– Они нужны вам?
– Только один. Анри Гранвиль.
Меллори выпрямился и нахмурил брови:
– Вы имеете в виду судью Гранвиля, бывшего генерального прокурора, который месяц назад ушел в отставку?
– Поздравляю вас с отличным знанием французских реалии. Вчера они вдвоем с женой прибыли на остров. Естественно, никто ничего не должен был знать. Он любит одиночество, одиночество и птиц. К несчастью для него, мой человек в Париже прошлой ночью узнал о его переезде. Сегодня я пошлю туда Жако на «Л'Алуэтт». Эта казнь вызовет настоящий переполох.
– Вы сошли с ума, – сказал Меллори. – Ему же лет восемьдесят, не меньше. Кроме того, это один из самых уважаемых людей во Франции. Черт возьми, его же все любят! При чем здесь политика?
– Три раза именно он председательствовал на процессах, где некоторых моих друзей приговорили к смерти, – сказал де Бомон. – Теперь придется расплачиваться. Смерть Гранвиля сразу заставит всех осознать, что мы реальная сила и с нами надо считаться. Что ни один человек, даже самый могущественный, не застрахован от нашей мести.
– Но Анри Гранвиль никогда не выносил приговоров без веских на то оснований. Его смерть обернется против вас. И выйти сухим из воды в этом случае вряд ли удастся.
Де Бомон едва заметно улыбнулся, подошел к камину и налил себе еще коньяку.
– Вы полагаете? – Он отхлебнул из своего бокала и вздохнул: – Я отложу вашу казнь до вечера. К этому времени Жако успеет вернуться. Мне будет приятно отправить вас на тот свет с сознанием того, что Анри Гранвиль опередил вас.
– Это не замедлит обнаружиться.
Де Бомон повернулся и ткнул пальцем в изорванный боевой штандарт, висевший над камином.
– Мой предок вынес его из сражения при Ватерлоо, когда знаменосец был убит. Этот штандарт был со мной под Дьенбьенфу. Мне удалось сохранить его в заключении. На нем девиз рода де Бомонов.
– "Посметь – значит победить", – прочитал Меллори.
– На вашем месте я бы запомнил это изречение.
– Но вы кое-что упускаете из виду. Когда ваш предок поднял этот штандарт под Ватерлоо, он не кинулся с ним в атаку. Гвардейский полк прикрывал его отход. И я припоминаю, что под Дьенбьенфу вы командовали десантным полком колониальных войск, а я сейчас говорю о Франции. Реальной Франции, о которой вы понятия не имеете.
Глаза де Бомона на секунду сузились, он подавил гнев и усилием воли выдавил улыбку.
– Отведи его вниз, Жако. Пусть вместе с Гийоном напоследок попытается разрешить неразрешимое. А я посмеюсь.
Жако толкнул Меллори к выходу. Когда дверь открылась, де Бомон спокойно добавил:
– И еще, Жако. К нашей следующей встрече полковник Меллори должен быть доставлен в том же виде, в каком он находится сейчас. Ты понимаешь, о чем я говорю.
Жако резко повернулся и что-то прорычал в ответ. Казалось, он вот-вот ослушается де Бомона. Через секунду они уже спускались по винтовой лестнице. Меллори шел впереди, спиной ощущая направленное на него дуло автомата.
Они прошли полутемную галерею, миновали холл. В камине дотлевали угли. Наконец они вышли к двери, ведущей в коридор, к жилым комнатам и пещере. В дальнем конце коридора на стуле сидел Марсель и читал газету. На поясе у него болтался револьвер. Марсель вопросительно взглянул на Жако:
– Когда?
– Вечером, когда вернусь.
Он повернулся к Меллори, и в глазах его вспыхнул какой-то красный огонек. Похлопав ладонью по автомату, он сказал:
– Ладно, полковник Меллори.
Меллори вошел в камеру. Когда дверь за ним захлопнулась, Гийон сел на койке, свесив ноги с кровати, и взглянул на него.
Меллори усмехнулся:
– Скажите, сэр, у вас случайно не найдется сигаретки?
– Я не вижу никакой разницы между добром и злом. Мне все равно. В конечном счете остается только вера в друзей. В тех, кому накануне, может быть, перерезали горло. Я пришел к этому выводу после шести лет в Алжире.
Рауль Гийон сидел у крошечного зарешеченного окошка, вглядываясь в темноту. Лицо его было усталым.
– И поэтому ты вступил в ОАГ? – спросил Меллори.
Гийон отрицательно качнул головой.
– Я был в Алжире в пятьдесят восьмом году. У нас руки были по локоть в крови. И еще эта девушка, берберка. Я надеялся, что с ней вместе нам удастся переждать. Ее нашли на пляже раздетую, изуродованную. Я был на опознании. На другой день – тяжелое ранение. Отправили лечиться во Францию. Когда вернулся, у всех наших на уме было одно – вернуть де Голля.
– Ты принял участие в заговоре?
Гийон замялся:
– Я был пешкой. Просто еще один младший офицер. Но для меня де Голль был оплотом порядка среди хаоса. Потом нас разбросали по разным частям. Я на пять месяцев попал в Хоггар – патрульная служба на верблюдах.
– И нашел, что искал?
– Почти. Был однажды такой день. Жара, жажда, кругом только горы. Все в сплошном мареве, и я посреди этого пекла. Почти нашел.
– А что потом?
– Отправили обратно в Алжир. В один из самых горячих районов. Колючая проволока и страх. Жестокостью заражались друг от друга, как болезнью. Держались только верой в жизнь. И уже в прошлом году, перед неудачной попыткой военного переворота генерала Шалле, – новое ранение. Не слишком серьезное, но все-таки повод написать рапорт об уходе. Вечером накануне приказа ко мне в гостиницу пришел Легран, предложил работу в «Доксьем Бюро».
– И ты согласился?
– Это был выход, как ни странно. Потом, в Париже, на меня вышел агент ОАГ. Бывший офицер-десантник и участник того самого заговора, который помог де Голлю. Щекотливая ситуация.
– Ты сказал Леграну?
– Сразу же, как смог с ним связаться. Это было даже забавно. Будто специально для меня придумано. Легран посоветовал принять предложение. Он считал, что агенту со связями в этом направлении просто цены нет.
– И все же нам известно, что у Бюро не было никаких конкретных подозрений относительно де Бомона. Какие-то ниточки к нему обязательно должны были тянуться. Ты не мог не знать о них от парижских агентов с той стороны.
– Не знал. Я был рядовым членом их организации. Де Бомон упоминался только как один из сочувствующих. К тому же его политические взгляды достаточно широко известны во Франции. И уж, конечно, ничто не говорило о его активности.
– И тебе полностью удалось внедриться?
– По крайней мере я так думал. Было очевидно, что мои возможности ограничены, поскольку я считался молодым сотрудником «Доксьем». Но я передавал им информацию по указанию Леграна. Конечно, никакого выхода на их боссов у меня тогда не было, но я добивался этого. В двух случаях Легран даже разрешил мне передать им информацию о предстоящих арестах кое-кого из мелкой рыбешки.
– А подводная лодка?
– Она путала нам карты с самого начала. Совершенно ничего не было известно о ее местонахождении, даже в ОАГ никто ничего не знал. Поэтому Легран дал указание проинформировать моих связных в Париже, что меня направляют на обычное задание для наблюдения за де Бомоном на Нормандские острова. Просто чтобы убедиться, что там все спокойно. Легран чувствовал, что по меньшей мере должно было выясниться; существует ли здесь какая-то связь или нет.
– Единственное, чего он не сделал, – это не предупредил нас.
– Очень жаль. Легран не думает о сегодняшнем дне. Живет завтрашним. В данном случае он не просто ухватился за ситуацию, в которой моя «подпольная» деятельность могла оказаться полезной. В этих обстоятельствах разумнее всего было представить меня просто как Рауля Гийона, доверенного агента Бюро, и ничего более.
– Старый лис до последнего не открывает свои карты, все хочет сыграть в собственный покер.
– Удивительно, но то же самое он сказал о тебе, когда я уезжал.
Меллори усмехнулся:
– Во всяком случае одно мы выяснили. Де Бомон связан с агентурой ОАГ в Париже, потому что его предупредили о твоем приезде. Не пойму только, почему ему не показалось странным, что ты ничего не сказал об «Л'Алуэтт».
– Это было первое, о чем он спросил меня на катере. Трудный вопрос.
– И как же ты ответил?
– Сказал, что в Бюро считают это работой какой-то независимой группировки, что я сам убедился в этом, столкнувшись с полным незнанием ситуации вокруг лодки в ОАГ, что как бывший офицер-десантник, принимавший участие в перевороте в июне пятьдесят восьмого года и преданный де Голлем, предпочел бы сотрудничать с ним.
– И он клюнул на это?
– Тогда мне так показалось.
– Лично для меня это звучит неубедительно.
– Для де Бомона, видимо, тоже. – Гийон криво улыбнулся. – Но с другой стороны, у меня просто не было времени придумать что-нибудь получше.
– Однако быстро сообразил.
Молодой француз пожал плечами:
– Когда я увидел, во что они превратили радиотелефон, совершенно естественно было предположить, что они все еще на борту и наблюдают за нами. В этой ситуации разумнее всего было утвердить свое реноме в их глазах. А я помнил, что еще днем ты сунул передатчик в ящик стола.
