– Потому что всегда лучше, чтобы документы были чуточку не в порядке, – заметила она, поджимая губы. – У людей, которые выдают себя не за тех, кем они являются в действительности, всегда бывают слишком хорошие документы.
Мы помолчали.
– Может быть, он подослан немцами? – высказала она предположение. – Хотя с таким же успехом может оказаться и русским партизаном. Не исключено даже, что вы сами предложили ему убежище. – Она прищурила свои хитрые глаза. – Смотрите, Август, не вздумайте вести двойную игру, – предупредила она меня. – Во второй раз я уже не промахнусь.
– У вас слишком развита профессиональная недоверчивость, – развязно сказал я. – Я во всем следую вашим советам, а что касается шофера, по-моему, этот шофер всего-навсего только шофер.
– Он здесь? – спросила Янковская.
Я нажал звонок, вызвал Марту.
– Если Виктор здесь, пригласите его, – сказал я.
Железнов немедленно появился в столовой, очень вежливый, спокойный, независимый.
Янковская долго, чересчур долго рассматривала Железнова, но он не проявил никакого нетерпения.
– Как ваша настоящая фамилия? – внезапно спросила она.
– Чарушин, – невозмутимо ответил Железнов.
– Откуда вы сюда попали?
– Из Таллина, – все так же безмятежно ответил он.
Он говорил по-русски, но в его голосе звучало что-то чужеземное: у него были актерские способности.
– Мне не нравятся ваши документы, – сказала она.
Железнов только пожал плечами.
Она отпустила его.
– Мне он и сам не нравится, – сказала она, когда Железнов вышел. – Фальшивые люди умеют казаться симпатичными.
– На его счет у меня другие соображения, – сказал я. – Вы заметили, как он говорит по-русски? По-английски он говорит гораздо лучше, без какого бы то ни было акцента.
Янковская упрямо покачала головой.
– Если бы Интеллидженс сервис понадобилось, чтобы он был русским, он бы не акцентировал, – уверенно возразила она. – Кстати, вы сами неплохо говорите по-английски.
Она ушла и не показывалась два дня, она сердилась на меня за проявленную мною самостоятельность и хотела дать мне это почувствовать.
Шестнадцатого днем ко мне заехал какой-то гауптштурмфюрер.
– Господин обергруппенфюрер просил напомнить, что он ждет вас сегодня вечером у себя, – с изысканной вежливостью предупредил меня посланец.
Я тут же взял свою телефонную книжку и за полчаса выписал для Эдингера имена всех сотрудниц покойного Блейка. Вечером Железнов отвез меня к Эдингеру.
Начальник гестапо занимал просторный особняк.
В подъезде дома дежурил эсэсовец, дверь открыл мне тоже эсэсовец.
Навстречу вышел сам Эдингер и ввел меня в гостиную.
Просторная комната казалась удивительно тесной – так она была заставлена мебелью. Тут были и столы, и столики, и этажерки, всякие горки и полочки, стулья, кресла, пуфы, везде было полно всякой посуды, хрусталя и фарфора, ваз и статуэток; все эти предметы были, несомненно, накрадены здесь же, в Риге, или, как выражались сами немцы, реквизированы.
Но если мебель, посуда и безделушки были позаимствованы Эдингером в Риге, то великое множество салфеточек, накидочек и дорожек, по всей вероятности, были привезены из Дортмунда, где жил Эдингер до начала своей политической карьеры.
Вышитые гладью красные и коричневые буквы старомодного готического шрифта сплетались в назидательные надписи и украшали диван, стены и этажерки: «У того хороший дом, кто все добыл своим трудом», «Того, кем труд не позабыт, Господь всегда вознаградит», «Если женушка верна, то спокойно спит она»…
На диване, загораживая широкой спиной одну из таких надписей, сидела та самая дама, которую я видел вместе с Эдингером у профессора Гренера.
Эдингер подвел меня к ней.
– Позволь, Лотта, представить тебе… – он на секунду задумался: – Пока что господина Августа Берзиня. Вероятно, ты его помнишь, он бывает у доктора Гренера.
Она церемонно поздоровалась и устремила свой тусклый взгляд на круглый столик перед искусственным камином, явно привезенным сюда тоже из какого-то другого помещения.
Столик был сервирован для кофе. На нем стояли крохотные кофейные чашечки, рюмки, вишневый ликер, печенье и бисквитный пирог. Перед столиком стояли обитые золотистым шелком низкие пуфы; и столик, и пуфы освещал торшер с тусклым желтовато-бежевым абажуром, украшенным каким-то неясным синеватым рисунком.
– Пригласи господина Берзиня выпить чашку кофе, – отдал Эдингер команду своей супруге.
Она смущенно улыбнулась:
– Господин Берзинь…
Мы сели за стол, эсэсовец, открывший мне наружную дверь и исполнявший здесь обязанности горничной, принес дымящийся кофейник, госпожа Эдингер разлила по чашкам кофе, а сам хозяин налил мне и себе ликеру.
– Прозит!
Эдингер бросил на жену снисходительный взгляд.
– Что же ты не похвастаешься, Лотта? – сказал он. – Похвались перед господином Берзинем своей обновкой!
Лотта немедленно перевела свой взгляд на абажур.
– Так трудно угнаться за модой, – послушно сказала она. – Я с большим трудом достала этот абажур.
Я мельком посмотрел на торшер, абажур не привлек моего внимания, но госпожа Эдингер, кажется, сочла, что я разделяю ее восхищение.
– Если бы вы знали, чего он мне стоил! – продолжала она. – Такие абажуры хотят иметь все! Взамен мне пришлось отдать свой лучший чайный сервиз, вывезенный Генрихом еще из Франции.
Госпожа Эдингер вела обычный салонный разговор, которому я не придавал значения. От второй чашки я отказался.
– Я не пью много кофе на ночь, господин обергруппенфюрер.
– В таком случае займемся делами, – сказал Эдингер и кивнул жене. – Лотта, ты можешь идти спать.
Мы раскланялись.
– Давайте, господин Блейк, вашу сеть, – нетерпеливо произнес Эдингер, когда мы остались вдвоем. – Удовлетворите мое нетерпение.
Я подал свой список.
Он цепко схватил листок, просмотрел его, и я увидел, как багровеет его лицо и шевелятся его усики.
– Что это? – спросил он меня зловещим шепотом. – Что это такое?
– Моя агентура, – небрежно, но не без гордости объяснил я. – Мною охвачены все кафе, многие магазины и парикмахерские. Здесь указано, где кто работает…
Но Эдингер не слушал меня.
– Вы смеетесь надо мной? – прохрипел он. – На что мне нужны ваши девки? – Впрочем, он выразился хуже. – Мы их давно знаем! Они обслуживают и вас, и нас, и всех, кто только этого пожелает! Вы считаете меня идиотом? Мне нужна настоящая агентура!
По-видимому, он говорил о той самой агентуре, которую имел в виду Пронин, но я-то, увы, не знал никого, кроме этих девушек!
– Господин обергруппенфюрер… – сказал я, понимая, что переборщил.
– Не валяйте со мной дурака! – закричал Эдингер. – Вы прячете свою агентуру, свою рацию, пытаетесь обвести нас вокруг пальца и воображаете, что это вам удастся! Капитан Блейк! Или вы разоружитесь, или мы сделаем абажур из вашей собственной кожи!
В этот момент я его не понял, я думал, что это просто гипербола. Он впал в неистовство.
Нужно было, как говорится, перестроиться на ходу; следовало осторожно спустить Эдингера на тормозах.
– Господин обергруппенфюрер, не стоит меня пугать, – произнес я с чувством собственного достоинства. – Все-таки я британский офицер, а британский офицер боится лишь Бога и своего короля…
Эдингер на минуту замолчал, выпучил на меня свои оловянные глаза и неожиданно разразился смехом.
– Интересно, что скажет ваш король, когда увидит это!
Он торопливо полез в карман своего френча и выбросил на стол несколько фотографий. Несомненно, они заранее были приготовлены для меня.
– Любуйтесь! – хрипло выкрикнул он. – Это будет отличным сюрпризом для короля!
Я взял эти фотографии в руки. Собственно говоря, это была одна фотография. На ней был снят я собственной своей персоной, я сидел у стола Эдингера и пересчитывал полученные мною банкноты, позади меня виднелся Эдингер, и не требовалось большого труда, чтобы разобраться в смысле этого снимка. Самый настоящий уличающий документ, который мог скомпрометировать кого угодно…
Теперь мне стало понятно присутствие чиновника, сопровождавшего щедрого господина Мюллера! Будь снят подлинный капитан Блейк и получи Интеллидженс сервис такой снимок, карьера Блейка быстро закончилась бы!
– Что еще нужно для того, чтобы держать вас в руках? – вызывающе спросил Эдингер.
Было необходимо как-то обезоружить этого господина.
Я задумался, затем понурил голову и, пользуясь самыми мрачными гамлетовскими интонациями, уныло произнес:
– Да, вы победили, господин Эдингер, я у вас в руках. Но я знаю, что теперь делать. Пуля в лоб – это единственное, что остается офицеру в моих обстоятельствах. Надеюсь, вы подарите мне эту ночь для того, чтобы я мог написать письма своим близким…
