«Пожалуй, надо идти домой. У сына простуда. Странно, так жарко в августе — и простуда…»
Коссовски отдал ключи дежурному офицеру и пошел в настороженную, почти непроглядную ночь, только сверху накрытую редкими звездами.
…Утром, бреясь, Коссовски внимательно посмотрел на свое изображение в зеркале. Волосы у лба начали редеть. Шрам — дань лихим юнкерским временам — прятался уже за глубокими бороздками морщин. Кончики усиков опустились; придется их подровнять в парикмахерской господина Бишофа — у него он подстригался всю жизнь.
Без четверти восемь Коссовски съел бутерброд с колбасой, поджаренные ломтики белого хлеба с ячменным кофе.
Без пяти спустился к зеленому армейскому «оппелю», курсирующему между квартирами сотрудников «Форшунгсамта» и министерством авиации.
В свой кабинет он вошел в тот момент, когда большие электрические часы в коридоре с глуховатым перезвоном пробили восемь ударов.
Минуту спустя штабс-фельдфебель из бюро пропусков принес ему объемистый пакет с корешками пропусков.
— Я могу предложить свои услуги, — сказал фельдфебель.
— Нет, благодарю. — Коссовски никого не хотел посвящать в тот план, который созрел в его голове.
Через два часа несложного, но довольно утомительного перелистывания корешков Коссовски наткнулся на фамилию Пфистермайстера, который посетил 28 августа 1939 года Пауля Пихта.
«Зачем же потребовался постоянному представителю Хейнкеля в Берлине Пихт?» — подумал Коссовски.
Некоторое время он раздумывал, потом взял телефонную книжку и набрал нужный номер.
— Господин Пфистермайстер? Вас беспокоит капитан Коссовски из научно-исследовательского отдела министерства авиации.
— Слушаю вас, — поспешно ответил Пфистермайстер.
— Не могу ли я поговорить с вами, скажем, через тридцать минут?
— Хорошо, жду у себя в конторе.
Когда-то господин Пфистермайстер выглядел шустрым, преуспевающим старичком, с плутоватыми, близко посаженными глазками. Сейчас же навстречу Коссовски семенил глубоко увядший старик в простом пиджаке, без знаменитой золотой цепочки на пенсне, согбенный и утративший, казалось, все жизненные силы.
Два его сына — правда, интенданты — служили в Богемии. Но там партизаны, а их пули мало разбираются в должностях и чинах солдат фатерланда.
— Чем могу служить? — спросил Пфистермайстер.
— Не припомните ли вы, господин Пфистермайстер, с какой целью вы посещали адъютанта Удета?
— Адъютанта Удета? Назовите, пожалуйста, его фамилию.
— Пихт, Пауль Пихт.
— Ах, отлично помню этого молодого и чрезвычайно предупредительного офицера. Н-но… мы говорили… о сущих пустяках.
— Нам важно знать подробности этого разговора, более строгим голосом проговорил Коссовски.
— Не помню… Нет, не помню. Кажется, я передал какое-то письмо по просьбе господина Хейнкеля.
— Письмо? Вы не знали его содержания?
— Простите, но это секрет фирмы, — посуровел Пфистермайстер.
— Я выполняю важное государственное задание.
— В таком случае спросите об этом самого доктора Хейнкеля.
Пфистермайстер хотел узнать, не случилось ли чего с Пихтом, но Коссовски его опередил:
— Пауль мой хороший знакомый, даже друг, сейчас он работает у Мессерпшитта.
— Тогда спросите Пауля, — проговорил Пфистермайстер и встал, давая понять, что больше он не может задерживать гостя.
Коссовски ничего не оставалось делать, как выйти.
«Все ясно. По тому, как вдруг уперся этот старый ослик, видно, что Пихт кормится у Хейнкеля. Неудачи у Мессершмитта выгодны ему. А возможно, он и сам подстраивает эти неудачи…»
Последняя мысль показалась Коссовски кощунственной.
Вернувшись к себе, он снова достал личное дело Пихта и пытался между строчек справок, сухих документов и характеристик найти лазейку, чтобы проникнуть в истинную душу Пихта. Деятельность в Швеции и Испании была безукоризненной. Франция? Францию следует проверить. Ведь и он был свидетелем случая в «Карусели», и к нему могло относиться слово «март». Заметил Коссовски и такую особенность: как только начались испытания реактивных самолетов, Пихт развил чрезмерную активность. Он присутствует, правда с Удетом, на испытаниях «Хе-176» в Ростоке, затем в Рехлине. Приезжает на испытание «Штурмфогеля» к Мессершмитту…
Вдруг какое-то необъяснимое чувство заставило Коссовски рассердиться на самого себя: «Дался мне этот Пихт. Стареешь, друг. Из ума выживаешь! Вот справка. Пихт передал в фонд авиации 20 тысяч марок. Не из жалованья же. Ясно, такие деньги он мог получить от Хейнкеля. И Пфистермайстер их вручил Пихту». Коссовски снова позвонил представителю Хейнкеля. И тот наконец подтвердил, что вручил премию Пихту, как, впрочем, и другим энтузиастам реактивной тяги.
«Нужно немедленно выехать в Лехфельд. Кстати, проверю, чего добился Флике», — решил Коссовски и пошел к Регенбаху.
— Да, да, я уже знаю о катастрофе, — встретил его майор. — Что вы собираетесь делать?
Коссовски хотел отделаться общими фразами, но Регенбах вдруг потребовал рассказать обо всем самым подробнейшим образом. Он задавал вопрос за вопросом, и хотел этого или не хотел Коссовски, но ему пришлось изложить все подозрения, которые касались Вайдемана, Зейца, Пихта, Гехорсмана, инженеров Зандлера.
— А Март, а радиостанция в Аугсбурге и Брюсселе? — сухо спросил Регенбах. — Мне кажется, ищейка пошла по ложному следу.
— Можете на меня положиться, господин майор, — официальным тоном проговорил Коссовски.
Регенбах близко подошел к капитану и внимательно посмотрел ему в глаза.
— Вы хороший шахматист, Зигфрид? — задал он неожиданный вопрос.
— Играю немного.
— Тогда вы, конечно, должны знать, что такое гамбит.
— Начало партии, когда один из противников жертвует пешку или фигуру ради быстрейшей организации атаки на короля.
— Совершенно верно. Слово «гамбит» происходит от итальянского выражения «даре ил гамбетто» — подставить ножку. Так вот, Зигфрид, чтоб подставить ножку этому самому Марту, нам придется разыграть оригинальный гамбит.
— Чем же мы пожертвуем?
— Внезапностью.
Коссовски непонимающе поглядел на Регенбаха.
— Мы сообщим по каким-либо каналам всем подозреваемым важные государственные тайны. Разумеется, разные. И вполне правдоподобные. Если кто-то из них агент, он не сможет не воспользоваться радиостанцией в Аугсбурге. На это уйдет несколько дней, но мы не будем горячиться, будем просто ждать.
— Не ново, однако попробовать можно, — сказал Коссовски.
В кабинете Коссовски между сейфом и окном за шторкой висела карта Европы вплоть до Урала. Коссовски отодвинул шторку и стал изучать обстановку на Восточном фронте. Потом он сел за стол и стал писать:
" Для Вайдемана — на Восточный фронт в район Дона вылетает особая эскадра асов «Удет». Плата за боевой вылет там увеличивается на триста пятьдесят марок.
Скажет ему об этом офицер штаба люфтваффе, который на испытательных аэродромах вербует добровольцев среди пилотов и техников.
Для Зейца — 17 сентября в Ростов-на-Дону вылетает рейхсмаршал Геринг. Самолет — «Ю-52» с обычными армейскими опознавательными знаками. Сопровождение — двенадцать «Ме-109».
Источник информации — один из пилотов Геринга, приехавший в Лехфельд в краткосрочный отпуск.
Для Пихта — готовятся к отправке на русский фронт в район Орла пятьдесят новейших истребителей «Фокке-Вульф-190».
Операцию проведет ас-пилот Вендель, которого якобы отзывают из Лехфельда для сопровождения этой истребительной эскадры…»
Коссовски сделал подобные наброски для Гехорсмана, Зандлера и других инженеров Лехфельда, которых можно было так или иначе подозревать в связях с русскими.
Дня два он составлял подробнейшие инструкции для лиц, участвующих в операции. Утром третьего дня перед Регенбахом он положил папку. На черном коленкоре была приклеена полоска бумаги с надписью:
«Операция «Эмма»».
Ютта получила телеграмму из Берлина. Тетя просила достать очень ценное лекарство. Даже в столице его найти невозможно, а она так страдает от язвы желудка. Если лекарство будет, то пусть Ютта не посылает его, а подождет тетю. Она собирается навестить Эриха и Ютту в самые ближайшие дни.
Днем позже Эрих получил письмо от фронтового друга. Телеграмма Ютты давала совершенно новый, более сложный код к расшифровке письма. Невинная болтовня друга открывала тревожное сообщение Перро. Он написал о подозрениях Коссовски, о скором приезде капитана в Лехфельд, а также о том, что Марту будет подсунута в ближайшее время фальшивка якобы важного государственного значения. Пусть он ее не передает Директору, а Ютта отстучит ложную телеграмму с таким текстом:
