– Видишь ли, – Флорри чувствовал, что Джулиан каким-то хитрым ходом намерен выведать его секреты, но не находил в себе сил сопротивляться, – у меня была близость с одной женщиной. Она плыла на том же пароходе, что и я. Мы вместе пережили небольшое приключение, и дело кончилось тем, ну, в общем, оно кончилось…
– В постели. Вонючка, ты молодец! И как же зовут это милое создание? Ты не будешь возражать, если мне захочется на нее взглянуть?
– Сильвия. Ее зовут Сильвия Лиллифорд, – неохотно выговорил Флорри. – Я в самом деле довольно хорошо к ней отношусь. Думаю, что даже женюсь на ней, если она не будет против.
– Женишься? Боже правый, ты, наверное, шутишь? Я тебе категорически запрещаю даже думать об этом. Во всяком случае, пока я не рассмотрю ее как следует. Может, я уведу ее у тебя, а, Вонючка? Сделаю своей девушкой. Скажи, пожалуйста, а груди у нее большие? А куда смотрят соски – в стороны или вниз? Когда она сжимает их, они будто становятся больше? Я как-то раз заметил, что…
– Прекрати, черт тебя подери! – Флорри сам удивился вскипевшему в нем негодованию. – Ты мне неприятен.
– О, смотрите-ка, какая осечка. Я заставил бедного влюбленного остолопа разозлиться на меня. Флорри, дружище, твой Джулиан всего лишь пошутил, разве ты не видишь?
– Тебе не следует говорить о ней таким образом.
– Ах, Вонючка, в тебе Итона сохранилось гораздо больше, чем во мне, хоть я был буквально создан для него. Право, я даже завидую твоим иллюзиям. Слушай, у меня родилась грандиозная идея. Предлагаю нам вместе отправиться в увольнительную. Всем втроем. В какое-нибудь миленькое приморское местечко. У нас получатся чудесные каникулы. Расходы я возьму на себя. Клянусь даже не дотрагиваться до твоей девушки. Я, например, могу взять с собой какую-нибудь испанскую смугляночку с грудями, как арбузы. Мы с ней будем валяться в кровати, пока ты со своей Сильвией станешь распивать чаи и рассуждать об Одене.[47] Это будет восхитительно, совсем как в мирное… Что это?
Он резко остановился, указывая вперед. В гуще кустарника Флорри увидел что-то темное.
Это была статуя какого-то святого, сделанная из настоящего дерева.
– Святой. Господь послал его, чтобы спасти нас от прегрешений, – шутовски запричитал Джулиан.
– На вид старинная вещь. Наверное, стоит целое состояние.
– Найденный здесь, он стоит больше, чем состояние, – возразил Джулиан тоном, в котором звучало театральное почтение. – Он стоит целой ночи перед огнем жаркого костра, а мы уж позаботимся о таком костре, какого ни одна окопная крыса не видала. Он принес нам в дар огонь. Мы благодарим тебя, о Господь, за твою щедрость.
И Флорри понял, что возможность разоблачить Джулиана улетучилась.
Стало известно, что предстоит совершение казни. Патруль захватил трех рядовых фашистских солдат с офицером, когда те выкапывали картофель на полосе нейтральной земли. Рядовых, далеких от политики крестьянских парней, быстро завербовали в ряды республиканцев, офицера же после допроса решено было казнить.
– Ну разве не чудненько? Мы увидим настоящий расстрел. Просто великолепно, – восторгался Джулиан.
Они оба только что сменились с караульной службы и могли развлекаться по своему усмотрению. С неохотой Флорри присоединился к Джулиану. Поспав несколько часов, они пошли по тропинке через заброшенный сад, через несжатые пшеничные поля, грядки перезревшей сахарной свеклы и других несобранных овощей. Война разразилась как раз перед жатвой, и теперь, зимой, фрукты и овощи валялись на земле, гниющие и ни на что не годные. Прежде Флорри не обращал на это внимания, но сегодня, чуть рассеянный из-за усталости, он смотрел на брошенный урожай как на своего рода проклятие. И с удивлением чувствовал, насколько обнаженными стали его нервы.
Когда они наконец добрались до места, то подумали, что опоздали. Солдаты неспокойными, взволнованными толпами слонялись по двору, и никто ничего не знал. Наконец Флорри и Джулиан обнаружили старшего офицера. Широко расставив ноги в высоких кавалерийских сапогах, он сидел в шезлонге в саду и с бешеной скоростью чертил что-то на страничках блокнота. Костяшки пальцев, сжимавших старую авторучку, побелели от усилия. Стремительное порхание руки над желтоватыми листами завораживало.
Оба некоторое время постояли, надеясь, что будут замечены, но минута тянулась за минутой, а офицер не обращал на них никакого внимания. Наконец Джулиан шумно набрал в грудь воздуха, намереваясь заговорить. В этот момент сидевший предостерегающе поднял палец, как полицейский дубинку, по-прежнему не удостаивая их взглядом.
Неожиданно он поднял глаза и посмотрел на них. Его лицо будто принадлежало одному из тех древних мудрых созданий, которых могла породить либо война, либо революция: изломы, глубокие складки, вмятины и рытвины – след раздумий, страданий и смертельной усталости. И все эти борозды и линии были устремлены вниз, как будто земное тяготение оказывало на них особенно сильное воздействие.
– Слушаю, комрад.
– Вы Стейнбах? – спросил Джулиан.
– Я.
– Мое имя Рейнс.
– Англичанин?
Офицер говорил с неопределенным акцентом жителя одной из европейских стран. Он был лысым и очень толстым и выглядел точно как те гигантские клубни, что они видели брошенными в полях. Огромный живот туго натягивал просторную гимнастерку. Под ней виднелся толстый грязный шерстяной свитер, высокий ворот которого охватывал щеки, подобно чашке.
– Да. Я англичанин, комрад, и…
– А ваш товарищ?
– Он тоже.
– Так что вы хотели, товарищ Рейнс?
– Мы пришли посмотреть ваше представление. – Джулиан заговорил вдруг со странным высокомерием, в своих худших тонах. – Но тут никто понятия не имеет, где это должно происходить. Может быть, вы проинформируете нас? Быть свидетелем того, как казнят врага, – нешуточное дело.
– Вы чертовски кровожадны для поэта. Вы ведь поэт, не так ли? «Ахилл, глупец» и тому подобное.
Джулиан был невыразимо польщен.
– Да, я поэт. Я бы сказал, пятый из ныне живущих великих поэтов.
– Думаю, скорее седьмой. Что же касается «представления», как вы выразились, то оно состоится прямо в этом дворе буквально через несколько минут. Вы ничего не пропустите. Надеюсь, получите удовольствие.
Флорри, все это время внимательно смотревший на офицера, вдруг сделал необыкновенное открытие. Один глаз собеседника был стеклянным: мертвый коричневый шарик плавал в море влажной плоти. Это придавало Стейнбаху странный, внушающий тревогу вид. Он казался человеком, которому не стоило доверять. Зато другой глаз сверкал таким оживлением, словно хотел компенсировать отсутствие своего товарища.
– А вы, – Стейнбах обратился к Флорри, почувствовав, видимо, его настойчивое внимание, – вы тоже поэт, наверное?
– Нет, комрад. Простой боец.
– Верите в революцию?
– Верю.
– Революционер из частной школы! – Стейнбах с удовольствием рассмеялся. – Теперь я могу сказать, что видел все на свете.
Он вернулся к своим записям, а Флорри продолжал топтаться на месте, пока не понял, что аудиенция окончена. Он повернулся и, уходя, бросил взгляд на блокнот, над которым так усердно трудился их собеседник.
– Нет, ты видел? – воскликнул Джулиан, едва они отошли. – Он вычерчивает схемы мостов. Чертовски любопытно. Возможно, раньше был архитектором или еще кем-нибудь в этом роде.
– Что-то он не слишком приветлив. Не вдохновляет на беседы.
– Наверняка создает образ. Набоб от культуры. Но ты только подумай, назвать меня седьмым! На шестого я бы еще мог как-нибудь согласиться, но седьмой…
Тут во двор медленно въехала грузовая платформа, и все бросились к ней, будто ожидая раздачу сладостей или почты.
Вместо этого после небольшой заминки из ворот конюшни выступила группа людей. В центре ее Флорри разглядел молодого лейтенанта с пухлым лицом в серой фашистской форме. Руки его были связаны сзади, его грубо подталкивали.
– Джулиан, я, пожалуй, пойду отсюда. Не уверен, что меня интересует это зрелище.
– Но, старина, ты просто обязан это видеть. Это и вправду потрясающее переживание. Такие события могут дать тебе фантастические ощущения, о которых ты сможешь писать. Я намерен обязательно вставить это в мою новую поэму.
– Я уже присутствовал однажды при казни. И описал это.
– Ну, ты у нас эксперт в таком случае.
Эксперт не эксперт, все равно Флорри боялся, что ему сейчас станет плохо. Связанного лейтенанта подвели к платформе, и дюжина грубых рук закинула его наверх. Он встал, с трудом держась на ногах. Колени заметно дрожали. Вдруг он разрыдался.
– Фашистская свинья!
– Ах ты грязный ублюдок!
– Вышибить из него мозги – и дело с концом!
Крики становились все слышнее.
