— Могу я получить рубашку? — Скарлетт оглядела свой обнаженный торс.
Конвойный покачал головой. Он приказал им выйти из умывальной и повел по другому коридору к двери из нержавеющей стали.
— Ждать.
Охранник набрал комбинацию на кодовом замке и повернулся лицом к камере наблюдения — так, чтобы его можно было опознать. Дверь беззвучно отъехала в сторону. Бонд и Скарлетт вошли в просторное помещение с кондиционированным воздухом, сплошь выкрашенное в кроваво-красный цвет: пол, потолок, стены — в общем, трудно было найти здесь что-то отличающееся по цвету от лепестков мака. За письменным столом стояло старомодное вращающееся кресло, обитое красно-коричневой кожей, а в кресле сидел человек с непропорционально большой левой рукой в перчатке.
— Господи, дайте этой женщине хоть какую-нибудь рубашку, — сказал доктор Джулиус Горнер.
В его голосе слышалось такое отвращение, что Бонд на секунду подумал, а не всегда ли вид обнаженного женского тела вызывает у него такую реакцию.
Горнер встал и вышел из-за письменного стола. На нем был кремового цвета льняной костюм, голубая рубашка и красный галстук. Соломенные волосы были зачесаны назад, открывая высокий лоб, а на затылке длинные пряди скрывали воротничок рубашки. Он подошел вплотную к Бонду и уставился ему в лицо; тот снова отметил про себя высокие славянские скулы и совершенно особенное выражение: дерзкую нетерпимость ко всему, что может помешать этому человеку достичь своей цели. Именно такое выражение было у Горнера, когда он сидел в открытой машине в марсельском порту.
Бонду неприятно было ощущать на себе его взгляд, в котором не было, пожалуй, даже вызова, а лишь безжалостное презрение ко всем окружающим. Казалось, обладатель этого взгляда боится поддаться на провоцирующий эффект лишних эмоций, будь то сочувствие или хотя бы жажда обладания. Горнер старался быть выше всего, что могло бы заставить его хоть на миг свернуть с намеченного пути. «Да, с эмоциональной точки зрения такой человек практически неуязвим, — подумал Бонд, — у него нет ахиллесовой пяты в виде гордости, похоти или жалости».
— Ну что ж, вы опять у меня в гостях, офицер Бонд, — как уж вас по званию, не знаю и знать не хочу, — сказал Горнер. — У вас, кажется, вошло в привычку злоупотреблять моим гостеприимством. Это не крикет.
Бонд ничего не ответил. Тем временем охранник принес серую армейскую рубашку для Скарлетт. Бонд заметил, что даже после умывания на ее груди остались пятна крови — его или ее, он не знал. Бонду охранник дал такую же рубашку и брюки, которые тот быстро надел.
— Ну вот. Садитесь. — Горнер указал на пару деревянных стульев. — Слушайте меня внимательно и не вздумайте перебивать. Я тут не спортом занимаюсь. Мы больше не будем играть в теннис. Никаких больше «вторых подач» и «обмена ударами». Вы здесь нужны для работы. Я покажу вам мой завод, а потом вы, Бонд, получите инструкции для серьезной операции. С вашей помощью я собираюсь реализовать одну из самых дерзких за последние сто лет диверсий. Такую, которая — я уверен — изменит весь ход мировой истории. Вы следите за моей мыслью?
Бонд кивнул.
— Кстати, надеюсь, вы не будете возражать, если я стану называть вас просто «Бонд», а не «мистер Бонд» или «офицер Бонд»? По-моему, у английских джентльменов заведено именно так, ведь правда? Для хороших друзей — просто фамилия. Мы ведь с вами будем играть по правилам, да?
— А что будет со Скарлетт? — спросил Бонд.
— С девушкой? Она меня не интересует. Впрочем, я думаю, что моя рабочая сила проявит к ней некоторый интерес.
— Что вы сделали с моей сестрой? — воскликнула Скарлетт. — Где Поппи?
Горнер прошелся туда-сюда по кабинету и в конце концов остановился прямо перед Скарлетт. Своей обезьяньей рукой он взял ее за подбородок и повернул голову девушки сначала в одну, затем в другую сторону. Бонд заметил между манжетой и перчаткой покрытое шерстью запястье.
— Понятия не имею, о чем вы говорите. Похоже, вы питаетесь слухами насчет того, чем мы здесь занимаемся. У нас есть достаточное количество способов привести в чувство тех, кто чрезмерно доверяет слухам.
— Где моя сестра? Что вы…
Обезьянья рука тыльной стороной ударила Скарлетт по губам.
Горнер поднес указательный палец своей человеческой руки ко рту.
— Ш-ш, — сказал он, глядя, как тонкая струйка крови стекает по подбородку Скарлетт. — Молчать.
Обернувшись к охраннику, Горнер приказал:
— Запереть девчонку в камере до вечера; потом пусть позабавит дневную смену.
Конвойный вывел Скарлетт из комнаты; кровь все еще текла из ее разбитой губы. Горнер повернулся к Бонду:
— А вы пойдете со мной.
Он прикоснулся к едва заметной кнопке в стене, задрапированной кроваво-красной тканью, и панель отъехала в сторону. Бонд последовал за ним по пешеходной галерее, стены и пол которой были из толстого стекла. Внизу находилось что-то вроде химической лаборатории, разросшейся до промышленных масштабов.
— Обезболивание, — сказал Горнер, идя вперед. — Об этом я узнал на Восточном фронте. Как снимать болевой синдром. Люди несут всякую чушь об ужасах химического оружия. Но любой, кто сражался под Сталинградом, без сомнения подтвердит, что обычное оружие куда страшнее.
Масштабы производства просто поразили Бонда. Здесь работало около пятисот человек: они закладывали сырье в перегонные кубы, заряжали центрифуги или стояли у упаковочных конвейеров.
— Если бы вы увидели людей, у которых просто снесены лица, — развивал Горнер свою мысль, — буквально срезаны с костей и разворочены пулями… Если бы вы увидели людей, которые держат в руках собственные кишки или пытаются засунуть в дыру в животе собственную печень… Тогда вы осознали бы необходимость разработки самых сильных анальгетиков, способных заглушить любую боль.
Они подошли к тому месту, где одна стеклянная галерея пересекалась с другой.
— Вот с этой стороны вы можете видеть оборудование, с помощью которого мы получаем маковый экстракт разной степени очистки, который становится сырьем для болеутолящих и анестетиков. Кодеин, дигидрокодеин, петидин, морфин и так далее. Часть продукции мы перевозим через Персидский залив в Бомбей, а оттуда доставляем в страны Дальнего Востока, Австралию и Океанию. Другая часть поставляется на мою фабрику под Парижем, а затем в Америку и другие западные страны. Еще некоторое количество, хотите верьте, хотите нет, поступает прямо через Советский Союз — в Эстонию. В Париже и Бомбее полученные химикаты подвергаются дальнейшей очистке и обработке, а затем превращаются в порошки, жидкости, таблетки — все, что требуется на местных рынках. Разумеется, патентованные и торговые названия, как и упаковка лекарств, произведенных в Париже и Бомбее, различаются. Государственные службы здравоохранения и частные клиники переводят деньги за наши препараты на счета в офшорных банках, и никто не в состоянии отследить все эти операции. Иначе меня тотчас же обвинили бы в монополизации рынка. Но на самом деле раненый, находящийся в полевом госпитале где-нибудь в Нигерии, получает то же самое наркотическое вещество, что и пациентка частной клиники в Лос-Анджелесе. Отличия заключаются только в упаковке и торговой марке. Но оба лекарства поступают отсюда, из этого самого цеха.
— А как насчет конкуренции? — спросил Бонд.
— Мои продукты вполне конкурентоспособны по сравнению с теми, что производят компании, давно присутствующие на рынке, поскольку у меня очень низкие производственные затраты — особенно на рабочую силу. Эти люди работают на меня практически бесплатно.
— Бесплатно?
— Не за деньги. Они все — наркоманы. Мы находим их в Тегеране, Исфахане и Кабуле. Некоторых привозим из Багдада и еще более отдаленных мест. Из Турции. Они работают по двенадцать часов в день и получают за это воду, рис и героин. Спят они прямо на песке. И они никогда не убегут отсюда.
— Вы даете им героин? — спросил Бонд.
— Он дешевле опиума и действует намного сильнее. До прибытия к нам они, как правило, сидят на опиуме, но мы быстро их перестраиваем: посадить на более сильный наркотик не составляет большого труда. Это дает и еще одно преимущество: им вполне хватает одной дозы в день. Они выстраиваются в очередь, как маленькие дети, чтобы получить свою инъекцию. Видели бы вы их блаженные детские лица.
Горнер повернулся и сделал несколько шагов дальше по галерее.
— А здесь, в этой части цеха, мы делаем героин. Согласитесь, разница в технологиях и оборудовании небольшая, с первого взгляда и не заметишь. Это потому, что я единственный производитель героина в мире, который поставил изготовление этого вещества действительно на промышленную основу. Производство обезболивающих и героина на одной технологической линии позволило мне значительно сократить накладные расходы. Порошок, который мы получаем на выходе с этой линии, производится с такой же эффективностью, как таблетки и жидкие препараты, которые мы изготовляем на другом конвейере. Одна часть нашей продукции применяется в больницах скорой помощи в Чикаго и Мадриде, а другая распространяется в темных переулках парижских пригородов или в негритянских гетто Лос-Анджелеса. И позволю себе с удовлетворением добавить, Бонд, она находит все больше потребителей на развеселых улочках старой доброй Британии, в лондонском Сохо или в Манчестере. Конечно, я в курсе, что проданный мною товар перекупщики иногда смешивают с амфетаминами, или с крысиным ядом, или с пестицидами. Но согласитесь, это уже не моя вина и ответственности за это я нести не могу. Как только Шагрен списал товар со счета, я теряю интерес к проданному продукту — но не к тому, какое действие он оказывает.
