— Зиночка, наябедничаю вашему мужу о том, что прогуливаетесь с посторонними, — пошутил один из них.
Она не ответила. А когда миновали территорию курорта, полковник спросил:
— Вы, Зинаида Платоновна, замуж вышли?
— Нет, — замялась она. — Это так просто… шутят.
Прибыв с Зиночкой в отдел, полковник принялся за протокол. Во время допроса Зиночка припомнила еще несколько деталей того злополучного вечера, с которого начались ее несчастье и позор.
— Зинаида Платоновна, вот вы говорили, что хотели выйти на улицу вслед за Дроботом, но не смогли. Что же вас удержало?
Зиночка с беспокойством напрягала память, стараясь припомнить почему она не вышла на улицу вслед за Виталием.
— Не знаю, товарищ полковник. Мне чего-то не хватало. На вечере я была одета по-летнему и, кажется, побоялась дождя. Не помню точно.
— А почему вы не оделись? С Дроботом могло случиться несчастье. Подгулявший человек вышел на улицу, а вы не присмотрели за ним.
И тут Зиночка нашла в своей памяти то, что так упорно искала.
— Мне нечего было надеть на ноги. Я тогда не смогла найти моих бот и, пожалев туфли, вернулась.
Иванилов не подал вида, что услыхал интересную новость.
— Так что же, боты так потом и не нашлись?
— Нет. Их никто не трогал. Когда я через час вышла в прихожую, то они так и стояли около дверей, где я их поставила. Правда, смешной случай, товарищ полковник? — обратилась она к собеседнику, ища сочувствия. — Это было наваждение от выпитого вина.
— Очень забавный случай, — серьезно согласился тот.
«В чем они его подозревают?» — не давала Зиночке покоя надоедливая мысль.
— Вы, товарищ полковник, ничего плохого о Виталии Андреевиче не думайте, — пробовала она оправдать Виталия так же, как оправдывала его днем в Лобанове.
— Не беспокойтесь, Зинаида Платоновна. — Выдержав паузу, полковник спросил: — Кстати, почему вы все-таки перешли на другую работу?
— А?.. По семейным обстоятельствам. В комиссионном магазине я получала на сто рублей больше. А для нас с мамой это большие деньги.
— А почему вы пошли именно в этот магазин, а не в другое место? Что, вам кто-нибудь сообщил, что там нужна машинистка?
— Да. Виталий Андреевич.
— А откуда он мог знать?
— Он сказал, что слыхал от Мирослава Стефановича, что ему нужна машинистка.
— А они были хорошими знакомыми?
— Не-ет. Виталий Андреевич говорил, что он вместе с Николаем Севастьяновичем встречал Мирослава Стефановича в ресторане.
— А как вас встретил директор?
Зиночка на минуту задумалась, вспоминая свой первый рабочий день в магазине. От встречи с Мирославом Стефановичем еще и сейчас у нее в душе оставался неприятный осадок.
— Он сказал, что Виталия Андреевича не знает, и вообще… принял меня неприветливо. И потом вроде бы недолюбливал.
«Дробот и Выря были знакомы между собой, но скрывали это. Зачем? Дробот, должно быть, заранее договорился с Вырей о работе для Куреневой. Почему он убрал ее от себя? Почему послал ее именно к Выре? Не потому ли, что директор магазина был своим человеком, которому можно доверять?» — думал Иванилов.
— Чем же вы теперь думаете заняться, Зинаида Платоновна?
— У меня скоро кончается срок путевки. Вернусь и буду устраиваться на работу… а то мама и так уже ругается.
— Ну что же, это хорошо. Идите отдыхайте. Но помните, что об этом разговоре со мной вы не должны говорить никому. И лучше всего послушайтесь моего совета: забирайте с этого курорта свои вещички и скорее устраивайтесь на работу. Вы сами видите, куда вас завело неправильное поведение.
— Я уже сама об этом думала, — покраснела Зиночка до корней волос.
Итак, было уточнено, что Дробот отсутствовал на вечере минут тридцать-сорок. Необходимо было проверить, что можно сделать за эти тридцать-сорок минут. Для того чтобы условия проверки приблизить к идеальным, полковник начал свою работу в двенадцать часов ночи. Уличное движение в основном прекратилось. Пешеходы и те попадались редко.
От дома Мазурука до вокзала «Победа» на предельной скорости домчалась за семь минут. С вокзала до улицы Романюка, где был обнаружен труп, за пять минут. С улицы Романюка опять на улицу Козака восемь минут. Итого двадцать. В запасе остается минут пятнадцать.
Выходит, что Дробот мог участвовать в убийстве Нины Владимировны. Но чем Дубовая была для него опасна? Где искать ответ на этот вопрос? Если предположить, что Выря — член шпионской организации, то он мог бы дать нужные для работников госбезопасности сведения. А что за человек этот Выря?
* * *
В Рымниках Долотов продолжал дело, начатое майором. Десятки раз проверив и проанализировав все данные, которые были в его распоряжении, он вновь принялся штудировать дневник. Вчитываясь в строчки, капитан размышлял.
По всей вероятности, слова, написанные Дубовой, — «Неужели это К.? А я любила!» — хотя бы косвенно, но все же связаны с содержанием тех страничек дневника, которые вырваны. Иначе она написала бы это в другом месте.
Перечитывая дневник, капитан искал ответа за каждым уцелевшим словом. Ясно было одно: Дубовая в эту фразу вложила не только гражданский гнев, но и личные скорбь и отвращение, отяжеленные ненавистью. Но кого и за что она так возненавидела?
Странички, окружающие вырванную середину, рассказывали о том, что последнее время в отряде полковника Сидорчука участились неудачные операции, как будто невидимая рука направляла фашистов на более слабые места партизанского соединения. Подробно, но довольно сбивчиво было записано о том, что пойман офицер здолбуновского отделения гестапо, который сообщил, что к ним в соединение заброшен шпион и провокатор, неизвестный этому гестаповцу ни по внешности, ни по фамилии, так как этот шпион — очень крупная птица и находится в ведении специального отдела стратегической разведки.
Потом шли вырванные странички. А уцелевшие за ними продолжали сожалеть, что дела в отряде не улучшились, хотя командир взвода разведки и расстрелял двух бойцов, охранявших основную зимнюю базу соединения и уснувших на посту.
В каждой строчке, в каждом слове жила огромная тревога за большое и важное дело партизанского соединения и кипела святая ненависть к предателям.
На этом записи Дубовой обрывались. Далее шли наблюдения Дробота. Их открывала страничка, повествующая о новой трагедии в партизанской среде. Однажды большая группа штабных работников соединения во главе с начальником политотдела попала в засаду бандитского отряда. Партизаны пали смертью храбрых в неравном бою. Среди них была и Нина Дубовая. Впоследствии ни оружия, ни документов, ни трупов погибших обнаружить не удалось.
Горячую, благородную ненависть Дубовой к предателям, которые старались изнутри подорвать боеспособность партизанского отряда, Иван Иванович связал с темой ее кандидатской диссертации «Советское право в борьбе против врагов народа».
Обосновывая необходимость своей работы, Дубовая в предисловии писала:
«Гуманность советского народа не может распространяться на врагов Отечества. Подрывая устои социалистического общества, они не только вредят нашему государству в целом, но и распространяют вокруг себя тлетворное влияние.
Во время войны советского народа за свою независимость как в 1918–20, так и в 1941–45 годах они старались ударить ножом в спину.
Теперь некоторые из них прикрываются маской сверхпатриотизма, до хрипоты кричат „ура“ и превозносят советский строй, тем самым усыпляя нашу бдительность.
С добродушной улыбкой они влезают в душу доверчивых людей и топчутся в ней грязными ногами, развращая податливых как духовно, так и физически.
Поэтому тайных и явных врагов нашего народа, растлителей человеческого сознания, советское право во имя мира и человеколюбия должно карать высшей мерой наказания — смертью».
Гневом необычайной силы и пламенной коммунистической страстью была пронизана вся работа Дубовой.
Капитан невольно вспомнил Крижача и Анну Заяц. «Как права Нина Владимировна. Именно духовные и физические растлители. А сколько еще невыявленных крижачей и тех, кто за ними кроется, направляет их, контролирует?»
Теперь для Ивана Ивановича ожили броские слова: «Неужели это К.? А я любила!» Человек такого высокого патриотизма и человеколюбия мог любить и любил всепоглощающе, страстно, упорно.
И как глубоко ошибались те, которые утверждали, что Дубовой «некогда любить», что она «отлюбила».
Но вдруг человек, которого она облагораживала в своих мечтах — а может быть, и преклонялась перед ним, — вдруг этот человек оказался подлецом! Что Дубовая может сказать? Одно: «Неужели это К.? А я любила!» («К.» могло быть началом интимно-ласкательного слова, которое бытовало между нею и этим человеком).
