В трубке раздался такой четкий и громкий голос, что, даже искаженный и приглушенный расстоянием, он стал слышен по всей комнате. Тем не менее сам Кунц, приникший ухом к трубке, похоже, ничего не мог понять. Удивление, крайнее изумление отразились на его лице. Он так и остался стоять с открытым ртом, онемевший и будто парализованный, устремив взгляд на безжизненное тело Ардана.
— Что там такое? — нервно спросил Легэн.
Кунц как бы очнулся:
— Алло, нет это не капитан Ардан. Минутку. Он лежит с сильным приступом малярии. Сейчас я попробую дать его вам, но он не совсем… в форме.
Волнуясь, он буквально вопил.
Внезапно Ардан выпрямился. Сев в постели, он в упор уставился на Кунца, который под его взглядом заерзал. Больной стиснул челюсти. Его черты судорожно исказились, отразив дикую, напряженную борьбу. Он вынул из-под одеяла сжатые в кулаки руки. Остолбеневшие молодые люди услышали, как очень тихо, но членораздельно, с едва сдерживаемым гневом он произнес:
— Кунц, дайте сюда аппарат!
Ошарашенный лейтенант не пошевелился.
— И не сметь трогать трубку, — добавил капитан.
Одним рывком он выскочил из постели. Гнев его пересилил изнеможение от приступа лихорадки, а также лишил всякой выдержки:
— Черт бы вас… убирайтесь вон! — зло закричал он на оторопевших лейтенантов. Они уже хотели послушаться его, но не успели.
— Позвоните завтра, да, завтра! — прокричал Ардан в аппарат.
И, положив трубку, рухнул в кресло. Молодые люди бросились ему на помощь, снова уложили его в постель. Он вроде бы пришел в себя, успокоился, прислонился спиной к подушкам и обрел дар речи:
— Извините меня, — сказал он. — Мне кажется, я начал заговариваться. Это один товарищ из Меца, неудачно он выбрал время для шутки…
Его подчиненные не нашлись ничего ответить.
— …Идиотской шутки. Этакий, знаете ли, зануда, придумал какой-то розыгрыш. Кстати, что он говорил вам, Кунц?
Лейтенант, смутившись, помялся и пробормотал:
— Да ничего, господин капитан. Я как следует понял только то, что он спрашивал вас. Мне жаль, что так получилось.
Ардан закрыл глаза. Когда он открыл их снова, он уже улыбался.
— Да нет же, это я доставил вам массу хлопот. Не надо на меня обижаться. У меня был сильнейший приступ лихорадки. Впрочем, теперь мне уже намного лучше.
— Что вы, господин капитан, — сказал Легэн, отреагировавший первым. — Мы все прекрасно понимаем. Мы будем дежурить возле вас по очереди.
— Нет, я этого не хочу, — заявил Ардан.
Голос его был ясным, твердым и решительным.
— По крайней мере мы сходим за врачом, — предложил Капель.
— Не хочу. Я лучше любого врача знаю, что мне нужно. Хинин и сильное снотворное — этого достаточно. Все это пустяки по сравнению с моими первыми приступами, требовавшими серьезного врачебного вмешательства. Приготовьте мне мои снадобья. Вы все найдете в аптечке в ванной комнате. Еще оставьте мне на столике у изголовья хинин, стакан воды и ложку. Я приму это ночью, тогда мне не придется вставать.
Трое офицеров молча приготовили микстуры.
Хорошо, — сказал Ардан. Я проглочу это, когда вы уйдете. Теперь оставьте меня. Все, чем я рискую, это второй приступ лихорадки.
— Но ведь действительно…
— Вы что, собираетесь здесь ночевать?
Молодые люди снова в нерешительности переглянулись, терпение капитана лопнуло.
— Это приказ! — резко сказал он.
Раздражение взяло верх над его привычкой шутить.
Если уж вам так хочется, пусть кто-нибудь из вас придет в шесть утра, и желательно с ветеринаром. Ему не обязательно говорить, как себя чувствуешь, он привык обходиться без этого. И знает не меньше, чем врач. Ну вот, теперь вы видите, что мне лучше? До завтра.
Они решились наконец исчезнуть. Но спать им не хотелось. Все собрались у Легэна и молча курили. Капель начал разговор первым:
— Странная история. Он вел себя почти оскорбительно, а ведь он всегда так обходителен.
Да он бредил, старина, вступился за Ардана Кунц.
— Конечно, — сказал Легэн, — тут и речи нет о том, чтобы обижаться. Но мне не дает покоя вся эта обстановка, та дикая энергия, которую он проявил, чтобы отнять у тебя аппарат. В тот момент он был абсолютно в полном сознании и, похоже, был движим какой-то очень важной побудительной причиной или чувством долга… Что все это могло бы значить?
— Прежде всего — почему у него есть телефон? спросил Капель. — Почему он его, похоже, прячет? И почему у тебя, Кунц, лицо было такое, будто ты с луны свалился, когда тот человек говорил с тобой?
Кунц, замявшись, с неохотой пояснил:
Просто необычность этого звонка среди ночи, в нашем захолустье, где почта закрывается в семь часов, поразила меня, но я осознал это уже после того, как взял трубку.
— Но что он тебе сказал? — допытывался Капель. — Он говорил долго. И буквально кричал.
Кунц уступил:
— Да, пожалуй, нужно сказать вам это. Едва я поднес к уху трубку, как услышал — я точно помню: Ардан, шеф хочет знать, кого ты подозреваешь, что он… Здесь несколько слов непонятных, что-то вроде «тев», и «случай», и цифра «один», и наконец: «я тебе его даю». Тут я уже пришел в себя. Это все.
Что касается самого телефона, то здесь все очень просто, — сказал Капель. — Он подключен к военной спецсети укреплений. Почтовое ведомство в такой дыре, как наша, ни с кем не стало бы соединять его ночью. Но почему для него сделано такое невероятное исключение? Что касается остального…
— Вы не находите странным, — спросил Легэн, — что этот абонент заговорил прежде, чем капитан назвал свое имя?
— Это может быть объяснимо только в том случае, если телефон предназначен исключительно для использования его вполне определенными лицами. Вы заметили, что звонок имел место ровно в полночь. Даже сегодня вечером, когда он еще чувствовал себя прекрасно, он наметил, чтобы мы прекратили партию, неважно, закончим мы ее или нет, без четверти двенадцать.
— Что следует из всего этого? — задал вопрос Легэн.
Ответить решился Капель:
— Что он находится здесь, чтобы продолжить расследование убийства Эспинака. Мы никогда не разговаривали об этом. Наберемся же смелости сделать это, и без увиливаний. Если Брюшо невиновен, то все мы снова становимся подозреваемыми лицами. Сами для себя мы хорошо знаем, что это глупо, тупо, чудовищно, но для других…
Легэн сердито прервал воцарившееся зловещее молчание: Мы можем всю ночь ломать над этим голову, но от этого нам ничего не станет яснее. Меня от всего этого уже тошнит. Я пошел спать. Спокойной ночи.
Капитан встал, завел будильник, вылил в ванну приготовленные для него лекарства, снова лег, погасил свет и протянул руку к деревянному стеллажу вдоль кровати. Он безошибочным жестом выдвинул несколько книг, достал револьвер и сунул его под одеяло. Вытянувшись во весь рост в постели, он прислонился к стене. Ее холодное и жесткое прикосновение невольно вызвало у него отрезвляющее чувство недовольства собой: уж не волнуется ли он, не разыгрались ли у него нервы?
Он принялся быстро анализировать. Физический страх? Определенно нет. Его широко открытые глаза привыкли к темноте в комнате. Стена мрака, которая только что плотно обступала его, отодвинулась и местами посветлела: отчетливо стали видны очертания мебели, обретая форму, вытянутая рука дискобола, украшавшего консоль в глубине, выступала на сероватом фоне более светлых обоев. Что ж, он не упустит из виду ни малейшего жеста посетителя: он не будет наносить удар первым, но, по крайней мере, у него есть больше шансов задеть противника, чем бывало неоднократно раньше, когда он легко на это шел. С этой стороны все обстояло благополучно.
Отчего тогда это давящее его беспокойство? Ах, вот оно что: придет ли тот человек?
Вдруг не придет. Не была ли ловушка сработана слишком грубо?
Достаточно ли натурально была сыграна сцена? Ардан засомневался. У него было такое ощущение, что он не справился с ответственнейшей ролью. Конечно, этот человек теперь «залег на дно». Ардан представил себе, как он до предела взвинчен, но бдителен и настроен на борьбу после этого таинственного телефонного звонка, предупредившего его о конкретной угрозе среди всех неопределенных опасностей, которые, как он чувствовал, нависли над ним. Он ясно увидел его перед собой, так как уже знал, кто это… Теперь он знал шпиона, и мог бы дать руку на отсечение, но пока не мог доказать это с той же очевидностью, с какой мог доказать его виновность в убийстве. Ибо это был один и тот же человек. Удовлетворит ли полковника Урсо такое доказательство? Тогда все станет легким, простым, не опасным. Но не назовет ли он лишь предположением тот поразительный признак, который Ардан считает вполне очевидным? Может быть. И раньше времени разделаться с этим человеком значило бы злоупотребить доверием шефа.
