В этом доме, который он завтра должен был оставить, все было знакомо и близко. Даже его любимые картины. И ничего отсюда нельзя было взять в другую жизнь. Он не имел права увезти даже те мелкие безделушки, которые накапливаются в любой квартире по прошествии нескольких лет и которые становятся непременным атрибутом жизни любого человека.
Он поднялся по лестнице в свою спальню. Включил тихую музыку. Ему всегда нравилась классика: Вивальди, Шопен, Брамс. Вот и сейчас, слушая Шопена, он лег на кровать. В этом доме все было таким близким. Никогда больше не будет миллионера Кемаля Аслана. Впрочем, он об этом не очень жалел. Когда много денег, их тратишь, не раздумывая и не обращая внимания на суммы потраченного.
Теперь ему придется заново учиться жить на зарплату. Кемаль усмехнулся. Он уже забыл про советские деньги. Забыл даже, что он уже полковник. Сколько тогда получал полковник КГБ? Триста, четыреста долларов? Или пятьсот? Хотя нет.
Полковник получал в рублях. А доллар был равен, кажется, шестидесяти копейкам.
Кажется, сейчас в СССР ввели какой-то другой обменный курс. В десять раз выше официального. Теперь его зарплата будет равняться пятидесяти или шестидесяти долларам. Он даже засмеялся. Можно ли прожить в СССР на эти деньги? Наверное, раз ввели такой курс.
Но сама жизнь все равно круто изменится. Ему придется привыкать к новой, абсолютно новой для него жизни. И от того, как он сумеет прижиться уже в другой жизни, в других координатах отсчета, будет в конечном итоге зависеть и вся его дальнейшая жизнь. Он вспомнил, как умер полковник Конон Трофимович Молодой, широко известный на Западе как Гордон Лонсдейл. Его арестовали в январе шестьдесят первого, а уже в апреле шестьдесят четвертого обменяли на английского разведчика Винна, захваченного в ходе операции контрразведки КГБ по ликвидации предателя Пеньковского. Уже тогда этот человек был легендой. Его и полковника Рудольфа Абеля называли лучшими разведчиками-нелегалами советской разведки. Западные писатели и журналисты посвящали им множество книг и газетных публикаций, пытаясь постичь природу успешной деятельности офицеров КГБ.
Но оба офицера, вернувшиеся домой с Запада, и десятки сотрудников КГБ, ранее проработавших долгие годы в других странах, отвыкли от жизни в СССР, и им приходилось учиться буквально заново. Особенно беспомощным в этом плане были нелегалы, проработавшие многие годы за рубежом. Полковник Конон Молодой был одним из таких разведчиков. Он так и не сумел полностью адаптироваться к новым условиям, как некогда Ихтиандр, слишком долго находившийся в воде и почти разучившийся дышать, как человек. Конон Молодой умер в октябре семидесятого года, когда отправился вместе с женой и несколькими друзьями за грибами. Просто нагнулся и вдруг упал от разрыва сердца.
Юджин помнил эту внезапную смерть. И помнил другой случай, происшедший уже с супругами, прилетевшими из Латинской Америки. Советские разведчики были заброшены в Латинскую Америку после второй мировой войны и успешно продержались там полтора десятка лет, пока наконец Центр не решил, что пора отзывать своих офицеров домой. За это время у супругов родилось двое детей, которые даже не умели говорить по-русски. И лишь когда настало время возвращаться, родители решили рассказать все своим детям. Только когда поезд пересек границу СССР, отец, закрыв купе, рассказал своим сыновьям, кто их родители и чем занимались.
Сыновья, воспитанные уже совсем на другой культуре и на другом восприятии советских людей, и тем более советских разведчиков, не хотели и не могли понять, почему они должны поверить в подобные объяснения. Следствием разговора стал инфаркт у отца и нервный срыв у матери, дети которых наотрез отказывались поверить в невозможное.
Все это Юджин знал. И понимал, что Марк, маленький американский мальчик, выросший на техасском ранчо своего деда, отца Марты, никогда не примет правды о своем отце. Никогда не простит своего отца за подобное «предательство». И Юджин понимал, что единственно хорошее, что он сможет сделать для мальчика, это исчезнуть без следа. И понимание этого факта мучило его более всего остального.
В эту ночь он собирал свои вещи в два небольших чемодана. Собирал, четко сознавая, что даже этих вещей ему могут не разрешить провезти с собой.
Здесь были его записи, значительная часть финансовых документов компании, важная переписка, доверенные письма, некоторые любимые безделушки. Он почти не брал ничего из вещей костюмов, галстуков, обуви. Все это оставалось теперь в этой жизни, и он понимал, что нужно постепенно отказываться от устоявшегося образа мышления.
Утром Питер прилетел из Бостона и привез Марка. Он позвонил уже из аэропорта, сообщив, что директор разрешил мальчику свидание в отцом на один день. Марта, конечно, была стервой, но не до такой степени, чтобы запрещать сыну общаться с отцом. Кроме всех прочих обстоятельств она была из семьи Саймингтон, где привыкли почитать и уважать законы. Никто из родных Марты не сомневался, что при желании Кемаль Аслан сумеет найти высокооплачиваемых адвокатов, готовых доказать в суде, как именно нарушаются права отца на свидание с сыном. Именно поэтому мистеру Льюису удалось довольно быстро добиться разрешения и привезти Марка в Торонто.
Кемаль стоял в аэропорту, когда увидел выходившего Марка. Сердце радостно забилось. Мальчик вытянулся за последний год, стал больше похож на отца. Появилось нечто похожее на щеточку усов. Марк был одет в длинное темно-синее пальто и выглядел даже старше своих лет.
Отец шагнул вперед.
— Здравствуй, Марк, — и, уже не сдерживаясь, обнял и поцеловал сына.
Он никак не мог избавиться от этой «почти советской» привычки.
— Здравствуй, папа, — несколько смущенно ответил Марк.
За ним шагал Питер Льюис.
— Ты не представляешь, как мне было трудно ночью вылететь в Бостон, — проворчал он, протягивая руку.
К «Кадиллаку» Кемаля они вышли почти сразу: багажа у приехавших не было, только небольшие сумки.
— Директор разрешил только на один день, — заметил Льюис, первым залезая в автомобиль. Марк сел рядом с отцом на заднем сиденье. Машину вел водитель Кемаля.
Этот день они провели вместе. Это был лучший день в жизни Юджина.
Питер, очевидно, понимавший его состояние, остался один, и они вдвоем поехали в окрестности города, где был небольшой ресторанчик, столь часто посещаемый Кемалем. Даже во время традиционного американского ланча здесь было не так много людей, и они устроились вдвоем в углу. Отец почти ни к чему не притронулся, все время наблюдая за сыном. Он даже не говорил, почти все время что-то рассказывал Марк. И вдруг он замолчал, почувствовал состояние отца.
— Продолжай, — попытался улыбнуться Кемаль.
— Ты ничего не ешь, — детям свойственна большая проницательность, о чем часто не догадываются взрослые.
— Мне не хочется.
— Мистер Льюис говорил, что ты должен улетать, — сообщил Марк.
— Да, в Европу.
— Когда?
— Уже сегодня.
— Понятно. Жаль, не могу поехать с тобой. А куда ты едешь?
— В Германию.
— Говорят, там красиво. Я был с тобой только в Турции, Франции и Англии. Было бы интересно посмотреть Германию.
Отец молчал. В таких случаях любой родитель должен был сказать, что, мол, мы еще увидим и Германию. Но он молчал. И Марк ничего не стал переспрашивать. И именно в эти мгновения мальчик отчетливо почувствовал, что происходит нечто необычное, непонятное для него.
Потом, по предложению Кемаля, они поехали к Ниагарскому водопаду. С канадской стороны это было особенно великолепное зрелище. Маленькие катера кружили у водопада, и туристам, рискнувшим совершить это водное путешествие почти к самому центру, куда спадали миллионы тонн воды, выдавали специальные дождевики. И отец, и сын уже несколько раз совершали это путешествие, поэтому они отъехали немного от водопада и остановились у дороги, откуда открывался изумительный вид на Ниагару. Кемаль, притормозив у края дороги, сидел молча, глядя на водопад. Марк вдруг спросил:
— Ты не скоро вернешься?
— С чего ты взял?
— Мне так кажется.
— Знаешь, — осторожно заметил Кемаль, — в жизни все может случиться. Я хотел бы, чтобы ты всегда помнил: жизнь устроена так, что в ней не бывает односложных решений. Нельзя делать выводы из внешних проявлений каких-либо поступков людей. Мы часто не знаем причины, толкнувшей человека на тот или иной шаг. Понимаешь?
Он смотрел в серо-голубые глаза сына. Тот молчал.
— Я хотел бы, чтобы ты знал Марк. Я всегда любил тебя и буду любить. И что бы ни произошло со мной, я бы хотел, чтобы ты помнил этот день.
Кажется, мальчик начал все понимать. Он кивнул головой.
— У тебя есть другая женщина? — вдруг спросил Марк. — Ты хочешь уехать к ней?
— Нет, — поморщился Кемаль, — не это. У меня, конечно, есть женщина, но я не собираюсь на ней жениться. Это совсем другое, Марк.
