пора…
И он начал поворачиваться к кому-то, чтобы отдать приказ.
Сначала мне показалось, что выстрел донесся с улицы — слева, там, где это здание упирается в глухую стену синема. Потом я подумала, что все-таки он идет сверху, из коридора с комнатами, откуда раньше спустилась Магда.
И тут несколько приличного вида китайских джентльменов у бара, как бы закрывавших Вонга своими телами, услышав выстрел, вдруг сунули руки под пиджаки или в карманы, вытащили оттуда пистолеты (а может быть, и револьверы) и наставили их на всех собравшихся сразу. А один поднял дуло вверх, пистолет его с металлическим звуком дернулся, и наверху, под потолком, что-то треснуло.
Музыка замолчала, последней взвизгнула скрипка. Теперь в двух залах слышался только легкий шепот и бормотание.
— Ну, теперь они заплатят чуть подороже — неделей в тюрьме не отделаются, — еле слышно проговорил Робинс.
— А нас тут не постреляют? — так же тихо поинтересовался железнодорожник. — Или всего лишь ограбят?
— Да вы что, — с неколебимой уверенностью отозвался Робинс. — Наглость какая. Тут не Америка. Им самим страшнее всех. Нет, сейчас все разрешится.
И тут я увидела, как глаза его расширяются, а смотрит он при этом вправо и вверх, в сторону галереи.
Наш столик был в том зале, где бар, но не в углу — выдвинут он был так, что мы сидели на проходе между одним залом и другим, почти касаясь плечами золотых портьер, обрамлявших этот проход. Слева от нас была стойка бара и замершие там китайцы с оружием наготове, справа — притихшая обеденно-танцевальная зала с эстрадой. Сидеть так очень удобно, чтобы видеть все происходящее в обоих помещениях, но недостаточно уютно, когда большая часть пистолетов направлена примерно в твою сторону.
А там, куда смотрел господин Робинс, по лестнице вниз с лязгом прыгала…
Инвалидная коляска Тони.
Она врезалась в группу китайцев с пистолетами, двое затоптались на месте, пытаясь увернуться. Прицел их сбился.
— Всем положить оружие, — раздался сверху скрипучий голос Тони. И, без перерыва: «Дацзя ся пяо». А потом еще раз нечто подобное — но с шипящим акцентом, и еще раз — уже совсем непохожие слова.
— Ни мала… — сдавленно выговорил один из китайцев, поднимая вверх руку с пистолетом.
Два громких, оглушающе громких выстрела грохнули сверху, у ног китайца в темное дерево пола впились две пули, трое опять затанцевали на месте.
А сверху раздался топот ног — совершенно здоровых ног, это Тони из крайнего правого угла балкончика бегом, пригибаясь, переместился в левый. Оказавшись над стойкой бара, у китайцев почти за спиной и сверху.
Выстрел — тихий и металлический — лязгнул от угла бара, там, где стоял Вонг. Сверху, где за деревянным прикрытием прятался Тони, раздалось сдавленное шипение, а потом тишина.
И тогда грохот, если не рев, прозвучал уже справа, там, где была эстрада. И еще раз, и еще. «У-у-у», зашуршал воздух у меня над головой. Я как автомат повернула туда голову: Магда стояла, согнув ноги и чуть подавшись вперед — в сторону широкого проема между двумя залами, через который ей открывался вид на бар и китайцев. В руках ее был револьвер громадных размеров. Саксофон был зажат у нее между коленями, футляр от второго инструмента лежал перед ней, открытый, и никакого второго саксофона там не виднелось.
— Привет из Чикаго, — послышался на весь зал шепот Магды.
— Ай-и… — безнадежно сказал один из вооруженных китайцев — я так же автоматически повернула голову влево. Он смотрел на свое плечо, по которому расплывалось красное пятно.
Тишина длилась буквально мгновение. Потом слева, от угла бара, донесся мягкий стук, как будто по полу что-то катили. За ногами стоявших я увидела, как Вонг кувыркается по полу, как в цирке, в сторону дверей — и исчезает в них. Я дернула головой вправо: понятно, ему нужен был всего ярд, чтобы оказаться вне досягаемости оружия Магды (ей мешала стена между двумя залами). И еще пару ярдов, чтобы выкатиться на улицу, под ноги замершей там толпы. А ведь там, вроде, должен был на всякий случай стоять констебль?
