Подобрал инженеров, быстро сконструировали и освоили в производстве новые станки, имея опыт сарнинской зоны. "Хозяин" выполнил свое обещание . Опять суд, я освобожден на поселение,но уже не на Украину, а на Север.
И через всю Украину - с запада на восток, через Россию на север идет, стучит по рельсовым стыкам мой временный дом - вагонзак.
Та же селедка, те же ополоски чая и мизерные порцайки сахара, те же духота и вонь. Нынче, вспоминая все это, я поражаюсь той чудовищной выносливости, которая проявляется в обычном человеке, загнавшем себя и гонимом законом в нечеловеческие условия несвободы.
И только единственное родное существо - моя мама, наверное, помогло мне выжить, хорош я или плох был для общества.
Ты можешь думать или не думать о ней головой. Но твоя замордованная душа сама знает, что тебя любят где-то на большой земле и ждут с сердечным теплом и надеждой. Тогда мне не дано было понять, что я выжил маминой, любовью, ее отвержением себя, ее способностью простить и не корить, понапрасну тратя верные слова. Ей уже оставалось жить совсем немного, когда я уходил этапом на север. И я, знавший различные меры судебных кар, говорю всем, что наказание вечной разлукой с той, кто родила тебя в муках и влила в тебя всю себя кровью, потом, материнским молоком и истекающим в позоре временем - самое страшное из наказаний. Оно не кончается и только усиливает со временем стыд и скорбь. Так поздно и так неизбежно приходит осознание неоплаченного, неоплатного долга.
2
Впервые увидев картины комяцкого края57 на пересылке Микунь-2, я не мог и предположить, что судьба моя завяжется здесь в тугой жизненный узел.
С поезда выходим по двое. На каждого охранник с собакой, натасканной на человекозека. Звучит команда:
Присесть! Руки за голову!
В грязь, в болотину, в снег, в помет. Невольно и бесполезно думаешь: зачем руки-то за голову? Кто-нибудь может объяснить? Потом этап начинают поголовно пересчитывать - сидишь на корточках. Потом передают старшему офицеру - сидишь. Тут и понимаешь, почему на вопрос: "Где ваш Ванька?" отвечают, что сидит Ванька, если даже в это самое время Ванька валит большую ель на лесоповале.
Затем пересчет людей и зубов кончается. Собаки лают, хрипят, рвутся с поводков - этап садится по "воронкам" и вперед.
Когда этап пришел сюда, еще стояла северная пора бабьего лета - август на паутинках, сладкое обмирание природы и надмирное эхо летнего солнышка в низком-низком небе. Из этой вечности ты сразу же шагаешь в черный гроб пересыльной тюрьмы. Немало я их повидал, но такого вшивого бугра, тараканьих угодий и крысиной вольницы видеть не доводилось. Куда уж Ильичу с его Шушенским и охотой на дупелей с зайцами! Куда Сарновской колонии с ее борщами да ушицей из рыбы хек. Здесь уха из рыбы хер - ржавая селедка и жидкая баланда. С Украины приехали румяные, здоровые хлопцы и на свежий взгляд казались мне новобранцами в аду...
Здесь я впервые увидел чумазых и грязных, как босяки, зека. Здесь увидел чумазое, как роба интинского шахтера, небо, которое не отличается колером от луж и грязи, сквозь которую проброшены устрашающе же грязные досчатые тротуары. Попросту говоря, горбыль горбылевич, брошенный под ноги замызганных карантинных людишек с Урала и Украины, из Казахстана, Воркуты, Москвы, Мурманска. И вспомнил я не раз, как бросал цветы и ковровые дорожки под ноги оперных див у служебного театрального входа, как они шли по ним, умело показывая, что всего лишь снисходят к маленьким слабостям сильного пола. Ого! В каком мире, на какой планете, в каком веке или в чьем глупом сне все это было, господа?
И это та самая свобода, к которой я стремился, как глубоко нырнувший мальчишка стремится к водной поверхности: в глазах его сверкают радужные круги, в ушах звенит и сердце кажется вот-вот лопнет! Кругом лес и мшистые болота да несколько грязных, серых, трахомно-подслеповатых бараков...
Через две недели карантина - этап на Вежайку. От Микуни-2 она в ста километрах, но каких! Поезд идет со средней скоростью двенадцать километров в час через все поселения: Ёдва, Яренга, Ёдва-2, Вежайка, Мозындор. В общих вагонах едут на поселения и в зоны на свидания жены, матери, отцы, дети, невесты, хозяйственники зоновские, освобожденные зека. Поезд идет как бы вне исторического времени, он стоит у каждого столба, одни зека выходят, другие грузятся. Тени людей и все же люди...
И вот она, Вежайка - куча утлых бараков . Такое впечатление, что какой-то коми-великан налузгал шелухи от подсолнуха. А куда бежать трем сотням осужденным, таким же поселенцам, как я? За забором зона усиленного режима. Тайга и болота на сотни километров - надежней любой колючки. В бараках те же двухъярусные кровати, что и на Украине. Существенное отличие в том, что там были свет, радио, музыка, чистота, а здесь драки, пьянь, грязь. Нет бани, нет душа - каторга!
Страна - Коми, люди - комикадзе.
3
Полковник Шахов сказал все разом:
Вы прибыли на поселение. Вы прибыли не на исправление, а на истребление. Будете себя хорошо вести - похороним в белом белье, будете вести себя плохо - похороним голыми!
Он берег эти слова для нас. Он вынес их из сталинских лагерей, где начинал сержантом, и слышал их, может быть, от самого Френкеля или от Берзина. Время для него давно остановилось, вмерзло в полярную мерзлоту. Он давно забыл, какой век на дворе, и это помогало ему в пятьдесят лет быть бодрым, толстомясым и легким как на расправу, так и на милость. Он был государем императором своего маленького государства.
- Что ты умеешь делать? - спросил он, просмотрев мою сопроводиловку и сделав свои хитрые выводы.
Я ответил, что окончил три курса строительного института.
- Прорабом пойдешь? Надо строить жилые бараки. Кухню надо отремонтировать
"Вот те на! - думаю. - Сбылось! В Москве прорабствовал - посадили. А здесь-то я уже на месте, дальше Севера не загонят..."
Но и здесь чуть позже - посадили.
4
И вот под мое начало определены строители. Доставать краски, гвозди, известь, топоры, молотки и прочая, и прочая. Это в те времена было особого рода профессия - снабженец. Она была мне вменена по совокупности качеств характера. И рисовал, и проектировал сам. И снова пошли мне бабки.
Сидеть оставалось всего ничего, как мне казалось: год и два месяца.
А от Микуни в сторону километров двести - красивый город Сыктывкар, куда я начал ездить по снабженческим делам.
А в Сыктывкаре - кабаки и девки! Такие красавицы-метиски, что какая-нибудь Настасья Кински рядом не стояла. Вся породистая Украина с ее томностью и негой, с ее чарующей вишневостью губ и утренним румянцем щек была раскулачена и сослана Сталиным в северные районы. И на смешении кровей возникло такое северное сияние, что увидишь - не забудешь, пока жив.
Коми - честный, прямодушный народ. Предавали все - коми были не способны предать. Женщины их доступны, но словно бы непорочны. А что хорошего они могли впитать от пришлых людей? От таких, как я, как Шахов с его женой. Эти пришлые люди валили парму58. Десятки, сотни, тысячи эшелонов с их кормильцем - лесом шли отсюда десятилетиями направо и налево. Шахов и его жена, заведующая отделом снабжения, правили бал. Не святые, может быть, заключенные, но все же люди и невинные деревья взаимоуничтожались, а "хозяин с хозяйкой" все крали и крали. Им не нужно было даже фантазий, которые и заводят порой человека в тюрьму - они просто потребляли жизнь, пропускали ее сквозь утробы, как земляной червь землю.
И вот пойдешь в лес за грибами.
Идешь по ближним делянкам - давно нет леса. Чуть дальше по железнодорожной ветке - все брошенные бараки сталинских, времен, вышки, колючка, как перекати-поле... В равнинной-то части этот лес давно б на строительство дач порастаскали, а здесь - гниет. И гниют кости бывших до нас людей, кого в муках рождали матери.
На печальные размышления наводит север.
Но мертвым - мертвое. Жмвым - живое.
Я уже приближался к сорока годам: ни дома, ни жены, ни деток... А стоит ли их производить в мир, что лежит во зле? Вон они, чьи-то дети валят лес в тридцатиградусный мороз. Они поднимаются в пять утра и под конвоем едут "воронками" на лесоповал. Добираются в восемь-девять утра и радуются, что не в дождь, не в слякоть, потому что лес на морозе стоит, как стеклянный. Деревья в мороз валятся, как срезанные бритвой, а люди деревенеют, если не двигаются.
И пошла бригада из семи человек: вальщик леса с бензопилой "Дружба" почему дружба? - он же бригадир; толкач - опытный вальщик; четыре сучкоруба прыгают как зайцы с дерева на дерево, а топорики у них на длинных топорищах; тракторист на трелевочном тракторе.
Делянка - двести метров туда и двести же обратно. И они, мамкины дети, проходят ее до обеда без перекуров. Норма - пятьдесят кубометров. Тракторист только успевает чекера цеплять за стволы и оттаскивать лесины на склад. Как бы хорошо после смены в баньку-то сходить! А где она? До ближайшей бани - семь верст до небес и все лесом.
