Стив отступил на шаг и обеспокоенно спросил:
— Все в порядке?
— Если что-нибудь будет не в порядке, — ответил Деликата, вооружившись ножом и вилкой, — можешь не сомневаться, так или иначе я дам тебе об этом знать. — Он кивнул на брезентовый стул. — Садись.
Деликата ел много, но совсем не выглядел обжорой. Ему нравилось обедать в присутствии Колльера, ставшего для него своего рода интеллектуальной игрушкой.
— Ты наверняка заметил, — начал Деликата почти добродушно, — когда я стою, мои руки едва не касаются колен. Это вызывает у тебя какие-нибудь ассоциации, а, Колльер?
Стив попытался принять озабоченный и слегка испуганный вид. Выглядеть испуганным для него не составляло труда. Надо было только не скрывать своего истинного состояния. Колльер старался постоянно показывать Деликате, что тот вызывает у всех окружающих животный страх. Но сохранять при этом верный тон было совсем не легким делом.
— Ну… — осторожно протянул Колльер, — это напоминает мне… ну… акробата.
— Неужели? — обрадовался Деликата. — И почему?
— Я точно не знаю… — Колльер усилил в голосе нотки отчаяния. — Ну, я думаю, от долгой работы на трапециях и других подобных штуках руки становятся длиннее…
— А не напоминает человекообразную обезьяну? — спросил Деликата, довольно улыбаясь.
— Боже, да нет же! — поторопился ответить Стив. Он быстро заговорил, меняя тему с тщательно взвешенной неуклюжестью: — А вы слышали про туарегов? Они выбирают себе жен, абсолютно не обращая внимания на их возраст. Один человек по имени де Фуко составил словарь их языка «Тамахак», и в нем не было слова «девственность». Полное отсутствие моральных принципов.
— Такие отношения мне по душе. — Деликата неторопливо пережевывал пищу. — Так ты уверен, что я не напоминаю человекообразную обезьяну?
Колльер почесал трехдневную щетину на подбородке.
— Нет. — Затем, немного поколебавшись, он добавил: — Макуиртэр, пожалуй, напоминает. Маленький, всегда такой деловитый.
Деликата затрясся от смеха и даже вытер глаза, на которых выступили слезы.
— Вот это как раз и называется разумная осторожность, Колльер. Ты очень мнителен.
Колльер смахнул пот со лба, облегченно усмехнулся, но ничего не ответил. Мухи кружились перед самым его носом. Они были хуже, чем жара и жажда, иногда даже хуже, чем страх, со своей сводящей с ума назойливостью. Колльер постоянно отгонял их. А Деликата этого не делал. Мухи спокойно ползали по его огромному лицу. Казалось, они его ничуть не беспокоили.
— Когда я в молодости учился в колледже, — стал вспоминать Деликата, — там мне дали прозвище Кинг-Конг. Мне это совсем не понравилось.
Колльер притворился пораженным, но так, чтобы притворство было заметно.
— Меня это очень огорчало, — доверительно продолжал Деликата. — Не поверишь, Колльер, но я чуть было не наложил на себя руки из-за своего уродства. — Он снова радостно улыбнулся. — Ты знаком с книгами Хаусмана?
— Ну… я кое-что помню. Все беды от нашей гордости, и… какая-то там пыль вечности, и не должны мы… В общем, в этом духе. Мне всегда Хаусман представлялся каким-то болезненным.
— Гневная пыль, — уточнил Деликата и усмехнулся. — Его мысли отвечали моим юношеским мучениям. Хорошо помню, как я смотрел на свою несуразную фигуру и соглашался с печальной элегией мистера Хаусмана… Помнишь:
Что говорить о воздухе и крови;
Они и тут и там
Дают мне
К смерти вкус.
Колльер беспокойно поерзал на стуле.
— Ну, как я и говорил — что-то патологическое.
— А знаешь, что потом я обнаружил? — интригующе спросил человек-гора. — Я обнаружил, что довольно умен, необычайно силен и вообще практически неуязвим. У меня необыкновенно высокий болевой порог. Мне, можно сказать, никогда не бывает больно. Наверное, есть какой-нибудь специальный медицинский термин, обозначающий это явление.
Колльер выглядел изумленным.
— Но вы же не могли это вот так вдруг обнаружить. Человек должен замечать у себя такие особенности еще в детстве. Я имею в виду нечувствительность к боли.
— Да, я замечал. Но постоянные размышления о моей уродливой внешности не позволяли мне вполне осознать значение этого. Поэтому мне и показалось тогда, что я сделал открытие. — Кресло заскрипело, когда Деликата беззвучно расхохотался. — Шестеро моих сверстников решили проучить Кинг-Конга. У них это получилось не очень-то хорошо, им крепко досталось. А мне совсем не было больно, даже когда они пришли в полное отчаяние, пытаясь справиться со мной.
— И тогда вы обратили на это внимание?
— Да, именно тогда. Мое уродство проявляется не только во внешнем виде. В действительности оно гораздо глубже. Кроме нечувствительности к боли, я обладаю феноменальной выносливостью. Я легко переношу удары, которые искалечили бы или даже были смертельными для любого другого человека. — Он усмехнулся. — И Гарвин видел это — когда-то давно.
Колльер кивнул. Он уже догадывался, что Вилли приходилось в прошлом сталкиваться с Деликатой.
— Я также осознал, что наделен, так сказать, психической неуязвимостью. У меня не вырабатывается привыкание ни к спиртному, ни к наркотикам, ни к женщинам. Я пользуюсь всем этим, когда захочу, но и только. Итак, я изменился с тех пор, как понял все это. Сильно изменился.
— Ну, наверное, здорово было наконец-то правильно оценить себя. Тогда прощай мистер Хаусман и все прочие, да?
— Прощай мистер Хаусман, — согласился Деликата, отправляя в рот последний кусок. Прожевав и проглотив пищу, Деликата заключил, совершенно довольный собой: — Но до сих пор у меня сохранился вкус к смерти, упомянутый им. Только теперь уже я не стремлюсь к собственной смерти. Теперь это вкус к смерти других — моих врагов. Разве не интересную историю я тебе рассказал?
— Ну… это… в общем, да. — Колльер старательно усмехнулся. — Но что-то в ней меня тревожит.
— Ты очень проницателен. Это и должно тебя тревожить. — Деликата отложил вилку и нож и откинулся в кресле, наблюдая за Колльером странным, отсутствующим взглядом.
Стиву сразу стало жарко и захотелось пить. Он испугался и не стал этого скрывать. Вчера днем у него тоже был подобный разговор с Деликатой. Тот прошел легче, потому что большую часть времени Стив провел, читая светокопии — недостающие страницы перевода записок Маса. Деликата с удовольствием говорил об огромных богатствах, спрятанных в Масе, потому что это само по себе делало совершенно ясным: свидетелей, которые могли бы проговориться о сокровищах, оставлено не будет.
Древняя рукопись начиналась так:
«…И посему я, Домициан Мас, сын Фабиуса, прокуратора провинции Нумидия, совершил с отрядом поход в Неизвестные Земли за Новой Африкой, где узнал о Великой Принцессе Юга, правящей народом ауриганским, обитающим в тех краях. С ними я наладил связи дружбы и согласия согласно воле моего отца, Фабиуса. Земли эти довольно истощенны, хотя в некоторых странных местах из земли бьет вода и растут деревья…»
На третий год своих странствий Домициан Мас встретился с племенем берберов, живущих в долине, впоследствии получившей то же название. Он женился на дочери Амеккерана — вождя племени, или «принца», как называл его молодой трибун. И вскоре, добиваясь желаемого с типично римской тщательностью и упорством, Домициан Мас уже правил своей собственной крохотной империей. С юга доставлялись рабы, производились новые товары. Была создана администрация по типу римской.
Но и это еще не все. Молодой Мас преданно служил своему отцу, гораздо преданнее, чем тот Риму. Фабиус, прокуратор провинции Нумидия, лелеял мечту основать свое собственное гнездо. Сын горячо поддержал планы отца, зная, что в Риме тот в свои годы уже не сможет сделать успешной карьеры, которой он, безусловно, заслуживал.
Поэтому в течение последующих десяти лет Фабиус рыскал по Африке. Считалось, что он занят поисками африканских сокровищ и отправкой их в Рим. Однако в то же самое время он отсылал караван за караваном своему сыну, который должен был надежно прятать все, что получал. Умному человеку было чем поживиться. В Рим отсылались богатства Карфагена и немалая дань с каждого города от Фессана до Мавритании. Много ценностей проходило через руки Фабиуса. Многое и прилипало к ним.
Некоторое время спустя Фабиус был убит. А его сын решил остаться там же, где и находился, на немалом расстоянии даже для длинной руки Рима. На протяжении двух тысяч лет сокровища тайно хранились в безвестном каменном городе, затерянном в огромной пустыне и представляющем собой странное смешение построек римской и берберской архитектуры.
Некогда сам Домициан Мас сделал опись сокровищ. Золото и серебро в монетах и слитках; сосуды и украшения; слоновая кость и оружие; золотые и серебряные изделия с драгоценными камнями. О Гарамантских сокровищах говорилось особо: «…необычайной чистоты карбункулы таких размеров, что человек не удержит и десяток их в соединенных ладонях, и таких карбункулов около шестисот…»
