На следующее утро я увидел в кабинете следователя нечто похлеще, чем орденоносный пиджак маэстро Зюни: столешницы письменных столов были покрыты дипломами, печатями, справчонками, льготными билетами из моего конотопского схрона…
Я спрятал всю эту "канцелярию" не в мамином огороде, чего никому и не советую делать, а как положено — в знакомом с детства старом саду, под корнями деревьев. А сами деревья я пометил одному мне понятными знаками. Когда те деревья были большими. Смейся, таежный житель! Заброшенный конотопский сад, который в детстве казался мне непроходимыми дебрями, подвел меня и выдал дотошным ищейкам. Но прежде меня выдали мои: Юдкин, Кашлюнов, Тамулис — не суть важно.
А дело было так.
Менты осмотрели все полянки и лужайки, перерыли муравейники и слазили в сорочьи гнезда. Потом пригнали пожарную машину из депо и — не будь дураки! — залили водой уже лишенную травяного покрова землю сада. Стали смотреть: куда уходит вода. Засекли. Потом пустили трактор с метровой сохой и — ну пахать-бороздить! Так и наткнулись на один из моих пяти схронов. Выгребли содержимое — и вот оно лежит передо мной на казенном столе.
А утром следующего после выемки дня и в Конотопе выпал обильный снег.
Выпади он сутками раньше — покрыл бы улики аж до весны, пока земля сама не осела бы, как оседает она на свежих могилах…
Глава четырнадцатая. Крах
1
Славный город Конотоп, где едва ли не каждый знает каждого в лицо, наслаждался значительнейшим событием, затмившим в общественном сознании заботы об огуречной рассаде — трава не расти! А событием этим стал арест сына Александры Михалевой. Его взяли за шпионаж в пользу американской разведки, нашли радиопередатчик и машинку для печатания денег. Понимаете: шпионаж, американская разведка и еще печатал деньги! Сказала свинка борову, а боров всему городу. Весь город об этом говорил, потому что дело это невиданное. Все видел Конотоп. Здесь убивали, резали, стреляли, насиловали, крали — все что угодно, но подобными делами никто не занимался. Маму мою бедную вытащили из дома, соседей пригласили, изымают это, показывают то, фотографируют сё, языками цокают и осуждающе головами качают. Все кому не лень. Кто знает нравы маленьких украинских городков, тот без труда вообразит себе этот зоопарк, а точнее — зверинец. И наши соседи вдруг ощущают, что в их жизни сбылось нечто самое значительное, когда видят, что моя мама опозорена. Такова человеческая природа. Сидя в навозной жиже по грудь, он чувствует себя едва ли не счастливым, если на его глазах в эту жижу суют кого-то по самые уши. А мама очень переживала саму публичность позора.
Наконец, дело подошло к суду. Следствие шло где-то около года, генеральный прокурор санкции продлевал. Районный — два месяца, городской еще один, до шести месяцев — республиканский прокурор. Так как это дело являлось объемным, громоздким, то Генеральный прокурор СССР продлил следствие до девяти месяцев. За это время кто-то зачал дитя, и оно уже явилось в нашем безумном мире.
2
Суд шел где-то около 3 месяцев. Зал судебных заседаний, разумеется, полон. Толпа, как и в священной Римской империи, требует хлеба и зрелищ.
Киевские писаки скрипят золотыми перьями журналистских своих самописок. Суд превращается в спектакль, потому что, как выясняется, никто и никого не грабил. Половина потерпевших отказалась выставляться на этом вернисаже, а лишь половина их говорила: да, это мы помним.
Полностью доказанными посчитали приблизительно пятнадцать эпизодов. Этого хватало, чтобы дать нам всем по пять лет. Что касается командировок, то все наши фальшивки таковыми и были признаны. Следователь во время следствия говорит: "Я ничего не понимаю". Взяли, мол, командировочные всего треста, всего института, где работали уважаемые доктора, профессора, где множество людей занималось вычислительной техникой.
— И нам показалось, — говорил он, — что они все поддельные: и профессора, и билеты. Перфорация дат на билетах — поддельная, их перебивали. Понятно, зарплата у профессора небольшая, французских духов юной практикантке не купишь. Хватало только на уксус с марганцовкой. Берешь папку с отчетными документами, а оттуда — пары этого уксуса, как из узбекской шашлычной, где мошенники эти и проводили свой академический досуг.
Все всем понятно. Нашему институту мошенничества вынесли так называемое частное определение. Руководство поснимали, а мне и Кашлюнову припаяли еще и тайный сговор в хищении государственного имущества: билеты подделывали, в командировках не были, а только числились, занимаясь в это время преступной самодеятельностью и имея алиби.
Михалев, например, числился на собраниях, а в это время было совершенно много крупных преступлений. И они доказали, что я не был в командировке ни в древней Персии, в иранском королевстве. И за это крупное хищение государственных средств мне вменили статью 82-ю часть 2-я. До 6 лет. Их я и получил по максимуму.
Кашлюнову дали 5 лет по статье и добавили 1 год из оставшихся не отсиженных по предыдущему приговору. Ему должны были бы дать больший срок, но спас его я, т. к. я шел "паровозом" по делу и его срок психологически не мог превышать моего. Остальным навесили различные срока. Существенное различие лишь в том, что я пошел в лагерь, а кто-то остался на тюрьме насиживать информацию для оперчасти.
Одного выпустили из зала суда. У него была статья в два года, и он их отсидел под следствием. Это был пьяница из типографии, который за хорошую, в его понимании, мзду прилежно делал нам печатные формы-клише.
Публика аплодировала с большим чувством социального оптимизма.
3
Шесть лет по максимуму, но в части хищения государственного имущества Киевский областной суд в кассационном порядке возвратил дело на дополнительное расследование, утвердив мне срок 5 лет. В дополнительном расследовании дело было прекращено. Таким образом, у меня остался срок 5 лет лишения свободы с возможностью условно-досрочного освобождения по двум третям. Снова мысли о пропавшей, загубленной жизни: могла быть семья, работа, учеба, приличная зарплата! Мне двадцать семь лет… Как стыдно перед мамой, плачущей в зале суда! Как она опозорена!.. Вот вам и "Мой сын — инженер!" Обида за несбывшиеся мамины надежды и раскаяние душили меня, едва останусь в одиночестве.
Еще до суда я видел шанс уйти от статьи. Я решил "закосить". Хочу об этом тоже рассказать вкратце.
Еще так недавно в нашем частном сыскном оперативно-следственном отделе существовала строгая субординация: я — капитан, Кашлюнов — капитан, Яшка старлей, Джоуль — лейтенант.
И надо постараться выставить ход событий таким образом, что наша организованная группа идейно и сознательно шла в бой на барыг, валютчиков, проституток, спекулянтов и контрабандистов всех мастей, поскольку органы милиции прогнили и не могут справиться с этим злом, с этой отрыжкой капитализма. А это уже — идейная борьба, политика. А коли политика — добро пожаловать на психиатрическую экспертизу, ибо лишь псих в нашей стране может и т. д. Правильно: Робин Гуд был психопатом, и Дон Кихот был шизофреником, Юра Деточкин — явным психопатом особенно в исполнении Смоктуновского, который после Гамлета мог играть лишь людей с психическими отклонениями. Чем уж не образец для подражания, когда ты имеешь дело с прокурором.
И следователь незамедлительно направляет меня в Киевский Институт судебной экспертизы.
Я до того писал ксивочки своим олухам и советовал им все валить на меня. Говорить, что я — невменяем, что они попали в сильное индукционное поле шизофреника. В психиатрии, кстати, существует диагноз "индуцированный бред", но об этом я узнал позже. Я же интуитивно гнул единственно верную в моем положении линию и вовсе не из альтруистических, а из прагматических побуждений. Но главный психиатр института охладил мою самодеятельность и пояснил, диагноз, с которым я мог выйти на волю, дается лишь тем, кто уже наблюдался в психлечебницах до совершения преступления.
Забегая по обыкновению чуточку вперед, скажу, что через несколько лет я получил вожделенную группу в Кащенко. Просто дал денег кому надо и стал шизофреником.
Но в этот раз эксперты написали: вменяем.
Мне и вменили по полной программе, но и без конферанса.
4
Нет, сдается мне, нужды рассказывать в этой книге о циничных экспериментах над человеческой натурой, производимых палачами от медицины в этих институтах — об этом аду на цветущей земле. Сколько уже написано о них во времена так называемой свободы слова жертвами больниц специального типа! Можно ставить под сомнение психическое здоровье врачей Ленинградской и Московской школ, которые вели себя, как в песне "Служили два друга в нашем полку": "…если один из них "да" говорил, "нет" говорил другой". То есть, если ленинградцы ставили диагноз, то москвичи его опротестовывали. И наоборот.
