Но допустим, он из-за тумана доберется не за пятнадцать, а за тридцать минут — ведь такому типу, мне кажется, все равно — ясная ли погода или туман. Этот прохиндей остановится где-нибудь возле входа в ее дом, но так, чтобы ему было легко сразу после покушения укатить; он притаится, хотя его прикрывает туман, и будет терпеливо ждать свою жертву. Когда, скажите, туман не покровительствовал убийцам?! Размозжив голову своей жертве, он сунет ей под пальто склянку (пустую, разумеется: вирусы давно уже переправлены в другое место!) и как ни в чем не бывало вернется к себе домой на улицу Ивайла — мол, я не я, и хата не моя! Этим убийством он направит следствие по ложному следу.
Убийство, конечно, он лишь мечтает совершить, но осуществить его не сумеет, потому что на том самом «лобном месте» будет стоять начеку защитник и хранитель Марины. Когда злодей прибудет туда с пустой склянкой и своими дьявольскими намерениями, человек Аввакума уже будет там…
— Хватит тебе дрожать! — похлопав по плечу, старался подбодрить меня Аввакум. — Ну-ка, выпей коньяку, чтоб поскорей прийти в себя! Что шевелишь губами, словно разговариваешь сам с собой! А не чувствуешь ли ты, братец, угрызений совести? Тогда лучше признайся, признайся — ты ведь тоже вертелся возле склянки, твое рабочее место находится всего в нескольких шагах от вирусов, и ты расхаживал то туда, то сюда с разными пробирками, банками-склянками! А может, ты и есть похититель? Или же соучастник похитителя?
Он рассмеялся — весело и громко, от души, и это в какой-то степени меня обидело. Зачем ему понадобилось так смеяться надо мной? Но в груди у меня все еще разливалась теплая волна и ласково шумела в крови, а в душе, казалось, звучала песня и веял теплый ветерок. Я выпил коньяк и с благодарностью кивнул Аввакуму.
— Ты хорошо сделал, что приставил к Марине человека! — сказал я. — В таком тумане всякое может случиться, а она — беззащитная женщина!
— Гм! — как-то странно произнес за моей спиной Аввакум.
Я обернулся и, удивленно взглянув на него, спросил:
— Что пришло тебе сейчас на ум?
Аввакум наклонился к камину, разгреб горящие поленья и подбросил дров. Потом долил коньяка в мою рюмку и в свою, но отпил из нее чуть-чуть.
— Выбрось эту женщину из головы! — сказал он, и я заметил, как по лицу его промелькнула мрачная тень. — Пускай она идет своей дорогой, сколько сумеет, а ты занимайся своими делами. Твои чувства к ней — чистая выдумка. Более того, это просто игра воображения, иг-ра,которой ты сам себя обманываешь. Начни наконец жить, как подобает настоящему мужчине. «Держи бутылку за горлышко, а женщину — за талию», как гласит поговорка, и плюнь на всякие фантазии — женщины не любят фантазеров!
Хороший ты мой человек! Видать, ты считаешь меня неисправимым романтиком, потому и говоришь такие циничные, вульгарные слова — думаешь, они на меня подействуют? Да мне просто до боли стыдно за самого себя, потому что я заставил тебя, такого прекрасного человека, притворяться грубияном.
Я залпом выпил коньяк и, чтобы угодить Аввакуму, изобразил на своей физиономии счастливую, даже легкомысленную улыбку.
— Нет, я непременно женюсь на Марине! — заявил я. — Эта женщина здорово втрескалась в меня!
Ну хоть бы он поглядел на меня недоверчиво. Но нет, Аввакум только печально покачал головой.
Он поставил на огонь большой чайник, набил трубку и, положив на табак раскаленный уголек, выпустил несколько клубов дыма.
— Есть чувства подлинные и чувства вымышленные, — задумчиво заговорил он. — Подлинные — это часть жизни, они становятся судьбой. А надуманные — появляются и исчезают, как утренние сны, рассеиваются, словно их и не было вовсе. Правда, лишь при условии, что в результате этих чувств не возникли осложнения, что прежде чем махнуть на них рукой, мы не совершили какого-нибудь рокового шага. Со мной в Италии произошла история — я хотел бы тебе ее рассказать, чтобы ты извлек урок, который, безусловно, пойдет тебе на пользу. Надеюсь, я успею сделать это еще до того, как нам снова позвонит капитан Баласчев, и до того, как будет готов чай для нашего завтрака.
РАССКАЗ О ЮЛИИ
— В начале июня прошлого года я покинул Ассизи, — начал Аввакум, — не без грусти, конечно. Да и кто может покинуть этот край тишины и воспоминаний, край темноволосых смуглых синьорин и дешевого густого вина, не сожалея и не вздыхая?
После двухнедельных скитаний по музеям Флоренции я поехал в Н. — небольшой городок на юге Италии, который еще издалека давал о себе знать двумя взаимоисключающими запахами — рыбы и фруктов. Ослепительно белая пристань, залитая яркими лучами щедрого южного солнца, всегда пахла рыбой. Рыбой пахли лодки, моторные катера, парусники, песок, камни. Возникало даже странное ощущение, будто и от небесной лазури тоже исходит запах рыбы.
Но северные окраины городка благоухали, как райские сады. Тут цвели и плодоносили цитрусовые деревья — апельсиновые, мандариновые, лимонные. Но рядом с этими роскошными представителями флоры южных широт пышным цветом расцветает и краса умеренного пояса — черешни, яблони, абрикосы. Недостает только Адама и Евы среди этих несущих человеку радость плодовых деревьев, чтобы он мог себе представить, как, например, выглядел в библейские времена земной рай.
Люди в этом городке живут отнюдь не райской жизнью, потому что они бедняки и никогда не бывают вполне сыты. Отель «Прентания», где я снял на двое суток комнату, кишел тараканами, а из-за неисправной сантехники подозрительно пропах популярными дезодораторами. Поскольку город Н., где даже не было музея, не вызывал у меня никакого интереса, я уже на третий день «поднял паруса» и перебрался в соседнее прибрежное селение Санта-Барбара — в двенадцати километрах к юго-востоку от Н. По другую сторону Санта-Барбары, всего в трех километрах, находилось древнее поселение Фотия, которое и представляло, в сущности, истинную цель этого моего последнего путешествия по чудесной итальянской земле. В Фотии были руины византийского храма, который своей архитектурой напоминал храм в нашем Несебре, и, само собой разумеется, мне надо было его непременно увидеть и изучить.
Санта-Барбара — маленький рыбацкий поселок с прелестным золотистым песчаным пляжем и укрывшейся между двумя холмами маленькой бухтой, где вечно дремлют вытащенные на сушу лодки и с утра до вечера пожилые женщины усердно чинят порванные рыбацкие сети. С полсотни его домиков — бедны, но сверкают на солнце своей белизной, потому что женщины белят их известью чуть ли не каждую Неделю. Улиц и дворов здесь нет, фасады домиков увешаны нанизанной, словно бусы, скумбрией, а на подоконниках алеют цветы в консервных банках. Днем мужчины и юноши находятся в море, старые женщины чинят сети, молодые варят рыбный суп и чинят белье своих домочадцев, а девушки мастерят из ракушек рамки. Когда в воскресные дни сюда приезжают из Н. туристы, девушки предлагают им эти рамки, украшая их своими прелестными улыбками. Иногда они продают и свои улыбки, но это случается очень редко, когда, например, отец разболеется, а братья разбредутся по белу свету и некому выходить на лов рыбы в море.
Местная таверна называется «Сан-Тома». Ей принадлежат и три деревянные постройки, которые в зависимости от обстоятельств служат то складом, то гостиницей. Следует отметить, что таверна находится у самого входа в бухту, и три склада-гостиницы выстроились рядом, как шаферы возле невесты. «Сан-Тома» заняла эту позицию, чтобы первой встречать приезжих и давать приют тем, у кого есть временный интерес уйти от многолюдья, быть подальше от чужих глаз. Я, правда, не сторонюсь людей, не стараюсь укрыться от их глаз, но в Санта-Барбаре нет другой гостиницы, где путешественник мог бы найти приют, да и вид, открывающийся у входа в маленькую бухту, такой, что ради него одного отвернешься от всех самых современных «Хилтонов» на свете…
Фотия — это мертвое поселение. Оно тоже расположено на морском берегу, в глубине точно такой же тихой и мирной маленькой бухты, только вблизи тут нет ни виноградников, ни оливковых рощ — окрестные холмы голы и щербаты, как гнилые зубы. Собственно, само древнее селение Фотия располагалось когда-то в километре от бухты, а на берегу стояла только крепость — ее полуразрушенные древние стены и сейчас гляделись в зеркальную гладь бухты.
