— Да, кстати, — сказал Герберт уже на пороге, — ты не одолжишь мне пятьсот франков? Понимаешь, эта галерея в Эксе…
Пятьсот франков? Извини, но я сам на мели. — Георг беспомощно поднял плечи и показал пустые руки.
Я думал, мы друзья… — обиженно произнес Герберт.
— Даже если бы ты был моим братом — я ничего не могу тебе дать, у меня просто ничего нет.
— Ну, за жилье, за следующий месяц, я думаю, у тебя уже денежки отложены, да и на вино, наверное, тоже хватит. Сказал бы прямо, что не хочешь давать мне в долг!
Подъехала машина с дровами. Обшарпанный, побитый грузовик с открытым кузовом и кабиной без дверей. Из кабины вылезли мужчина и женщина, оба преклонного возраста; у мужчины не было одной руки.
— Куда мсье прикажет сложить дрова? Дрова отличные, сухие, душистые! Мы их во-он там собирали. — Мужчина показал рукой на склоны Люберонских гор.
— Ну ты и скотина! Хоть бы врать научился!
Герберт сел в машину и уехал.
Стоять сложа руки и смотреть, как старики работают, Георг не мог. Как и запретить женщине подтаскивать дрова к борту, а ее мужу таскать их в мастерскую. Поэтому он метался с охапкой дров от одного к другому.
Мосле обеда он поехал в Кюкюрон. Городишко раскинулся на двух холмах, один из которых был увенчан церковью, другой — развалинами старинного замка. Полгорода опоясывала древняя стена, на которую опирались, а местами даже взгромоздились дома. Каждый раз, подъезжая к Кюкюрону по ухабистой дороге, а особенно после получасового марш-броска пешком по полям, Георг при виде этого «человейника», сияющего желтизной на солнце или придавленного к земле серыми тучами, но всегда уютного, аппетитного, надежного, чувствовал приятное тепло в груди, как много лет назад, когда он впервые оказался в этих местах.
Перед городскими воротами располагался большой четырехугольный пруд, обнесенный каменной оградой и окаймленный старыми платанами. С торцевой стороны его, обращенной к городу, находился рынок, а рядом с весны до осени стояли столики бара «У пруда». Летом здесь всегда было прохладно, а осенью, когда платаны сбрасывают листву, приятно было посидеть, наслаждаясь последним теплом уходящего лета. Это место тоже излучало домашний уют. В баре, где было бочковое пиво и подавались сэндвичи, встречались все, кого знал Георг.
На этот раз приятное чувство примирения с жизнью не наступило даже после третьего бокала пива. Георг все еще злился на Жерара и на Герберта. И вообще, как ему осточертело это проклятое безденежье!
Он поехал домой и с тяжелой головой лег, чтобы отдать дань сиесте. «Неужели я тоже стану таким, как Герберт? — подумал он. — Или я уже такой, как он?»
В четыре часа его разбудил телефонный звонок:
— «Булнаков традюксьон». Я говорю с мсье Польгером?
— Да.
— Мсье Польгер, мы здесь в Кадене пару недель назад открыли бюро переводов, и заказов, слава богу, оказалось гораздо больше, чем мы ожидали, так что мы ищем сотрудников. Нам посоветовали обратиться к вам. Вас интересуют переводы?
Георг снял трубку, еще не проснувшись как следует. Теперь сон его как рукой сняло. Только голос пока плохо его слушался.
Вы хотите сказать… то есть вы предлагаете мне… Интересуют ли меня в данный момент переводы? Думаю… да.
— Очень хорошо. Наш адрес: рю Д’Амазон, сразу же за площадью с «Барабанщиком».[3] Вы увидите табличку на доме. Загляните к нам как-нибудь на днях.
Георг с удовольствием поехал бы туда сразу же. Но он наступил себе на горло и не поехал. Он наступил себе на горло и в среду, и в четверг, решив отправиться в Кадене в пятницу, часам к десяти утра. Джинсы, синяя рубашка и кожаная куртка, под мышкой папка с рабочими материалами от Морена: заинтересованный в переводах, но не испытывающий недостатка в заказах — так он решил обставить свой выход.
Все получилось, как было задумано. Георг позвонил в пятницу утром, договорился о встрече с шефом в десять часов, припарковался на площади с памятником маленькому барабанщику, прошел сотню метров по рю Д’Амазон и в пять минут одиннадцатого нажал кнопку звонка под медной табличкой «ООО „Булнаков традюксьон“».
На третьем этаже была открыта дверь, пахло краской, в свежевыкрашенной приемной за пишущей машинкой сидела молодая женщина. Каштановые волосы до плеч, карие глаза, приветливый взгляд, полуулыбка.
— Мсье Польжер? Присядьте, пожалуйста, мсье Бюльнакоф примет вас буквально через минуту.
Она сказала «Польжер» и «Бюльнакоф», но Георг отчетливо услышал иностранный акцент, только никак не мог понять, какой именно.
Едва он успел устроиться на одном из новехоньких стульев, как открылась другая дверь и в приемную ввалилось по меньшей мере полтора центнера живого веса, воплощенная деловитость в сочетании с громогласной общительностью — Булнаков, краснолицый, в жилетке и кричащем галстуке.
Как хорошо, что вы нашли время заглянуть к нам, мой молодой друг. Вы позволите мне называть вас «мой молодой друг»? У нас тут работы невпроворот, и вы, как я вижу, тоже не сидите сложа руки, вон у вас сколько работы, вы ее даже носите с собой и тоже, наверное, мучитесь. Хотя нет, чего вам мучиться? У вас наверняка все так и горит в руках, вы же такой молодой. Я тоже когда-то был молодым…
Стиснув руку Георга обеими ладонями, он тряс ее, пожимал и не выпустил даже после того, как затащил гостя к себе в кабинет.
Позвольте, я закрою дверь в свой будуар и скажу несколько слов в качестве вступления. А впрочем, какие там вступления! Давайте сразу medias in res.[4] Технические переводы, справочники по компьютерной обработке текстов, бухгалтерия, юридическое сопровождение клиентов, мандантов и так далее и так далее, маленькие, удобные, приятные программы, но толстые книги. Понимаете? Вы, конечно, с техникой на «ты», в том числе с компьютерами, легко переходите с английского на французский, с французского на английский, работаете быстро, верно? Скорость в нашем деле — главное. А если ваш диктофон несовместим с нашими, мы вам одолжим наш. Потом мадемуазель Крамски печатает ваш текст, вы быстренько просматриваете его — и в печать! Cito, cito[5] — так, кажется, говорил ваш Фридрих Великий?[6] Вы ведь немец? А может, это был наш Петр Великий, не важно. Однако вы ничего не отвечаете. Что-то не так?
Булнаков отпустил руку Георга и закрыл дверь. В кабинете тоже стоял запах краски. Новый письменный стол, новое офисное кресло, новая мягкая мебель. Горы папок на двух кирпичных консолях вдоль всей стены, а над ними — прикрепленные кнопками чертежи. Булнаков прошел к письменному столу, приветливо и в то же время озабоченно посмотрел на Георга и повторил вопрос:
— Что-то не так, мой молодой друг? Вы не торопитесь с ответом в ожидании главного — условий оплаты, верно? Да, это щекотливая тема, мне ли этого не знать! Но больше тридцати пяти сантимов я все равно платить не могу. Я понимаю: на такие гонорары не разбогатеешь, во всяком случае Крёзом[7] не станешь, но и до Диогена[8] с ними тоже далеко. Не подумайте, что я вас сравниваю с Диогеном, это так, к слову пришлось.
Тридцать пять сантимов за слово! Морен начал платить ему тридцать пять сантимов только через полгода! К тому же не надо будет таскаться в Марсель и самому печатать переводы.
— Мсье Булнаков, благодарю вас за радушный прием. Я рад, что вы проявили интерес к моей работе, и готов перераспределить свое рабочее время в пользу вашего бюро, но, видите ли, я беру пятьдесят сантимов за слово. Вы можете спокойно подумать и, если сочтете возможным для себя согласиться на мои условия, дайте мне знать. А пока наши представления о финансовой стороне вопроса, к сожалению, несколько диссонируют.
«Дурацкий ответ», — с досадой подумал Георг, но порадовался про себя, что выдержал марку и не ухватился за предложение обеими руками.
Булнаков рассмеялся:
— Мы знаем себе цену и требуем свое! Так? Похвально, мой молодой друг, похвально! Ну что ж, не будем усложнять. Мое слово: сорок пять сантимов — и дело в шляпе! По рукам? По рукам.
Он вручил Георгу увесистую рукопись, верстку какого-то справочника.
— Значит, первая половина в следующий понедельник, остальное в среду, договорились? Да, и еще: конференция IBM в Лионе на следующей неделе, в четверг и пятницу. Если вы съездите туда вместе с мадемуазель Крамски и навострите уши и карандаш, послушаете, намотаете на ус, запишете что надо и представите нам подробный отчет… Тысяча франков в день плюс командировочные… И на этот раз мы уже не будем торговаться и препираться, верно? А сейчас прошу меня извинить: дела!
В приемной Георг обсудил с мадемуазель Крамски детали поездки. Он только теперь заметил — а может быть, это его прекрасное настроение открыло ему на нее глаза, — что она хороша собой. Белая блузка с белой вышивкой и белым кантом на груди; один рукав закатан, другой расстегнут. Маленькие крепкие груди без бюстгальтера, золотистые волоски на загорелых руках. Закругленные углы воротничка, придающие ей дополнительный шарм, две верхние пуговицы кокетливо расстегнуты. Когда она смеялась звонко и задорно, смеялись и ее глаза. А когда задумывалась — на чем лучше поехать, на поезде или на машине, когда удобнее выезжать: лучше, наверное, в среду вечером, когда перевод будет напечатан и прочитана корректура, — над правой бровью, у самой переносицы, у нее появлялась нежная ямочка. Георг сказал что-то смешное, мадемуазель Крамски засмеялась, качая головой, и в этот момент широкий густой луч солнца, упавший между двух башен церкви, зажег в ее колышущихся волосах золотые искорки.
