— А почему бы и нет? — вызывающе возражает Розмари, словно передо мной не секретарша Грабера, а чемпионка по стриптизу. — Законы этой страны запрещают бандитские нападения, а не чай в полдник.
— О, законы!..
Естественно, вопреки моим лицемерным возражениям сразу после пяти мы располагаемся в знакомом мрачном холле, который теперь уже не кажется столь мрачным: здесь появились еще две настольные лампы с розовыми абажурами. Виолета в скромном батистовом платьице, таком же розовом, как абажуры, да еще в крохотный голубенький цветочек. Чтобы не разносить чай и лакомства каждому в отдельности, мы сидим за столом и мирно беседуем обо всем и ни о чем, как того требуют правила хорошего тона.
Так продолжалось до тех пор, пока Розмари не брякнула ни с того ни с сего:
— А вчера на нашего дорогого Пьера дважды напали бандиты, представляете?
— О! — восклицает Виолета, разинув рот от изумления. — Неужели правда?
— И дело не в том, что ему навешали фонарей, — продолжает моя квартирантка с той небрежностью, какая появляется, когда мы говорим о чужой беде. — Нас интересует, что за этим кроется. — Она переводит озабоченный взгляд на хозяйку и, понизив голос, добавляет: — Потому что, милая, нападения были совершены непосредственно после того, как вы с Пьером разговаривали в лесу!
— О, неужели? — снова восклицает Виолета, будучи, видимо, не в состоянии придумать что-нибудь другое. — Но мы же ни о чем таком не говорили, что…
— Не сомневаюсь, — спешит согласиться Розмари. — Но, как видно, те господа иного мнения…
— Какие господа? И что вам в конце концов от меня нужно? — вопрошает хозяйка, явно расстроенная.
— Может, лучше прекратим этот неприятный разговор и выберем тему полегче? — спрашиваю я.
— Но она же должна быть в курсе, Пьер! — возражает моя приятельница.
— В курсе чего? — обращается к ней не на шутку встревоженная Виолета.
— Того, что им не терпится как можно скорее убрать всех, кто вас окружает… всех, кто способен вас защитить. Зарезав этого милого Горанофа, расправившись с Пенефом, они способны завтра сделать то же самое с Пьером…
— Мерси, — киваю Розмари. — Вы меня просто окрыляете.
— Но это же правда, дорогой… И вчерашние покушения красноречиво подтверждают мои слова. А потом — чему удивляться? — наступит и моя очередь. Они хотят оставить вас в одиночестве, милое дитя, в полном одиночестве, а тогда уже заняться и вами…
— Но что им все-таки от меня нужно? — недоумевает милое дитя, которое, как я уже отмечал, едва ли моложе моей квартирантки.
— Вам лучше знать, — отвечает Розмари.
— Ничего я не знаю, уверяю вас!
— В таком, случае давайте опираться на предположения, — пожимает плечами моя приятельница. — Что может привлекать этих алчных типов, кроме ценностей — ну, скажем, золота или брильянтов… Да, если они и в самом деле учуяли брильянты… Тут, среди соседей, вроде бы поговаривали об этом, помните, Пьер?
— Да вроде ничего такого не было. — Я стараюсь дать понять Розмари, что она действует слишком грубо.
— Брильянты?.. Не припоминаю, чтобы отец когда-нибудь говорил о брильянтах.
— Имея брильянты, он мог и не говорить о них, — терпеливо, будто ребенку, объясняет моя квартирантка. — И потом, вы с ним так редко виделись… Вы же сами говорили, что виделись с ним редко? Следовательно, у вас не было возможности толком поговорить.
— Верно, — кивает Виолета. А потом задумчиво повторяет, как бы про себя: — Брильянты…
— Брильянты, — говорит ей Розмари. — А может, и кое-что другое в этом же роде.
— Вы давно лишились матери? — пробую я переменить тему, пока моя приятельница в своем нахальстве не предложила тут же артельно приступить к поискам.
— О, я почти не помню ее. Насколько я знаю, мы жили с ней в Базеле, а отец приезжал к нам очень редко. Потом, когда мне было всего три года, мать умерла, так по крайней мере рассказывал отец, но в дальнейшем, со слов женщины, которая меня растила, я поняла, что мать куда-то уехала… Ей, должно быть, надоело сидеть дома одной и напрасно ждать отца…
— Это еще не основание бросить ребенка на произвол судьбы, милая моя, — изрекает Розмари, будучи не в состоянии воздержаться от вынесения приговора.
— Я тоже так считаю, но она, видно, была другого мнения, — неуверенно замечает Виолета, будто речь идет всего лишь о вкусах. — А потом началась пора пансионов. Пансион, пансион, вплоть до окончания университета…
— Вероятно, ваши воспоминания о той поре не очень-то приятны, — говорю я, лишь бы не молчать.
— Почему? Зависит от обстоятельств. О некоторых вещах у меня остались неплохие воспоминания. О некоторых, не о всех.
— А разве вы не могли жить вместе с отцом? — продолжает Розмари.
— Он всегда твердил, что было бы неудобно… Обещал объяснить со временем — несколько позже, может быть. Сказать по правде, я и сама не жаждала жить с ним. Он был очень замкнутый и какой-то чужой. К тому же я привыкла к пансионам. Человек ко всему привыкает.
— У вас действительно было безрадостное детство, дорогое дитя! — сочувственно вздыхает Розмари. — Так рано лишиться матери… И при таком отце… А теперь еще эти брильянты!
Розмари, очевидно, норовит вернуться к прежней теме, и я напрасно пытаюсь внушить ей, чтобы она замолчала, — эта хитрюга нарочно избегает смотреть в мою сторону, и мне остается сидеть в качестве беспомощного свидетеля и слушать ее глупости.
— Простите, милая, нет ли у вас выпить чего-нибудь холодненького? — вдруг спрашивает моя квартирантка с присущей ей непринужденностью. — Честно говоря, я что-то перегрелась от чая в эту теплынь.
— Ну разумеется, — с готовностью поднимается Виолета. — Что бы вы предпочли, кока-колу или минеральную воду?
— О, не беспокойтесь, я сама принесу, — вскакивает Розмари, — развлекайте вашего кавалера, а я могу и сама…
Предельно ясно, что она горит желанием осмотреть хотя бы коридор и кухню, воображая, что ей тут же удастся засечь какой-нибудь загадочный тайник или что-либо другое, могущее заменить его. Что касается холла, то, надо полагать, она его тщательно обследовала еще при первом посещении и наверняка не один раз отсылала хозяйку на кухню под всякими предлогами, чтоб иметь возможность заглянуть во все щели.
Виолета охотно предоставляет ей хозяйничать на кухне и снова усаживается на место. Но не успела Розмари выйти, как Виолета наклоняется над столом и шепчет мне:
— Я бы хотела с вами встретиться… Наедине.
— Когда и где? — коротко спрашиваю я, учитывая проворство моей подружки.
— Завтра в пять, в лесу… где вчера встречались…
Какая наивность!
— Только не там. Я предлагаю кафе «Меркурий», на первом этаже, на главной улице, словом, найдете.
— Найду, — кивает Виолета, как послушная школьница.
— Да обратите внимание, чтобы за вами никто не следил, — предупреждаю я, хотя понимаю, что, будут за нею следить, нет ли, ей, при ее простодушии, этого все равно не заметить.
Тем не менее она снова кивает, чтобы показать, что ей понятна вся серьезность положения. Розмари задерживается сверх всякой меры. Небось что-то обнаружила, заслуживающее внимания, какую-нибудь отдушину для выхода испарений или коробку с электрооборудованием. В конце концов она все же появляется, неся с триумфальным видом бутылку минеральной воды и стакан. Боюсь, она уже забыла, зачем принесла все это.
«Меркурий». Пять часов. Время, когда бабушки, пардон — пожилые дамы, приходят сюда полдничать: попить чайку и съесть по обычаю огромный кусок шоколадного торта со сливками, с целой горой сливок, и до того великолепно взбитых — не сливки, а мечта, трепет эфира, юношеская фантазия.
Вообще бабушек, пардон — пожилых дам, здесь вокруг такое изобилие, как будто жизнь со всеми ее удовольствиями предназначена только им одним, тогда как удел молодых трудиться в конторах, у электрических касс — словом, аккуратно обслуживать широкие массы бабушек. Они наполняют кафе, магазины, улицы, и, конечно, в первую очередь главную улицу, которая из края в край пестрит бабушками. Но какими бабушками! У них изысканные прически бледно-сиреневых, бледно-голубых и даже бледно-зеленых тонов. Они щеголяют в эфирных платьях самой веселой расцветки, в модных туфлях на тех самых уродливых каблуках, с зонтиками, с сумочками крокодиловой кожи. Однако самая существенная часть туалета этой фауны, конечно же, шляпы. Утратив возможность подчеркивать другие части тела, старушки все свое внимание сосредоточивают на голове и в особенности на венчающей ее шляпе. Тут вы встретите шляпы из самых разных материалов, всевозможных расцветок, размеров и форм: похожие на кошелки, птичьи гнезда» сковороды и, конечно же, на кастрюли, глубокие и достаточно вместительные.
Ровно в пять я появляюсь в просторном зале «Меркурия» и с уверенностью неопытного пловца или сомнамбулы погружаюсь в море шляп, колышущихся над столиками. Шляпы делают легкое вращательное движение в мою сторону, потому что — забыл сказать — они очень любопытны. Затем, найдя, что я слишком молод, а может быть, слишком стар и вообще не представляю никакого интереса с их точки зрения, шляпы снова плавно описывают полукружие, возвращаются на исходные позиции и сосредоточиваются на шоколадных тортах и сливках.
