Так они и сделали.
В ожидании результатов анализа у капитана выкроилось немного свободного времени, и он решил проведать Марию Васильевну. «Наверно, у нее опять накопились по физике вопросы. ’Последнее время у нее что-то ослабло желание учиться. Надо ее подбодрить. А то, гляди, бросит начатое дело».
Марии Васильевне нравилась приветливость капитана. Порой шуткой, иногда простым вопросом о самом обыденном он умел без нажима войти в круг ее интересов. Сейчас он спросил Марию Васильевну о сыне, и она радостно ответила:
— Спасибо, Иван Иванович. Недавно мои старики прислали письмо. Сообщают, что Виталий гостил в Сумах и поехал дальше. В письме не нарадуются внуком. Просила, чтобы привезли его сюда. Соскучилась. Так и слышать не хотят.
— Пусть отдыхает в деревне. Это последний беззаботный год в его жизни. А потом в школу пойдет.
Танечка выглянула в переднюю, сообщила самое главное:
— А у нас елка!
Все трое вошли в гостиную. Там действительно стояла большая, великолепно украшенная елка. Шторы на окнах были спущены, и в сумерках приятно светились разноцветные огоньки электрической гирлянды, а елочные украшения искрились и оживляли бликами пышные ветви.
— Какая красавица! — восхитился капитан. — Это что же, Мария Васильевна, уже новый год встречаете?
Она кивнула головой.
— Вы к нам в самое подходящее время зашли, Иван Иванович. Мы сегодня празднуем день рождения Игоря, без гостей, с дочкой вдвоем. А елку я всегда ставлю за неделю до этой даты. И детям забава, и мне работа.
Капитан улыбнулся.
— Замечательная елка. Я бы и то в хороводе возле такой походил.
Танечка завладела рукой Ивана Ивановича.
— Расскажите мне сказку про рыжего таракана. — Она смешно, по-детски выговаривала трудные буквы «р» и «ж».
Капитан каждый раз рассказывал ей одну и ту же сказку о том, как один таракан-великан с рыжими усами переполошил весь звериный мир и как отважный воробей взял и клюнул таракана. Танечка уже наизусть знала почти всю сказку и с видимым удовольствием заканчивала, перефразируя, по-своему наказывая полной мерой тараканью агрессию:
Вот и нету таракана!
Так ему и надо,
Усов от него не осталося.
«Зашел в дом, и будто светлее стало, — думала Мария Васильевна. — Почему обидела его судьба, отобрала у него жену и детей?» А у самой к сердцу подползла неосознанная обида на свою жизнь.
— Как здоровье Виталия Андреевича? Помогает ли лечение? — спросил ее капитан.
— Мне Виталий ничего не пишет. Вот уже две недели, как выехал, а ни ответа ни привета.
— И телеграммы не было?
— Ничего. Только и знаю о нем из письма стариков. И все. Даже не знаю, доехал ли до места.
«Что за странности? Не пойму этого Дробота. Как будто серьезный человек, а в семье…».
— А почему бы вам не запросить дирекцию санатория. Вдруг с ним что-нибудь случилось в дороге?
— Но он всегда так. Ну… Иван Иванович, за стол.
Мария Васильевна сумела настоять на своем и заставила капитана поднять рюмку.
— За здоровье и счастье моего Игоря. Не откажите, Иван Иванович.
Отказать было, действительно, невозможно. Да в этом и не было никакой нужды.
Уходя, Иван Иванович пообещал запросить санаторий о судьбе Виталия Андреевича. По пути в отдел зашел на ближайшую почту и отправил в Сочи телеграмму с уведомлением о вручении и оплаченным ответом.
* * *
Вооружившись копией дневника, добытыми адресами переписки Дубовой, майор Наливайко прибыл в Рымники.
Прежде всего он принялся за архив бывшего рымниковского гестапо и ежедневно просиживал за разбором документов, которые разоблачали гнусные дела изменников Родине. Но пока ничего путного для ведения следствия по делу Дубовой из вороха этих бумаг извлечь не мог.
Помня наставления полковника «проникать в духовный мир Дубовой», он еще и еще раз вызывал на открытый разговор Леонида Алексеевича. Однажды Наливайко показал ему копию дневника Нины Владимировны и Дробота.
Валуев «проглотил» этот документ и в тот же день попросил майора вечером зайти к нему. Майор застал его очень расстроенным.
— Если бы ты знал, Сергей Петрович, как эти записки разбередили мое сердце! Опять я Нину Владимировну вижу как живую. И опять пережил весь ужас ее потери и отчаяния от собственной бесхарактерности.
— Да. Может быть, став твоей женой, она и не погибла бы.
— Все не хватало смелости сказать ей о самом главном. Но она постоянно меня останавливала, откладывала разговор.
— Может быть, она кого-нибудь любила?
Валуев понурил голову. Его серые глаза потухли, и на лбу собрались складки.
— Я же тебе говорил, что в ней перегорала любовь к Дроботу. Я и ждал, надеялся, что со временем Нина ответит на мое чувство.
— А может быть, тут был виною другой, не Дробот? Говорят, к ней кто-то приезжал из Пылкова, — майор с надеждой ждал ответа.
— Приезжал? Не знаю. Нина последние полгода была со мною довольно откровенна. Бывал у нее Дробот. Однажды летом приезжал бывший сокурсник по институту. Он просил помочь найти для него работу.
— А этот сокурсник не мог быть твоим соперником?
Валуев мрачно усмехнулся.
— Нет. Ты просто не знаешь его. Нина дала ему довольно точную характеристику: «мразь сопливая». Она даже отказалась помочь ему найти работу. Нет. Она не могла заинтересоваться таким типом.
Все было ясно. Наливайко радовался, что еще раз подтвердились предположения относительно морального облика Нины Владимировны. «Письмо Крижача к ней — фальшивое. Его пытались подсунуть. Ради этого и совершили убийство агента. Сам он писать не мог. Это по существу был для него смертный приговор. Значит, почерк подделан. Но тогда его могли подделать и на телеграфном бланке и на предсмертной записке». Выводы были неприятные. Они грозили опять свести на нет все усилия чекистов, всю деятельность десятков людей, которые занимались делом Дубовой, помогали работникам органов.
Домой майор возвращался уже за полночь. Размышления приводили его все к тому же: верно ли его последнее предположение?
Улица Василия Стефаника длинная и темная. Газовые фонари освещают только номера домов.
Еще при повороте на эту улицу Сергей Петрович заметил впереди себя мужские фигуры. Они шли средним шагом, не приближаясь и не удаляясь. Чутье оперативного работника подсказало ему что-то недоброе. Пройдя несколько домов, он заметил и позади себя две фигуры. Один из идущих был детиной огромного роста.
В темноте и за поднятыми воротниками лиц идущих рассмотреть было невозможно.
«Ловушка!» — мелькнуло у него в голове.
Передние шли под руку, загораживая собой почти весь тротуар. Лучшим выходом из подобного положения было бы улизнуть в какую-нибудь подворотню. Но все было заперто.
За майором, должно быть, наблюдали так же внимательно, как и он. Расстояние между прохожими и им начало сокращаться.
Наливайко хотел выйти на дорогу, где было больше простора. Нападать первому было нельзя. «Если просто грабители, то один вид пистолета должен отрезвить их. А если не грабители?!»
Идущие впереди остановились. Один из них сделал два шага в сторону майора.
— Простите, — обратился он к Сергею Петровичу, — я не найду у вас спички прикурить?
Способ нападения был довольно старый; майор уже знал, что последует дальше. Но сделать он ничего не успел. На голову обрушился ошеломляющий удар. В глазах все поплыло, задвоилось. Огромным усилием воли собрал он все силы и, не дожидаясь, пока подоспеют идущие сзади, сильным крюком ударил в челюсть одного из бандитов, — ему даже показалось, что под его кулаком что-то хрустнуло. В то же время левая рука выхватила из кобуры пистолет.
Выстрела Сергей Петрович не слыхал, но по неуловимым признакам почувствовал, что бандит как-то осел. Майор выстрелил и инстинктивно нагнулся, уходя от повторного удара. Это спасло ему жизнь. Одна пуля тоненько пискнула возле левого уха, а вторая впилась в грудь.
Наливайко собрал последние силы и прыгнул за угол ближайшей подворотни. Раздалось еще несколько выстрелов, — должно быть, ему вслед. Он выбросил из-за угла руку и, не целясь, наугад выстрелил еще два раза. Дома вдруг встали вверх ногами. Серая мостовая и черное небо запрыгали в неестественной пляске. Майор чувствовал, что теряет сознание.
«Нельзя», — подсказало ему что-то внутри.
Он сполз по стене и рухнул на колени. Еще одно усилие воли! Выглянул из-за угла и выстрелил по двум темным фигурам. Они повернулись и побежали вдоль улицы.
Последнее, что Сергей Петрович заметил, — это двое лежащих людей на тротуаре против него. «В одного я стрелял, а второй почему валяется? От моего удара или от шальной пули?»
