Гречко недоумевающе посмотрел на протянутую ему мятую кредитку. То, что рассказывал прохожий, было, пожалуй, похоже на правду, но намерения своего Люся решил не менять.
— Гроши так гроши, — возразил он, — мне все равно. Поехали. Там документы свои предъявишь и все расскажешь.
— Псих ты, ей-богу! Тебе-то что за польза? На, держи деньги — и выпить хватит и жинке подарок сделать. Есть жена-то? Так и быть, ради нее еще дам. Вот — не червонец, целых пять. Тебе за них сколько дней работать, а я просто так даю, понравился ты мне.
Люся побагровел.
— Купить меня, гад, хочешь? — вне себя от гнева закричал он. — Меня, Люсю Гречко! Чтоб я за червонцы твои паршивые Родину продал? Иудой стал? Залазь, тоби кажу, на площадку! Довольно чикаться!
Выдержка, хорошие манеры никогда не относились к числу достоинств Люси Гречко. Попытка подкупить окончательно лишила Люсю самообладания, и он шагнул к Дыннику, чтобы силой заставить того подняться на площадку. Дынник бросил быстрый взгляд по сторонам. На дороге никого нет. Все так же пустынны поля вокруг. Будь что будет! Надо справиться с извозчиком без шума. Ничего иного не остается. Арест — верная гибель. Милиция передаст его контрразведке, там дознаются, кто убил Милетина. Как ни рискованно, а прикончить извозчика надо.
— Кажу, полезай! — Гречко приблизился вплотную к Дыннику, обдавая врага горячим дыханием. — Хуже будет.
— Вон, смотри! — испуганно крикнул Дынник.
Люся невольно оглянулся. В то же мгновение Дынник выхватил нож и кинулся на Гречко. Люся успел уклониться, удар пришелся не в грудь, как метил Дынник, а в левую руку у предплечья.
— Вот ты как, сука! — в бешенстве заорал Гречко. — Получай же, получай!
Тяжелый кулак с размаху ударил Дынника по физиономии, — на недостаток силы Гречко не жаловался. Сгоряча, еще не чувствуя боли от раны, Люся схватил правую руку Дынника, стиснул ее. Пальцы Дынника разжались, звякнул о камни шоссе выпавший нож.
— Вот тебе! Вот, вот! — Гречко, не помня себя от ярости, продолжал молотить правой рукой. Нос и губы Дынника раздулись, посинели.
Однако Гречко скоро почувствовал: силы оставляют его, рана делает свое дело. Ноющая боль охватила левую руку, которой он держал врага.
Дынник дернулся изо всех сил, вырвался от Гречко и отскочил на несколько шагов. Люся поднял с земли нож и снова кинулся на Дынника. Тот отбежал за повозку, выхватил пистолет. Из кармана при этом вывалилась бумажка, но Дынник не обратил на нее внимания. С ножом в руке, кровавым пятном, проступающим сквозь рубашку, выражением яростной ненависти на лице Люся был страшен. И Дынник струсил. Пора удирать. Не удалось расправиться с извозчиком без шума — надо удирать. Стрелять нельзя. Выстрел неминуемо кто-нибудь услышит, и тогда арест неизбежен.
Не давая приблизиться Гречко, Дынник побежал к кукурузному полю.
— Стой, гад! — крикнул Гречко. Дынник не остановился, Гречко схватил камень и швырнул его вслед бегущему. Камень попал в спину между лопатками. Дынник передернул плечами, как от холода, и помчался еще быстрее.
Гречко пытался преследовать Дынника и даже сделал несколько неуверенных шагов, но перед глазами поплыли зеленые круги, и он, зашатавшись, тяжело упал на жесткое шоссе. Попробовал встать, но не смог. Тогда он пополз к площадке. Полз долго, сам не помнил, как залез на нее, взял вожжи, тронул лошадей. Потом приподнялся, опираясь на сиденье, посмотрел вокруг, надеясь еще раз увидеть врага, но того и след простыл. Дорога была пуста, ветер гнал по ней маленькие столбики пыли — «колдунчики». Люся опять погрузился в забытье…
Вскоре на окраине Воскресенска заметили едущую по шоссе повозку с лошадьми. Кучера на обычном месте не было, лошади брели, никем не управляемые. Когда подошли к повозке ближе, увидели лежащего там без сознания человека. Вокруг него по грязным доскам растекалось кровавое пятно. В руке он сжимал нож.
Доставленного в больницу Гречко тут же в палате допросил сотрудник уголовного розыска. Опытный в своем деле, он сразу понял, как важны полученные от раненого сведения, и немедленно передал их в контрразведку. Не прошло двадцати минут после его сообщения, как возле Воскресенской районной больницы остановился легковой автомобиль. Из машины вышли Марченко и Бурлака.
— К вам, — сказала санитарка, входя в палату, где лежал Гречко, — двое военных. Не возражаете?
— Угу, — сердито ответил Гречко. Его злило, что врагу удалось уйти. Беспокоила и рана — ныла не сильно, но настойчиво. «От дела, — упрекал сам себя Люся. — Не будь того ножа, чорта лысого он бы от меня утек. Погано получилось».
Негромко постучав, вошли два офицера в морской форме: один — пожилой, представительный, как определил Гречко, второй — молодой.
— Лежи, лежи, — Марченко придержал Гречко, пытавшегося подняться на постели. — Береги силы. Крови много потерял, ишь бледный какой.
— Слабость напала, — виновато улыбнулся Гречко, — а вообще-то я ничего, хлопец крепкий.
— Ну и отлично. Скоро поправишься… Побеседовать с нами, рассказать, что с тобой произошло, можешь?
— А чего ж нет? Позовите сестрицу, она вам стулья принесет.
— Не надо. Лейтенант на подоконник сядет. Я — прямо к тебе на койку. Не возражаешь?
— Добре, добре, товарищ офицер. Сидайте.
Ведя ничего не значащую беседу, Марченко приглядывался к Люсе, определяя, можно ли положиться на точность его сообщений. Парень заслуживает доверия — к такому выводу пришел капитан первого ранга. Лицо бесхитростное, с огоньком в глазах, огоньком, не притушенным даже болезненным состоянием. Говорит, глядя прямо на собеседника, не задумываясь, не заботясь, понравятся или нет его слова; мыслей своих не скрывает. У него на уме и на языке одно.
Марченко осторожно присел на край кровати, выдул коробку «Казбека» и, раскрыв, протянул ее Люсе.
— А может быть, тебе курить нельзя? Болен ведь.
— Не, не, дайте папиросу, пожалуйста. С того самого часу еще ни одной затяжки не сделал.
Закурил и Марченко. Синие полосы дыма потянулись к открытому окну, медленно просачиваясь через марлевую занавеску.
— С какого «того самого часа»? — спросил Георгий Николаевич.
— Как паразита встретил. Шпиёна, — пояснил Люся.
— А почему ты уверен, что это был обязательно шпион?
— Шпиён или нет, я, конечно, не знаю, но что паразит — я вам совершенно точно скажу, хоть на куски режьте, — убежденно сказал Люся. — Рожа его выдает, такая рожа у честного человека не может быть. Ох, я ему ее разделал! — Люся широко улыбнулся, глаза его повеселели. — Як бог черепаху. Неделю себя в зеркале узнавать не будет.
— Неделю, говоришь? — переспросил Марченко. — Так. Есть примета. Но погоди, погоди. С самого начала давай. Рожа, как ты выражаешься, еще не доказательство. Откуда ты решил, что перед тобой подозрительный тип? Рассказывай по порядку. Не забегай вперед.
— Еду я, товарищ офицер, спокойно, о делах своих думку имею. Оно, конечно, в них государственной важности нема — ломовой извозчик я, биндюжник, как говорится, однако у каждого свои заботы. Нашего председателя артели вспомнил, вяжется он ко мне…
Бурлака, примостившийся на подоконнике, нетерпеливо пошевелился. Скорей бы Гречко добирался до сути рассказа. Важное дело, а он распространяется о председателе и об уходе за лошадьми.
Марченко сердито глянул на лейтенанта, осуждая его невыдержанность. Георгий Николаевич в рассказе Гречко ценил все. Пусть сказанное не относится непосредственно к делу, по которому каперанг и лейтенант приехали в Воскресенск, все равно не надо прерывать Гречко, мешать ему. Пусть выскажет, что есть на душе.
Тактика Георгия Николаевича в беседе оправдалась: Люся сообщил множество ненужных, несущественных подробностей, но видя, как внимательны посетителя к его словам, постарался не забыть ничего, связанного с происшествием.
— Значит, ты как увидел, что он получил что-то из машины, заподозрил неладное и попробовал вмешаться? — спросил Марченко, когда Люся закончил рассказ.
— Конечно, что же еще робить? — с недоумением ответил Гречко вопросом на вопрос.
— Молодец! — от всего сердца сказал Марченко. — Спасибо тебе.
— Что вы, товарищ офицер! — смутился Гречко. — Упустил паразита, а вы — спасибо.
— Хоть и упустил, но дал нам новые сведения о нем. Теперь постараемся дознаться, куда он направился после того, как от тебя удрал.
— От то гарно! Значит, споймаете его?
— Не уйдет, — уверенно ответил Георгий Николаевич. — Сам посуди: он один, а таких, как мы с тобой, миллионы. Если бы только наш брат за ним гнался, можно было бы гадать — поймают или не поймают, а от народа скрыться невозможно.
— Невозможно, — подтвердил Гречко, — от народного глаза и под землей не сховаешься.
— Жена знает, что с тобой стряслось? — перевел разговор Марченко.
