Нож аккуратно нарезает невесомые ломти. «Достаточно, сеньора?»
— И его всегда едят с кусочками кесо де бола, — сглатывает слюну Эдди, — это всего лишь зрелый эдамский сыр с красной корочкой, с ананасом на упаковке, то есть «Марка пинья».
— Этот? Правильно?
Эдди молча кивает, нож продавца с трудом режет карминную корочку, являя серединку упругой, как каучук, сырной головы цвета хорошего масла. Сеньора, вы возьмете всю половинку? Тут продавец замечает Лолу и опускает руки, на лице его блаженство.
— Значит, кесо де бола, — удовлетворенно говорю я. — Но ведь этого мало. Эдди, Лола, — у Плаза Миранда я видела хороший испанский магазин. И конечно, все эти точино дель сьело или бразо де мерседес из «Ла Перлы» — хорошая штука, но ведь у нас Рождество…
Оскаленная Матильда с прижатыми ушами продирается сквозь тысячеголосую толпу, нас обдувает «леденящий ветер декабря» — по крайней мере мужчины могут смело ходить в своих пиджаках. Ах, вот этот магазин, в нем пахнет ванилью и сыром, а сыр у нас уже есть… Но ведь Испания — это еще оливки и сардины в золотистых баночках с закругленными краями и настоящий херес. А, вот что я еще искала. Туррон, он же фруктовый кекс, собственно — туррон де фрутас, ведь это обязательно для праздничного стола, правда, Лола?
Лола, он это должен донести, он ведь сильный, но херес в бумажном пакете вам лучше держать самой и идти впереди, они ведь расступаются перед вами, правда? Нет, я доеду сама, Матильда стоит у того конца улицы, где вывеска аптеки. Извините меня, Эдди, я не должна была говорить это в такой день, это было случайно. Счастливого вам обоим Рождества.
15. Таланта к музыке недостаточно, чтобы построить нацию
Дикий смех — не совсем то, что вы ожидаете услышать от дамы, уже полчаса как разбирающей бумаги матерого японского шпиона.
Впрочем, передо мной были не совсем японские бумаги. Верт, конечно, поступил правильно, разделив уворованные у профессора Фукумото записи на отдельные листки и отдав их переводить разным студентам — хотя и подозревал, что те могут рассказать друг другу о происходящем и сличить тот материал, что каждому достался. И в итоге Верту в руки попал плод трудов нескольких юных переводчиков — пачка листов, исписанных разными почерками. Мозаика. Хаос. Который я мучительно пыталась сейчас объединить в систему.
И система получалась, да еще какая.
— Верт, вы только послушайте. Это же японская поэзия. «За тысячу иен вы можете построить себе двухэтажный дом с верандой, где будете читать вечерами книгу. Через год заработаете еще тысячу иен — и можете создать свой сад, такой, что дома будет не видно, и небо вы увидите через кокосовые листья. Еще тысяча иен — и у вас будет небольшой зоопарк с попугаями, обезьянами, свиньями и коровами. К этому времени у вас родится много детей, вы будете жить как американцы, немцы, испанцы, британцы».
— А, ну этот фрагмент я изучил. И даже понял, о чем это.
— Давао.
— Точнее, Давао-го, дорогая Амалия. Это такая японская шутка, которая не совсем шутка. Интересный городок на самом юге этой страны. Японцев там всего восемнадцать тысяч, все выращивают эту самую абаку на никому не нужных землях, местных филиппинцев вокруг — двести тысяч, но японцы платят половину собираемого в городе налога. Построили там большую часть дорог, тогда как филиппинские власти — лишь сотню километров. Фукумото мне об этом постоянно рассказывает, жалуется, что местные к японцам относятся плохо, потому что не понимают, что это за бурьян такой, который чужеземцы тут растят и еще на этом столько зарабатывают.
— Что за бурьян? А вот насчет него тут есть фрагмент. «Абака не зависит от сезона. Ее не едят жучки. Она не выгорает при засухе и не заливается водой в сезон дождей». И еще бумажка: «В Давао, если у вас есть начальный капитал в четыреста иен и вы выращиваете абаку, вы можете заработать шесть тысяч иен за десять лет. Если у вас есть жена и дети, которые тоже работают, то можно заработать в три-четыре раза больше. И все это — в двадцати днях морем от Кобе, когда вам потребуется навестить родителей». Так, Верт. С Давао-го мы покончили. А вот здесь отдельная пачка бумаг на другую тему, они отлично складываются в систему. Посмотрите.
Тут, как ни раскладывай бумажки, они все равно были целым веером разрозненных отрывков. Но общая тема у этой второй пачки действительно была, и называлась она — «борьба». Борьба японцев с китайцами за филиппинский рынок, и не только за него.
Вот — известная мне занятная история о том, кто и чем в этой стране торгует. Сегодня, оказывается, в Маниле уже двадцать больших японских магазинов, отнюдь не для бедного покупателя, продают американские (конечно же) и японские товары. Их успех был вызван бойкотом местных китайских торговцев — те отказывались продавать товары из страны-агрессора, захватившей их Маньчжурию. Результат: знакомые покупателю японские товары оказались по большей части в японских магазинах, рядом с американскими, продаваться стали дороже, престиж их вырос, народ потянулся к японцам. Китайцам же остались товары похуже и подешевле, и они еще больше возненавидели японцев.
А вот тут — вроде бы о другом… В двадцатые годы по всей Маниле поползли дикие слухи насчет американо-японской войны. Японцы считают, гласил перевод, что это американская пропаганда. Поскольку газеты на Филиппинах как тогда, так, кстати, и сегодня принадлежат американцам. И вот доказательство: однажды некий профессор Мацунами приехал в Манилу и отвечал здесь на вопрос насчет японской военной мощи. Он сказал, что Япония — страна, окруженная морями, поэтому у нее всегда будет большой флот. Через абзац он напомнил, что это небольшая страна, всего 75 миллионов жителей, не очень богатых, и, чтобы развивать экономику, ей необходимо расширять рынки для своих продуктов. На следующий день американская газета в Маниле вышла с заголовком: Япония скоро вторгнется на Филиппины, это следует из выступления профессора Мацунами. И сам факт того, что он находится здесь, означает, что японцы ускорили подготовку.
— Да мне об этом Фукумото рассказывал, — пожал плечами Верт. — Он говорит, что японцы вообще привыкли, что их никто не понимает, как бы они ни пытались указать на очевидные факты.
Далее, гласила очередная запись, году примерно к 1934-му, ситуация несколько изменилась. Все в Токио решили, что надо терпеливо дождаться независимости Филиппин, потому что американцы мешают японским инвестициям и будут мешать им дальше. Хотя у «определенных сил» в Японии есть подозрения, что независимость эта страна получит во всем, кроме экономики. А поскольку Япония на Филиппинах интересуется только экономикой, то ситуация «создает затруднения и ставит вопросы».
— Посмотрите, Верт, здесь похоже на вывод из всей вот этой пачки отрывков: «Филиппинцы, будучи людьми тропиков, не понимают экономику, это их природная слабость, осложненная американской и китайской пропагандой, которая изображает японцев как агрессоров и захватчиков территорий. Этой пропаганде надо противопоставить настоящую Японию, которую надо показывать филиппинцам». А также — слушайте: «Истинный смысл маньчжурской независимости надо объяснять, устраивая поездки филиппинцев туда».
— А они туда и ездят, наши студенты.
— В Маньчжурию, она же — Маньчжоу-го?
— И в Токио. За японский счет. Обожают это дело. Оно щекочет нервы.
— То есть?
— Ну, это вроде фильма про Дракулу, страшно, но зато какое удовольствие. Они же все уверены, что японцы на них нападут. Поэтому те, кто едет в эту ужасную страну, с ее множеством фабричных труб…
— Ну да, трубы и индустрия — это очень не по-филиппински…
— …То они герои в глазах прочих студентов. Так, и осталась последняя пачка, я вижу?
— Зато какая! Вот пометка: выводы миссии японского МИД в тридцать третьем году. Выводы такие: «Филиппинцы очень горды и эмоциональны, и как результат, не мыслят логически. Они хотят независимости невзирая на то, есть у них для нее предпосылки или нет». А, еще они «слишком любят игры и развлечения».
Официант выглянул в наш дворик, без сомнения тоже желая посмеяться, как эти двое.
— А дальше — Верт, кто такой Чусуке Имамура?
— Пан-азианист. Известный.
— Это еще что?
— Всего-то человек, считающий, что Япония — часть Азии, а поскольку она самая развитая ее часть, то должна играть ведущую роль. Но когда пан-азианизм вторгается в мышление военных…
— То получается захват Маньчжурии, понятно. Когда вы успели все это узнать, вы же говорили, что были в Токио всего две недели?
— Как приятно, что вы меня все еще подозреваете, Амалия. Мне рассказал об этом один — ну, немецкий журналист. Сидит там уже два года. Нет, три, ведь мы, как это ни печально, уже вступили в тридцать шестой.
— Печально? Тогда послушайте вот это. Этот самый Имамура тоже грустит. «Я испытывал печаль, увидев, как мало осталось от изначальной малайской культуры филиппинской нации», которой была после испанской навязана американская культура. А дальше: «чрезмерные количества китайской крови» привели не к тому, что филиппинцы усвоили лучшие качества китайцев — напротив, лишь их слабости: «любовь к азартным играм и склонность подкупать власти».
