Алексей Нагорный - Я — из контрразведки

— Вы уверены в этом типе?

— Вполне. Он оказал нам серьезные услуги и участвовал в расстрелах.

— Может быть, попытаемся перейти линию фронта самостоятельно?

— А если попадем под обстрел? Пройти на стыке красных, точно выйти к нашим — здесь одних глаз и чутья мало, Владимир Александрович…

Он и сам понимал, да, мало. Но сидеть вот так, сложа руки, было не в его правилах. Он все время искал выхода, искал и не находил. Под утро отчаянно заскрипела входная дверь. Хозяин нарочно держал ее несмазанной, чтобы никто не мог тихо войти и застать врасплох. Марин и Лохвицкая услышали топот сапог, судя по всему, в горницу ввалилось человека четыре.

— Ваше благородие, — радостно завопил хозяин. — Вот уж не ждали. То есть ждали… да вы тихо, без выстрела. Вымели краснюков?

Марин прижался к щели в полу и сделал знак Лохвицкой не двигаться. Он увидел в необычном ракурсе, резко снизу, офицера и двух унтеров.

— Вымели, вымели, — небрежно отмахнулся офицер, — у Тебя тут, сказывают… посторонние скрываются.

Марин увидел, как удивленно расширились глаза Зинаиды Павловны, и вдруг сообразил, что наверху совсем не белые.

— Посторонние? — переспросил хозяин. — Да нет, вашбродь, с чего вы взяли?

— А с того! — обозленно выкрикнул человек в офицерской форме. — Сведения у нас, вот что. Давай, Митин, по–хорошему, а не то…

Марин вынул из–за пазухи маузер. Он им обзавелся всего лишь два дня назад: выиграл в поезде в карты у какого–то проезжего блатного гастролера. Лохвицкая достала свой браунинг.

— У меня никого нет, — мертвым голосом сказал Митин, и офицер приказал:

— Лепцов, осмотреть!

Марин взял Зинаиду Павловну за руку, отвел в глубь погреба, к бочкам с соленой капустой, и потом вернулся к люку и встал за лестницей. Некоторое время по дому разносился топот, потом сквозь щель в крышке люка ярко вспыхнула керосиновая лампа, и люк откинулся. По лестнице начал спускаться человек в обыкновенном солдатском обмундировании, с винтовкой в правой руке и керосиновой лампой —в левой. Марин увидел его погон: три лычки — унтер–офицер… Спустившись совсем, унтер прибавил огня и на вытянутой руке повел лампу по кругу. Он щурил глаза, и Марин понял, что видит он плохо, вернее, совсем ничего не видит. Вот он повернулся к лестнице. Марина он пока не замечал, зато Марин рассмотрел нечто, окончательно подтвердившее его догадку: на фуражке унтера поблескивала новенькая кокарда, а под ней, и это хорошо было видно, лучиками расходились по околышу фуражки невыгоревшие участки сукна, образовывая пятиконечную звезду. И Марин понял: кто–то из местных жителей сообщил о посторонних в ближайшую воинскую часть Красной Армии, и там, подозревая Митина, решили вывести его на чистую воду с помощью несложного маскарада, да и ошиблись. Вероятно, Митин был сметлив и наблюдателен, и простонародное «сказывают» в устах офицера поразило его и заставило быть настороже. Все эти мысли промелькнули в голове Марина в сотую долю секунды. Он ощутил мгновенно, всеми порами кожи: сейчас «унтер» увидит его. Тогда — конец. Их разделяла лестница. Марин не мог нанести удара. Стрелять? Перед ним был свой…

— Товарищ! — вдруг негромко донеслось из глубины погреба. Это звала Зинаида Павловна.

Унтер не успел увидеть Марина. Он повернулся на зов — Зинаида Павловна рассчитала точно — и в этот момент Марин выскочил из–за лестницы и нанес удар ребром ладони. Он бил под ухо, бил расчетливо, чтобы человек потерял сознание сразу, мгновенно и не успел позвать на помощь. Унтер рухнул, Марин подхватил его винтовку.

— Лепцов! — послышалось из горницы. — Ну, что там у тебя? Чего молчишь?

В люк свесилась голова в офицерской фуражке. Марин подпрыгнул, захватил шею «офицера» с двух сторон, сдавил, «офицер» слабо захрипел и сполз по лестнице на дно погреба.

— Третий, — тихо сказала Зинаида Павловна.

В люк заглянул Митин. Изумленно покрутив головой, протянул:

— А–ар–тисты!

— Третий где? — спросил Марин.

— Лазит по сеновалу. Ищет, — с издевкой сказал Митин. — Щас явится.

— Встань за дверью и, как войдет, оглуши чем–нибудь, — приказал Марин. — Не сильно, чтобы не помер.

— А что их жалеть, вашбродь, — озлился Митин. — Они нас что, пожалеют?

— Делай, как сказано, — прикрикнула Зинаида Павловна. — Их нужно будет потом как следует допросить.

«Простите меня, ребята, — Марин связал руки и ноги «унтеру» и его «начальнику». — Предстоит вам смерть, а я, видит бог, не виноват… Не в свое вы дело полезли, братцы…»

С третьим покончили в минуту. Оп потерял сознание, так и не поняв, что же, собственно, произошло. А на рассвете громкое и слаженное «ура!» на улице, лязг танков и редкие выстрелы известили о том, что пробил долгожданный час: в поселок вошли корниловцы. Полковник, командир корниловской роты, долго мял толстыми волосатыми пальцами шелковку Марина, потом пробурчал.

— Ну хорошо. Я доложу по инстанции, однако вам и вам, сударыня, — он поклонился в сторону Зинаиды Павловны, — придется обождать.

— Долго? — нетерпеливо осведомился Марин.

— Долго! — с вызовом сказал полковник. — Лично я вас и вашу очаровательную спутницу, — он снова отвесил поклон, — не знаю, это раз. Командуем здесь мы — это два. Жандармов и шпиков и всякую сволочь из контрразведки я всегда терпеть не мог — это три.

— За что же, если не секрет? — спокойно спросил Марин.

— Вам интересно? — оживился полковник. — Извольте… До сегодняшнего дня начальником «каэр» у нас был военный чиновник Николаев. Он «шил» дела офицерам и присваивал их вещи: часы, кольца, деньги, особенно любил «клеить» статью за дезертирство.

— И что же вы? — спросила Зинаида Павловна. — Вы снеслись с генералом Климовичем, доложили?

— А зачем? — улыбнулся полковник. — Вот сегодня утром пошли в атаку, я его и пристрелил.

— Как? — опешил Марин.

— Да уж так! — скромно потупился полковник. — Он ведь, этот Николаев, всюду вынюхивал, подчас и в боевых порядках хаживал, а сегодня я зашел к нему в спину — и ба–а–бах!

— Однако, — покачала головой Зинаида Павловна, — вас судить надо.

— А его?

— Его уже нет, а вы не обратились к законной власти.

— А где она, законная власть? — ощерился полковник. — Врангель, что ли? На этом пятачке, именуемом Крым?

— На этом последнем оплоте горстки русских людей, которые противостоят большевистской тирании, — сказала Зинаида Павловна. Но фраза прозвучала фальшиво, нелепо и беспомощно. Марин почувствовал, что она это поняла. Полковник продолжал рассматривать ее в упор и тоже молчал.

— Что ж, офицеры, конечно, погибли по вине этого Николаева мученически, — попытался разрядить обстановку Марин, — но и вы отомстили. Поскольку я убежден, что вы — честный офицер, дела возбуждать не стану.

— Как, как? — приложил ладонь к уху полковник. — Не станете? Вы? А кто вы, собственно, такой, кроме того, что вы «член ассоциации» или как там ее…

Марин встал:

— Я подполковник Крупенский. Приказом барона я назначен помощником генерала Климовича. Прошу вас держать себя в рамках, полковник.

— Клинбовский! — заорал полковник. — Ко мне! — В горницу влетел совсем еще юный подпоручик. У него были бессмысленные глаза явного кокаиниста и заметно трясущиеся руки.

— Господин полковник… — попытался он вытянуться и щелкнуть каблуками, но каблуки не сошлись и подпоручик едва не упал.

Марин и Лохвицкая переглянулись, едва удерживаясь от смеха. Полковник бросил на них яростный взгляд и крикнул:

— Троих связанных из подвала и этих двоих, — он ткнул пальцем в Марина и Лохвицкую, — вывести в удобное место и расстрелять!

— Конвой! — в свою очередь заорал подпоручик.

Ввалились юнкера.

— Господа, — с пафосом сказал полковник, — мною задержаны пятеро подозрительных. По закону военного времени все подлежат расстрелу. Клинбовский, командуйте!

— Пленных не трогать! — спокойно сказал Марин, — Их будут еще допрашивать.

Красные со связанными руками стояли, покачиваясь, у дверей. Марин видел, что каждый из них с огромным трудом удерживается на ногах.

— Что касается меня и дамы, — спокойно продолжал Марин, — вы должны проявить благоразумие и терпение. Господа, ваш командир нервничает, вероятно, на него подействовала атака и смерть господина Николаева.

Юнкера начали переглядываться, неугомонный Клинбовский — вероятно, он только что вынюхал изрядную дозу кокаина — взмахнул рукой над головой, призывая слушать команду:

— Юнкера, штыки прим–кнуть!

Щелкнули штыки. Юнкера делали это нехотя, вразнобой, видно было, что они без особого почтения относятся к своему офицеру.

— Наперевес! — продолжал орать Клинбовский. — Осужденных окружить, шагом марш!

Послышался шум автомобильного мотора, стук дверей, возгласы приветствия. Двери распахнулись, и вошел круглолицый человек, невысокого роста, в бурке.