— Адрес?
— «Джихан», Замалек. Это плавучий домик.
— Возраст?
— Фи, как невежливо!
— Возраст!
— Я отказываюсь отвечать.
— Вы вступаете на опасную тропу…
— Нет, это вы вступили на опасную тропу! — вскинулась Соня, и Вандам вдруг с удивлением понял, что все это время ее душил гнев. — По крайней мере человек десять видели, как ваши бугаи в полицейской форме арестовали меня в ресторане. Завтра к полудню пол-Каира будет знать, что англичане посадили Соню в тюрягу. Если я завтра не появлюсь в клубе, обещаю вам — кое-кто рассвирепеет. Мои поклонники сожгут этот город. Вам придется вызывать войска из пустыни, чтобы утихомирить их. А если я уйду отсюда сегодня хоть с одной-единственной царапиной или синяком, я покажу его публике завтра со сцены, и результат будет такой же. Так что, мистер, еще вопрос, кто из нас на опасной тропе!
Вандам спокойно выслушал тираду с таким видом, как будто ему не сообщили ничего из ряда вон выходящего. Если не проигнорировать ее слова, придется признать ее правоту.
— Давайте начнем все сначала, — предложил он спокойно. — Вы сказали, что встретили Вульфа в «Ча-ча»…
— Нет, — перебила она. — Я не буду ничего начинать сначала. Я готова сотрудничать с вами и отвечать на вопросы, но я не желаю, чтобы меня допрашивали.
Она встала, перевернула стул и села к Вандаму спиной.
Вандам беспомощно уставился на ее затылок. Она одержала уверенную победу. Он злился на себя за то, что допустил такое развитие событий, но к гневу примешивалось искреннее восхищение ее выдержкой. Майор резко встал и вышел из комнаты. Джейкс последовал за ним.
— Ну и что вы думаете делать?
— Нам придется ее отпустить.
Джейкс пошел отдать указания на этот счет. Дожидаясь его возвращения, Вандам думал о Соне. Интересно, откуда у нее взялись силы, чтобы так мужественно противостоять ему? Вне зависимости от того, насколько правдивы показания женщины, она должна быть испугана, готова идти на уступки. Конечно, ее слава в какой-то мере служит ей защитой, но, угрожая ему, она все равно должна была выдать свою неуверенность и отчаяние, ведь сидение в одиночной камере — нелегкое испытание, особенно для знаменитостей: неожиданная изоляция от привычного сверкающего мира заставляет их усомниться сильнее прежнего в реальности этого самого блестящего мирка.
Так что же придавало Соне силу? Вандам еще раз прокрутил в мозгу их диалог. Она вспыхнула, как спичка, когда он спросил о возрасте. Очевидно, что ее талант позволил ей продержаться дольше той возрастной отметки, при которой среднестатистические танцовщицы уходят со сцены; теперь она испытывает ужас, ощущая, как быстро улетают и ее последние годы. Бесполезно искать тут отгадку. Все остальное время она держалась спокойно, отвечала равнодушно, если не считать улыбки по поводу его ранения. В конце концов она позволила себе отпустить тормоза и взорвалась, но, даже дав выход гневу, она все равно не потеряла контроль над собой. Уильям вызвал в памяти ее лицо в тот момент, когда она повысила голос. Что на нем было написано? Не просто злость. Не страх.
Вдруг его осенило: ненависть.
Соня ненавидела его. Но ведь он ничего для нее не значил. Обычный британский офицер. Значит, она ненавидит англичан. И эта ненависть придала ей силы.
На Вандама навалилась усталость, и он тяжело опустился на стоящую в коридоре скамью. А ему? Откуда ему черпать силы? Легко быть мужественным, если ты немного безумен, а в Сониной ненависти было что-то патологическое. У него же таких ресурсов не имелось. Спокойно и рассудительно думал Уильям о том, что поставлено на карту. Он представил себе, как нацисты маршируют по Каиру, как в зданиях располагаются гестапо, как египетских евреев сгоняют в лагеря, а по радио крутят фашистскую пропаганду…
Люди вроде Сони живут в Египте под властью англичан, и им кажется, что нацизм уже наступил. На самом деле это не так, но если кто-нибудь на секунду даст себе труд взглянуть на ситуацию глазами Сони, он увидит некоторое сходство. Нацисты считают евреев недочеловеками, а британцы уверены, что черные вроде детей, остановившихся в развитии; в Германии нет свободной прессы, но ведь и в Египте ее нет; британцы, как и немцы, сажают в тюрьму за политическую неблагонадежность. Перед войной Вандаму приходилось слышать, как офицеры в приватных разговорах высказывают одобрение политике Гитлера: если они и не любили его, то скорее из-за того, что он дослужился в армии лишь до капрала, а на гражданке и вовсе подрабатывал маляром. Грубые животные инстинкты никто не отменял, но, когда люди, наделенные ими, захватывают власть и начинают заражать окружающих изъянами своей натуры, приходится с такими людьми воевать.
Философия Уильяма была куда более рациональной, чем Сонина ненависть, но в то же время и менее вдохновляющей.
Майор чувствовал, как щеку пересекает линия боли, словно от ожога. Кроме того, у него разболелась голова. Он надеялся, что Джейкс долго провозится с освобождением пленницы, — Вандаму хотелось еще немного посидеть не двигаясь.
Майор подумал о Билли. Неужели мальчик будет завтракать в одиночестве? «Может, я не стану спать до утра, отведу его в школу, вернусь домой и тогда уже посплю», — размышлял он. Что случится с Билли, если к власти в Египте придут нацисты? Они научат его презирать арабов. Его нынешние школьные учителя тоже не большие поклонники африканской культуры, но Вандам по крайней мере старался вдолбить мальчику прописную истину: если человек отличается от тебя по цвету кожи, это еще не значит, что он дурак. Что будет в нацистском классе, когда Билли поднимет руку и скажет: «Простите, сэр. А мой папа говорит, что тупой англичанин ничуть не лучше, чем тупой араб!»
Затем мысли Вандама обратились к Елене. Сейчас она живет на содержании у мужчин, но она хотя бы вправе самостоятельно выбирать себе любовников. Если ей не понравится то, чего они хотят от нее в постели, она может их вышвырнуть. В публичном доме при концентрационном лагере у нее не будет такой привилегии… Он содрогнулся.
«Да, наше поведение в колониях оставляет желать лучшего, однако нацизм гораздо хуже, знают об этом египтяне или нет. Против него стоит бороться. В Англии уважение к человеку медленно, но все же становится нормой, в Германии делают все, чтобы уничтожить это понятие раз и навсегда. Подумай о людях, которых ты любишь, и все станет ясно. Вот где нужно черпать силы. И не спи. Встань».
Вандам поднялся на ноги. Вернулся Джейкс.
— Она англофоб, — сказал майор.
— Простите, сэр?
— Соня. Она ненавидит британцев. Не думаю, что Вульф случайно снял ее в клубе. Пойдем.
Они вместе вышли из здания. Снаружи было еще темно.
— Вы очень устали, сэр… — начал Джейкс.
— Да, я совершенно измотан, но пока что неплохо соображаю, Джейкс. Отвезите меня в центральный полицейский участок.
— Есть, сэр.
Они сели в машину. Вандам столкнулся с неприятной проблемой: он мог держать сигарету во рту и вдыхать дым, но никак не мог прикурить ее. Вандам протянул Джейксу свой портсигар и зажигалку, и тот, придерживая руль одной рукой, исполнил эту несложную операцию и протянул ему зажженную сигарету. Хорошо бы к ней мартини… Вандам мечтательно затянулся.
Джейкс остановил машину у полицейского участка.
— Не знаю, как у них это называется… но мне нужен главный по уголовному розыску.
— Вряд ли он на месте в такое время…
— Узнайте его адрес, придется разбудить.
Джейкс вошел в здание. Вандам остался в машине и смотрел на улицу через стекло. Светало. Звезды поблекли, и теперь небо было скорее серым, чем черным. Майор увидел человека, ведущего под уздцы двух ослов, навьюченных тюками с овощами, — видимо, на рынок. Муэдзины еще не возвестили начало утренней молитвы.
Джейкс вернулся.
— Джезира, — сообщил он, заводя машину.
Вандам посмотрел на своего помощника. Кто-то говорил ему, что у Джейкса потрясающее чувство юмора. Вандам всегда считал его приятным и жизнерадостным человеком, но никогда не замечал за ним даже намека на чувство юмора. «Неужели я такой тиран, что мои подчиненные боятся пошутить в моем присутствии? Никто не может рассмешить меня. Кроме Елены».
— Вы никогда не шутите, Джейкс.
— Простите, сэр?
— Говорят, у вас отличное чувство юмора, но вы никогда не шутите в моем присутствии.
— Верно, сэр.
— Вас не затруднит назвать причину этого?
После паузы Джейкс сказал:
— Вы не располагаете к фамильярности, сэр.
Вандам кивнул. Откуда им знать, как ему нравится откидываться назад и заходиться в хохоте?
— Вы очень тактичны, Джейкс. Вопрос закрыт.
«Дело Вульфа становится настоящей занозой в пальце, — подумал он. — Я уже начинаю сомневаться, гожусь ли я вообще на что-нибудь. Кажется, я совершенно не справляюсь со своей работой. А еще у меня чертовски болит лицо…»
