— Прошу вас, — сказал Каширин, посмотрев на часы и обращаясь к Дементьеву, — к пятнадцати часам вызвать этого шофера к начальнику гаража по вопросу, скажем… экономии горючего. Вы, товарищ подполковник, никому еще об этом не рассказывали?
— Нет, не из болтливых, — с легкой обидой в голосе ответил Дементьев.
— Вот и хорошо, — делая вид, что не заметил обиды, сказал Каширин. — Буду вам очень благодарен, если этот разговор останется между нами. Прошу предупредить об этом и рядового Русых. Его вызовите к себе в кабинет на четырнадцать тридцать, а я к вам подъеду.
— Попрошу вас, товарищ полковник, — обратился он к Шаброву, — уточнить, какие машины, номера, фамилии шоферов, по каким нарядам работали вчера, в вечернюю смену; какие машины сколько совершили ездок, по какому маршруту и когда вернулись в гараж. Все это настолько важно, что прошу никому не перепоручать, выясните сами, непосредственно в гараже. Я буду у вас в четырнадцать часов. Где эта больница?
— Дам вам провожатого, чтобы вы не плутали, — предложил Шабров.
— Не годится, лучше мы поплутаем, — отказался Каширин и, взяв адрес, написанный Шабровым на листке из блокнота, простился и вышел.
Когда-то эта больница была учреждена земским собранием и называлась «Земской больницей». В большом тенистом парке стоял здесь приземистый двухэтажный корпус да несколько одноэтажных домиков. За годы советской власти земская больница выросла в большое лечебное учреждение с десятком трехэтажных корпусов, отлично оборудованных, сверкающих чистотой и порядком. Но почему-то и сейчас, по старой памяти, горожане называли больницу «земской».
Полковник без труда нашел нужный корпус на боковой аллее парка. Поднимаясь по ступенькам лестницы, он почувствовал такое волнение, что вынужден был остановиться и присесть на ступеньку лестницы. Каширин вспомнил свою первую встречу с Никитиным, войну, ранения, разлуки, работу, которая поглощала все, не оставляя для дружбы даже времени, чтобы молча вдвоем выкурить по одной папиросе.
Их дружба выдержала суровую проверку и, точно клинок в огне испытаний, закалилась и стала прочней.
Чем больше думал Каширин, тем труднее было примириться ему с мыслью о том, что Степан тяжело и, быть может, неизлечимо болен, а вот он, почти старик, сидит здесь и видит, как высоко в небе кружится белый голубь, и слышит, как шумит листва, и чувствует запах цветов… Большим усилием воли Каширин заставил себя подняться и открыть тяжелую дверь.
Главный врач принял его у себя в кабинете. Это был уже совсем старый человек, седой, с усами и бородкой клинышком, в очках с толстыми стеклами и без оправы. Звали его Станиславом Николаевичем, работал он в этой больнице уже сорок лет.
Каширин, назвав себя родственником Никитина, попросил его сказать всю правду, ничего не скрывая, как бы эта правда ни была горька.
Станислав Николаевич сложил вместе кончики пальцев, наклонив набок голову, посмотрел на Каширина поверх очков, потом снял очки и, протирая стекла безукоризненно чистым платком, сказал:
— Что ж, батенька, я тоже так считаю, что худая правда лучше, того-этого, красивой лжи. Положение больного мне не нравится. Легкое травматическое повреждение на бедренной части не внушает никаких опасений, но вот… комоцио церебри, так сказать, сотрясение, мозга — тяжелое заболевание. И куда оно приведет, того-этого, не знаю. Да, батенька, я практикую сорок лет, а вот жизнь на моих глазах десятки раз опровергала то, что мы называем классическим течением болезни. Час тому назад к больному вернулось сознание, но… налицо явление ретроградной амнезии, полной потери памяти. Он не помнит даже своей фамилии и никого не узнает! Но вы не отчаивайтесь, батенька, не отчаивайтесь, есть некоторая надежда. Отсутствие повышенного внутричерепного давления создает предпосылки для некоторой надежды.
Станислав Николаевич надел очки, помолчал и закончил так:
— Ну, что ж, батенька, давайте пройдем к больному, но, того-этого, будьте готовы, что он вас не узнает. Понимаете, сильное сотрясение мозга как бы вытряхнуло из его памяти все прошлое, все, чем он когда-то жил.
Они прошли в комнату сестры-хозяйки, где Каширин надел белый халат, затем долго шли по длинному коридору и остановились у палаты № 7. «Степан когда-то считал семерку счастливой цифрой», — с горечью подумал Каширин и вслед за Станиславом Николаевичем переступил порог комнаты. Он слышал, как от волнения у него стучало в затылке, и сердце сжималось и замирало.
Никитин лежал в палате один. Это была большая, светлая комната с широким венецианским окном в парк. Степан мало изменился, только побледнел и немного осунулся. Когда они вошли и главврач отпустил медсестру, Никитин открыл глаза. Казалось, на мгновение в них мелькнул живой интерес, но это, очевидно, только показалось… Он смотрел безучастным, невидящим взглядом, и только пальцы его были неспокойны — он расстегивал и застегивал пуговицу на пододеяльнике.
Так молча, в какой-то скорбной паузе, они постояли около больного, потом Каширин спросил:
— Разрешите, Станислав Николаевич, побыть мне несколько минут у больного?
— Пожалуйста. Ему это, того-этого, не повредит. Я скажу дежурной сестре, — согласился главврач и вышел из палаты.
Оставшись наедине с больным, Каширин прикоснулся к безвольно лежащей руке Степана, пожал ее и вдруг… почувствовал ответное пожатие.
— Мы одни, Сергей Васильевич? — очень тихо, но внятно спросил Никитин.
Каширин хотел ответить и не мог… От волнения и неожиданности у него перехватило дыхание.
— Не сердись, Сергей Васильевич, иначе поступить я не мог. Мое ранение не случайность, а второе покушение. Если бы оно не удалось — Гуляев бы скрылся.
Полковник Каширин понимал и одобрял поступок майора Никитина. Но Сергей Каширин, уже почти пережив всю тяжесть утраты друга, не мог простить ему этой мистификации.
— Не понимаю, Степан, как тебе удалось провести врача? — так же тихо спросил его Каширин.
— Ночью, когда меня привезли в больницу, я легко провел дежурного врача. «Контузионный синдром и отдаленные результаты повреждения черепа» — тема диссертации Ксении. Я отлично помню ее врачебные наблюдения над ходом болезни и старался возможно точно их воспроизвести. Но утром главврач быстро меня разоблачил. Пришлось довериться ему и рассказать все…
— Как! — воскликнул Каширин. — Главврач знает обо всем и чуть не уморил меня своей диагностикой?!.
— А ты как назвался?
— Мужем твоей сестры…
— Как же ты хотел, чтобы он тебе доверился?!. Здесь был у меня сегодня утром Роман Тимофеевич, мы совещались втроем, и он поручил Станиславу Николаевичу охранять меня от всяких случайных посетителей.
— Как все это произошло?
— Я расскажу все по порядку. Чтобы нам не помешали, Сергей Васильевич, в ручку двери вставь ножку стула, это отлично помогает.
У Каширина потеплело на сердце, он прижал к себе Степана, похлопал его по спине. Потом пошел и закрыл дверь.
Выйдя из больницы, полковник Каширин поехал в горком партии. Горбунов принял его, они обсудили создавшуюся обстановку, вызвали начальника райотдела, связались с Москвой по телефону и договорились этой ночью провести операцию.
Здесь же в кабинете у Горбунова полковника разыскал по телефону капитан Гаев. Каширин по голосу Гаева понял, что произошло что-то важное. И действительно: этой ночью на станции Поныри со скорого поезда Москва — Батуми сняли Вербова. При нем было обнаружено неотправленное письмо на имя Гуляева. Кроме того, отдел архива, пользуясь новыми данными, полученными Никитиным на Смоленщине, обнаружил в материалах тридцать седьмого года исчерпывающие биографические данные так называемого Гуляева.
Поручив капитану Гаеву быть в райотделе со всеми материалами сегодня к семнадцати часам, полковник выехал в стройбат.
В приемной, около кабинета начальника стройбата, его уже дожидался Павел Русых. Из беседы с рядовым Русых полковник не узнал ничего нового, так как обстоятельный доклад подполковника Дементьева исчерпал полностью эту тему. Захватив Павла с собой в машину, полковник выехал в гараж стройбата и, оставив Павла в машине, прошел в кабинет. Здесь его ждал начальник ОСУ.
Вот что удалось за это время выяснить полковнику Шаброву: вчера, в воскресенье, вечерняя смена вывозила с карьера «8-бис» бутовый камень на объект «А-17». Для вывозки камня было занаряжено три машины, в том числе и машина 10–88, шофер Александр Елагин. Все машины сделали по три ездки, машина 10–88 сделала одну ездку. Шофер объясняет это тем, что засорился бензопровод и машина большую часть рабочего времени была на простое. Машина 10–88 прибыла в гараж ровно в 24 часа, в полной исправности, за исключением правого крыла, на котором обнаружена свежая вмятина.
