Небольшой металлический мост через железнодорожную колею, соединяющий городскую территорию с территорией порта, едва ли не самый оживленный в городе. Днем и ночью, утром и вечером здесь можно встретить моряков с советских и иностранных кораблей, направляющихся в город, чтобы «встряхнуться» после долгого плавания, или возвращающихся в свой плавучий дом. По обоим концам моста стоят две сторожевые будки. Первая обычно пустует, а во второй сидит подслеповатый вахтер и мельком просматривает документы проходящих. Вот и мост. Родлинский оглянулся. Переулок, из которого он вышел, был пуст. Значит, все в порядке. Прислонившись к перилам, шпион ждал. Когда на первую площадку поднялась группа моряков, судя по обрывкам разговоров — иностранцев, он, замешавшись в их толпу, ступил на гулкий настил моста.
Родлинского насторожило то, что и первая будка оказалась обитаемой: в ней сидел пожилой мужчина, искоса взглянувший на группу моряков. Фотографу показалось, что на него вахтер посмотрел особенно внимательно.
«А что, если меня здесь узнают?» — мелькнуло в голове. Шпион замедлил шаг, лихорадочно подыскивая выход из положения. Решение требовалось принять немедленно… И когда до второй, самой страшной, будки оставалось пять шагов, он сорвал с головы фуражку, зажал ее под мышкой и последним напряжением воли придал своему лицу спокойное выражение.
— Я фотограф Дома офицеров флота Родлинский, — сказал он, протягивая вахтеру красную книжечку удостоверения, — меня ждут в порту. Да я и не первый раз… Помните, наверное…
Вахтер мельком заглянул в удостоверение и сделал рукой жест, означающий «пожалуйста». Родлинский вышел на площадку, надвинул на лоб фуражку и не спеша начал опускаться по лестнице. Сердце, готовое минуту назад выскочить из груди, успокаивалось. Он в порту. Остается только отыскать катер с «Дженни».
— Хелло, бой! — окликнул Родлинский проходившего неподалеку юношу. — Где шлюп… шип «Дженни»?
— Катер с «Дженни»? — переспросил юноша. — Вон там. Только поспешите: все ваши давно прошли.
И снова приступ противного, липкого страха охватил шпиона. Если катер ушел, все пропало. Родлинский быстро зашагал вперед, а через минуту, намереваясь «срезать угол», юркнул в узкую щель между штабелями ящиков и пустился бежать.
* * *
Если бы Родлинский мог перенестись на несколько минут обратно на мост, в будку дежурного вахтера, то увидел бы, как тот, пропустив его в порт, тотчас снял телефонную трубку, набрал нужный номер и вполголоса произнес три коротких слова: «Прошел, товарищ капитан». В этот момент в дверях будки появился молодой человек в темном плаще и шляпе. Он сделал знак вахтеру, и тот передал ему трубку.
— Докладывает лейтенант Марченко. Перехватил на проспекте, довел до самого порта. Психует. В проходной показал удостоверение Дома офицеров флота. Какие будут указания?.. Продолжать наблюдение? Слушаюсь!
Порт жил напряженной ночной жизнью. Вдоль причалов, устало привалившись к стенке бортами, стояли лесовозы, лайнеры, танкеры. Отсюда они уходили в дальние порты и далекие страны. Если на карте отложить путь, проделанный сотнями этих торговых судов, то карта превратится в наглядную схему экономических связей Советского Союза. И вот где-то здесь между штабелями из ящиков со станками и приборами, тюками с пряжей и хлопком, среди всех этих мирных предметов крадется враг…
Машина майора Страхова, наклоняясь на поворотах, пронеслась по автостраде и теперь мчалась стрелой вдоль причалов, то и дело ныряя в глубокую тень от могучих портальных кранов и высоких стен пакгаузов. Шофер Семенов искусно лавировал в невероятно узких проходах. У крайнего пирса, где совсем недавно стояла «Дженни», он резко затормозил. Страхов выпрыгнул из кабины.
Катер с «Дженни» покачивался у стенки. На зыбких мостках стоял дежурный помощник капитана порта и на трех языках втолковывал что-то моряку.
— Товарищ майор, разрешите доложить, — услышал Страхов рядом с собой горячий шепот.
— Слушаю.
— Не проходил.
Присмотревшись, Страхов различил в густой темноте старшего лейтенанта из дежурной оперативной группы. Тот втиснулся в пространство между огнетушителем и пожарным краном и почти сливался со стеной.
Дежурный помощник продолжал разговаривать со старшим на катере.
— Один, понимаете, один матрос на берегу…
— Ждите, я искать не могу…
Страхов взглянул на часы, еще раз прикинул время — пять минут до универмага, десять до проходной на мостике да пятнадцать в порту. По всем расчетам Родлинский должен быть уже здесь. Непредвиденная задержка?.. А что же Марченко?
Как бы в ответ на его мысли со стороны складов в неверном свете прожекторов мелькнула бегущая фигура. Человек в морской фуражке и куртке перепрыгивал через рельсы, спотыкался.
— Старший лейтенант, приготовьтесь!
Когда почти у самого катера бегущий поравнялся с майором, тот вышел из тени.
— Эй, огонек есть?
— Ноу!
Он бежал прямо к сходням катера. Майор успел только различить характерные контуры носа и нижней губы.
— Подожди, куда спешишь? — нарочито ленивым голосом спросил Страхов и подошел к мосткам. — Может, закурить есть?
— Ноу… Пустит, опаздывайт… — на майора с плохо скрываемой злостью в упор взглянули знакомые по фотографиям глаза.
— Ваши документы!
Иностранец с готовностью полез в карман и вытащил пачку бумаг.
— Я Фред…
— Вы арестованы, гражданин Родлинский!
— Протестуйт, я есть Фред…
— Вот ваш паспорт, гражданин Родлинский! Узнаете? — Страхов обернулся к подошедшим лейтенанту Марченко и дежурному оперативному работнику. — Доставьте на катер подданного Великобритании мистера Буфалло.
Фотограф стоял и смотрел, как мимо него на катер переносят бесчувственное тело боцмана с «Дженни». Мостки прогнулись под тяжестью трех человек, и кто-то на борту на таком понятном, но теперь далеком языке со смехом крикнул: «Ай да Фреди!..»
* * *
На допросе Родлинский держал себя спокойно и непринужденно. Страхова порой бесила наглая самоуверенность этого человека. Но приходилось сдерживаться.
Родлинский ни от чего не отказывался. Да, попался. Фамилия Смайли, Эдвард Смайли. Да, карьера кончилась. Маневича не убивал. Разбился. Знаю. Жалею. Веселов дурак и болтун. Нет, не знал. Задания? По радио — вся связь по радио. Когда погиб Маневич, связь оборвалась. Нет, нет. О мерной миле все было передано заранее. Даты не сходятся? Возможно. В цифрах не силен. Никакого шефа нет. Он главный. У него слишком большой стаж, чтобы им руководили. Никого, что вы…
Родлинский спокойно покуривал.
— Значит, вы прекратили работу по собственной инициативе?
— Да, чутье разведчика, знаете…
— Шпиона, так будет вернее.
— Шпиона. Не вижу ничего позорного в этом слове.
— У вас хорошее чутье. Вы ведь так и не читали последнего приказа шефа, — и Страхов протянул Родлинскому томик Диккенса и лист бумаги. — Не трудитесь, все выписано здесь.
Родлинский медленно прочитал записку: «Работу прекратить. Готовьтесь к переезду. Сигнал обычный» — и поднял глаза.
— Как разведчик разведчику должен…
— Прекратите. Кто ваш шеф?
— Вы же сами знаете.
— Кто?
— Консул Карлсон, «морской орел». Я даже рад отчасти, что вы докопались до него. Эта свинья слишком быстро сделала карьеру и никогда не пробовала черновой работы, как я, например… Вы меня обменяете?
— Как Эдварда Смайли или как Ганса Хойзингера?
Некоторое время шпион растерянно смотрел на Страхова. В глазах его мелькнул на мгновение ужас, потом в них опять заиграла наглая усмешка.
— Если вы и это знаете, то, конечно, понимаете, майор, что разведчик моей квалификации, моего класса — это не какой-то там просто агент.
Страхов удобнее уселся в кресле.
— Вашего класса? — иронически спросил он. — А что вы называете классом? Не деятельность ли вашу в бельгийском концлагере, в Цвартберге, где вы пытались вербовать осведомителей для гестапо? Помните, чем это кончилось? Не вас ли безоружные заключенные избили камнями?
— В нашей работе бывают ошибки.
— В вашей работе их слишком много, господин шпион «высокого класса». И обратите внимание — почти все они так или иначе связаны с Советским Союзом, с советскими людьми. Только ли в ошибках здесь дело? Вспомните Бухенвальд. Не вам ли поручали выявить членов подпольной организации этого лагеря? Вы взялись за это со знанием дела, и что получилось?
— Не пропагандируйте меня, майор. Это нечестный прием.
— Перестаньте, не говорите о честности. Честность и вы — понятия несовместимые… Так вернемся к вашей карьере… После восстания в Бухенвальде вас понизили в звании. А ведь вы были в то время оберштурмфюрером. Я не ошибаюсь?
